— Я больше туда не вернусь. Теперь, когда у меня есть лошадь и немного денег, я поворачиваю на юг и еду туда, не останавливаясь.

— Молодчина, Эйвери, — похлопал его по спине Аллан Паркер, — Желаю вам удачи во всех начинаниях.

Он отошел и стал наблюдать, как бывший мэр вскарабкивается на коня и усаживается в седле, после чего помахал ему:

— Счастливо!

— Э, атаман! — позвал Паркера один из его людей, подъехав к нему. — Зачем вы отдали мэру коня старины Чарли Мора? Вы же знаете, что когда Чарли вернется и не обнаружит своего лучшего седла и коня, то он будет готов убить любого.

Паркер вскочил верхом на своего коня и рассмеялся:

— Бедняга Эйвери. Столько волков будут преследовать одного несчастного зайца, что Эйвери побоится высунуть нос наружу, чтобы не попасть в ловушку. Интересно, кто его сцапает первым?

Раздался взрыв нескромного хохота, однако Паркер поднял руку, призывая к тишине:

— Тихо, болваны! Поблизости может оказаться Ситон, и лично я не хочу испробовать на себе его клыки. Вернемся и посмотрим, как поживают Хэггард и баба Сэкстона.

Эйвери был доволен, пусть и не совсем, но, по крайней мере, достаточно для того, чтобы расстаться с Мобри без сожаления. Он проехал приличное расстояние от места встречи с шерифом и уже начинал дышать свободнее, как грохот подков на дороге заставил его оглянуться через плечо во внезапно поднявшейся тревоге. Ужас пронзил его трясущееся тело, и из груди потек тихий, нарастающий стон, когда он увидел, как из тени деревьев материализовалось привидение. Все внутри его оцепенело от одной мысли: смерть нашла его!

Завывая, он стал бить коня каблуками, жалея, что у него нет шпор и хлыста. За плечами он видел развевающийся плащ всадника, который, казалось, воспарил над скакуном, словно гигантская летучая мышь, готовая высосать из него жизненные соки, если догонит. От жуткого смеха, прогремевшего в ночи, по спине пробежала ледяная дрожь. Эйвери начал лупить коня кулаком и уздечкой, но животному уже передался ужас седока, и, вобрав в себя добрую порцию этого страха, оно неслось теперь на пределе своих возможностей. Они достигли той части пути, где дорога петляла вдоль края глубокого оврага, на дне которого вился гремящий ручей. Ночной всадник на мгновение исчез из виду, однако это не делало положение Эйвери легче. И действительно, его беспокойство возросло, потому что дорога пролегала в густой тени и была покрыта выбоинами. Конь спотыкался, и седок потерял стремена. Словно какая-то неуклюжесть одолела животное, потому что не успело оно вытащить ноги из одной ямы, как тут же провалилось в другую. На сей раз, пытаясь удержаться в седле, Эйвери упустил уздечку. Увы! Пришла его погибель! Тропинка перед ним была усеяна обрушившимися камнями и гравием. Мчавшееся животное заскользило, пошатнулось и наклонилось на бок у самого обрыва. Не чувствуя управления, оно резко развернулось от пропасти, и Эйвери почувствовал, как в буквальном смысле слова парит в воздухе без коня.

Эйвери пролетел над кустами ежевики и над высоким заостренным пнем мертвого дерева. Резко зацепившись за что-то помочами, он рухнул, перевернулся, заскользил и покатился через подлесок, огибая стволы деревьев, ударяясь о камни и продираясь сквозь плотный кустарник с длинными колючками. От сильнейшего удара из легких Эйвери вырвался воздух, а последующий удар заставил его глубоко вдохнуть и увидеть вспыхнувшие искры прежде, чем ночь плотно сомкнулась над ним.

Примерно в миле или чуть меньше от этого места ночной всадник поймал на дороге коня и в сомнении рассматривал седло, не в состоянии вычислить то место, где потерялся седок. Напуганное, лишенное наездника животное увлекло его в бешеную гонку, и мелькающие тени слишком долго скрывали от взора опустевшее седло. Бросив косой взгляд, Кристофер снова повернул к Сэкстон-холлу и повел коня за собой. Вероятно, Кристофер ошибся, признав в этом человеке Эйвери, но кто бы он ни был, ему придется продолжить путь без помощи коня.

Когда лорд вернулся, в усадьбе было темно и тихо, как будто она потеряла значительную часть своей жизненной силы. В тягостном одиночестве Кристофер некоторое время бродил по коридорам. Впервые в своей жизни он испытал роскошь близкого общения с любящей и любимой женою. Теперь все кончилось, и ему остается жить лишь воспоминаниями, чтобы утолять иссушающую его жажду.

Темный общий зал освещала лишь тонкая свеча возле окна. Очаг был холоден, а тени до боли напоминали ему о ее смехе, о горячем, полнокровном веселье. Кристофер судорожно схватился за рукоять меча, который носил с собою, и все внутри его возжаждало крови. Кабинет старого лорда подряхлел с годами, и Кристофер рассеянно прикоснулся пальцем к клавишам клавесина. Одинокая нота прозвучала глухо и бесцветно, лишенная выразительности и тепла голоса Эриенн.

Кристофер стоял, опустив голову, когда напольные часы в зале пробили второй час. После того как эхо пробивших часов смолкло, он отправился к себе в покои и, сняв лишь сапоги, растянулся на постели. Только с помощью силы воли он заставил себя уснуть, и его сознание наполнилось скрипом мачт корабля в открытом море. Сон, пришедший на несколько часов, был ему необходим, и по милости Божией его ничто не нарушило.


Солнечные лучи, пробивающиеся сквозь закрытые веки Эйвери, наполняли его сознание красным свечением. У него болели все члены и суставы, он едва двигал левой рукою, хотя, быстро прикоснувшись к ней, убедился, что пульс прослушивается. В голове стучало, а покрытое синяками тело после ночного холода пробирала дрожь, успокоить которую не могло даже теплое солнце. Он лежал в том же положении, как и упал, ощущая впивающиеся в спину камни и жгучую боль в тех местах, где колючками с него была содрана кожа. У него не хватало смелости сделать движение, потому что он боялся причинить вред перенапряженным мускулам.

Над головою вспорхнула птичка и, спланировав вниз, уселась на ближайшую ветку, чтобы понаблюдать зрелище человеческой немощи. Эйвери повел одним глазом и, прищурясь, посмотрел на пушистое создание, которое изысканной трелью встречало новый день. Он был уверен, что птица издевается над ним.

Подул ветерок, и Эйвери заморгал, почувствовав его прикосновение к голой коже своих ног. Сморщившись, он поднял голову и обнаружил, что лишен панталон, а из-под жилетки одиноко болтаются помочи. Он снова прислонился затылком к поднимающемуся краю оврага и посмотрел вверх. Там, в вышине, на дряхлом пне от мертвого дерева колыхалось то, что осталось от его панталон.

Прошло много времени, прежде чем Эйвери убедил себя, что переломов у него нет. Он медленно перевернулся, преодолевая боль, поднялся рывком на четвереньки и очень осторожно пополз к своим панталонам, огибая кусты и деревья. Усилия его были едва ли оправданы, потому что этот предмет его туалета полностью утерял свое первоначальное назначение. Эйвери не смог соорудить из них ничего лучшего, как что-то вроде фартучка, который весьма условно маскировал его нескромный вид.

Коня, что ему подарил шериф, не было и в помине, и Эйвери застонал при мысли о потере замечательного седла. За седло и животное он рассчитывал выручить еще около пятидесяти фунтов, чего хватило бы, по крайней мере, на то, чтобы сесть за карточный стол и приступить к восстановлению своего состояния. Ах да! Для этой цели ему послужат двести фунтов стерлингов, лежащие в кошельке.

Он не смог удержаться оттого, чтобы не пересчитать свое богатство, и, достав кошелек, высыпал его содержимое на плоский камень, лежавший меж его широко расставленных ног. И тут он вытаращил глаза. Основную часть содержимого кошелька составляли толстые, темного цвета кружочки. Он поднял один такой кружочек, попробовал его на зуб, и на мягкой поверхности сразу отпечатались следы надкуса. Это был свинец! Свинцовые пули были расплющены в подобие монет, чтобы придать вес кошельку. Пересчитав деньги, Эйвери установил, что у него лишь немногим больше двадцати фунтов.

Он выругался и швырнул горсть свинца в кусты. Итак, его надули! Слезы навернулись на глазах Эйвери. Все его планы, все его маневры не дали ничего, кроме каких-то жалких двадцати фунтов!

Сердито смахнув слезу, Эйвери поклялся найти лорда Тэлбота и высказаться по поводу этого оскорбления. Он надвинул шляпу на уши, перевернулся и пополз вверх к дороге. Он уже собирался было встать на ноги, как услышал приближающийся издалека стук копыт и полез прятаться. Через мгновение показалась большая черная карета, запряженная четверкой лошадей. Эйвери всматривался в экипаж, пока тот не приблизился, затем тихо вскрикнул и пригнулся, узнав родовой герб Сэкстонов, которым была украшена дверца.


Клодия шлепнула конвертом с посланием по ладони, снедаемая невыносимым желанием узнать, о чем оно. Она заверила человека, который принес конверт, что передаст его отцу, как только тот вернется, но сомневалась, что ей станет известно, о чем там написано. Временами отец становился замкнутым и отказывался посвящать ее в свои дела. В последнее время Клодия иногда подслушивала обрывки его разговоров с Алланом Паркером, и от ее внимания не ускользнуло частое упоминание имени Кристофера. Ей было известно, что они подозревают в янки этого ужасного ночного всадника, и одна эта мысль приводила ее в возбуждение. Клодии хотелось видеть в нем благородного человека, мчащегося на скакуне в ночи, но не для убийства, как это утверждали, а для удовлетворения страсти с прекрасными девами, которых он пленял бы на несколько сладостных часов. Ей было безразлично, что ночной призрак расправился с Тимми Сиэрсом и Беном Моузом, потому что от них все равно не было никакого проку.

Клодия внимательно изучила печать, скреплявшую пергамент, и, подойдя к камину, поднесла письмо поближе к теплу. Воск размяк, и, быстро положив письмо на письменный стол отца, Клодия осторожно отделила печать от нижней половины конверта. Она была уверена, что отец ничего не заметит, после того как она снова нагреет воск и аккуратно прилепит его на место. Однако надо было спешить. Отец перед отъездом сказал Паркеру, что вернется как раз сегодня после обеда.