— Прошу прощения, миледи, — неуклюже кивнул он своею взъерошенной головой. — Шериф прислал меня передать вам кой-какие вещи.

Эриенн изумленно смотрела, как Хэггард затыкает тряпками окно и сгребает в сторону мусор. С самыми добрыми намерениями он взялся за метлу и начал размахивать ею по полу, однако от поднятой им пыли Эриенн закашлялась и попросила пощадить ее. Огорченный Хэггард нервно вытер руки о свои панталоны и удалился.

На ужин принесли еще одно блюдо с той же олениной и вторую половину буханки хлеба. Эриенн уже удалось привести свою темницу в более приличный вид, однако она требовала гораздо больших усилий, чем просто уборка. От Хэггарда Эриенн получила с полдюжины коротких, толстых свечей и трутницу, чтобы зажигать их. К тому времени, как она завершила свою трапезу, над землей сгустилась тьма, и Эриенн, с трудом запалив две свечи, поставила одну на стол, а вторую на столбик кровати. По мере того как опускалась ночь и гасли последние багряные отсветы, колеблющиеся блики свечей придавали древней комнате жуткий вид. В помещение проникла легкая прохлада, и Эриенн легла в постель, завернувшись в плащ и в единственное одеяло.

Острое одиночество и отчаяние мешали сну. Эриенн усиленно пыталась поднять настроение с помощью детских игр, однако они с трудом припоминались и слабо помогали. Мало что могло отвлечь внимание от ее страхов, и медленно, неумолимо она вновь обращалась мыслями в себя. Эриенн закрывала глаза и представляла себя в объятиях мужа, ощущала его поцелуи, вызывающие в ней желание. Эриенн содрогнулась и еще сильнее натянула одеяло, словно опять переживая прошедшие две недели ничем не потревоженного блаженства, испытанного ими. Она томилась по нежным ласкам его рук и по теплу его тела, которое привыкла ощущать рядом и которое согревало и возбуждало ее.

Будто темный демон ночи, на нее навалились сомнения и страхи, подрывая ее силу воли. Брызнули слезы, и медленные рыдания сотрясли тело Эриенн, пока ее дух отчаянно боролся в стремлении ухватиться хоть за какую-нибудь надежду. Затем в глубине своего сознания она ощутила чье-то умиротворительное прикосновение, и тяжесть ушла, словно схлынувшая волна. Пока существует жизнь, существует надежда.

Ужасные события и напряжение дня взяли свое, и с приходом милосердного сна Эриенн перестала сопротивляться и обрела ночной покой.


Лорд Сэкстон сидел за письменным столом и с механической точностью отдавал хозяйские распоряжения по Сэкстон-холлу. Он ощущал свою беспомощность, в нетерпении ожидая сведений о том, где находится его жена. Сведений не было, и хозяин поместья ужинал в одиночестве, а Эгги заламывала руки и убивалась из-за того, что Кристофер не делал никаких усилий, чтобы вступить в разговор, но лишь отрывисто и коротко отвечал на вопросы, задаваемые ему.

С возвращением Банди настроение у Кристофера на какое-то время поднялось, однако он вновь расстроился, когда понял, что новостей тот никаких не принес. Слуга доложил, что все выполнено в соответствии с распоряжениями хозяина. От безнадежного одиночества Кристофер попросил слугу присесть и разделить с ним ужин, однако все это вылилось в натянутую, молчаливую игру. Хотя они иногда ели вместе в различных ситуациях, Банди был расстроен тем, что не смог снять плохо скрытое напряжение хозяина.

Он чувствовал себя за ужином тяжело и, как только счел, что выполнил долг вежливости, отпросился уйти под предлогом ночной проверки постов, несущих охрану, и посыльных, добывавших сведения о леди Эриенн. Он вернулся в усадьбу около полуночи и, увидев тусклый свет в покоях леди, понял, что хозяин мучается от отчаяния. Казалось, даже камни усадьбы стонут от сострадания к нему.

Банди не мог этого пережить. Он не мог взглянуть в лицо хозяина и сказать ему, что все их поиски пока ни к чему не привели. Он отвел свою лошадь в стойло, улегся на тюфяке и дал отдохнуть усталому телу.

Кристофер стоял посреди покоев своей супруги и ощущал тяжесть, которая давила на грудь. Он смотрел на гребни и щетки жены, аккуратно разложенные на одном краю туалетного столика, и вспоминал, как пышные пряди мягких, сверкающих волос ниспадали длинным, роскошным и плотным каскадом и буквально просили о прикосновении.

«Насколько же глубоко привлекает эта девушка? — думал он. — Она завладела моим сознанием и моею душою. Она схватила их на полном лету, точно ястреб. — Кристофер покачал головою. — Но она не причинила им боли, как дикая птица. Нет, она вдохнула в них новую жизнь, она придала им такую благословенную свежесть, что сердце мое готово разорваться. До того как я приплыл к этим берегам, я клялся, что единственной моею любовью навсегда останутся мои корабли, потому что никакая девушка не способна была внушить мне радость, которую испытываешь, когда бороздишь моря под надутыми парусами.

Но на пути к отмщению за брата я столкнулся с красавицей, которая отвергла все мои притязания и не пощадила меня, однако ее очарование притягивало меня к ней еще сильнее, пока она не стала смыслом моей жизни. Когда ее нет рядом, день мой пуст, а все окружающее — бессмысленно».

Кристофер облокотился плечом о столбик кровати и стал вспоминать минуты счастья, которые они пережили здесь. Во внезапном приступе гнева он рывком задернул занавес, чтобы не видеть сложенное из пуха и шелка гнездо их радостей. Его взгляд дико блуждал, пока не остановился на ванной за гобеленами. Кристофер вновь представил изгиб ее груди и манящее тепло улыбки, когда она с радостью предавалась его ласкам и поцелуям. Трясущейся рукою он провел по волосам, ему захотелось встать от отчаяния на колени и зарыдать от мучений. Боль в груди стала физической, и Кристофер заходил по комнате, пытаясь ослабить ее усиливающуюся хватку.

— Она не оставляет меня! — бросил он темным теням в углах комнаты. — Проклятье! Она не оставляет меня ни на одно мгновение! Как я могу думать о жизни без нее? При одной этой мысли холод пробирает мое сердце, а в голове, словно огромные черные летучие мыши, начинают роиться страхи, смущающие мой покой!

Больше он не мог здесь находиться и бросился ходить по залу. Там не было никого, кто мог бы разделить его нарастающую тревогу. Фэррелл отправился в Уэркингтон. Его понимал Банди, однако тот наказал себя за неспособность что-либо сделать. Эгги принялась бы стенать и вовсе бы потеряла душевное равновесие. Кристофер бродил по дому, мучимый своими страхами, пока часы не пробили два. Он пошел в свои покои, однако там мысли об Эриенн только усиливали его чувство беспомощности.

Кристофер бросился на кровать и уставился на балдахин над головою, не смея закрыть бархатный занавес из-за опасения, что воображение усилит его пытку. Медленно, незаметно Морфей смягчил его горе снами о темных, шелковых прядях, прижавшихся к его щеке, о бледных руках, обнимающих его, о поцелуе, легком, как пух чертополоха, и, наконец, милосердно погрузил его в черное забытье.

Когда косые лучи раннего солнца осветили спальню, Кристофер вскочил на ноги и огляделся вокруг в поисках врага, с которым можно вступить в бой. Рассудок возвращался, и железная волевая хватка взяла верх над яростью. Кристофер сбросил мятую одежду, в которой провел ночь, и, наскоро умывшись, оделся во все свежее. Эгги принесла Кристоферу завтрак в комнату и, бросив на него обеспокоенный взор, не стала встречаться с ним взглядом. Растерянная, она нервно суетилась в комнате, как будто что-то обжигало ее изнутри, затем сделала короткий реверанс и ушла.

Натянув на себя ту самую верхнюю одежду, которую начинал ненавидеть, лорд Сэкстон медленно спустился по лестнице, чтобы приступить к каждодневным делам Сэкстон-холла.

Он подписывал ворох бумаг и ждал сведений о своей жене.

Он осматривал территорию с Банди и садовником, одобрял некоторые предлагаемые изменения и ждал сведений о своей жене.

Он выслушивал доводы около дюжины вступивших в спор арендаторов и принимал решения, которые, как надеялся, удовлетворят все стороны… и ждал сведений о своей жене.

Он ел ленч в одиночестве, когда посыльный принес письмо от Фэррелла. Молодой человек сообщал, что будет сопровождать «Кристину», когда она выйдет в море. Кораблю предстоял трудный переход против ветра в северо-западном направлении, и он должен был прибыть где-то после обеда на следующий день.

Кристофер искал, чем занять послеобеденные часы, и желал, чтобы они прошли так же медленно, как проходили, когда он держал Эриенн в своих руках. По мере приближения вечера он становился злым и раздражительным, однако понятливые слуги испытывали к нему сострадание и давали возможность вымещать недовольство из-за отсутствия вестей, как хороших, так и плохих.


День для Эриенн прошел примерно так же, как и предыдущий. Заметные изменения были связаны лишь с условиями ее заточения. Она аккуратно поставила тарелки на поднос, позавтракав все той же олениной, которая на сей раз была подана с отвратительным подгоревшим куском чего-то такого, что едва напоминало хлеб, после чего подмела в комнате. Эриенн, как смогла, помылась без мыла и с помощью мелкого черпачка холодной водой из ведра. Она привела в порядок спутавшиеся волосы и восстановила некоторое подобие прически, после чего вновь подмела. Она нервничала, когда принесли ужин, состоящий все из той же тушеной оленины, но на этот раз она была такой, словно ее весь день варили на медленном огне.

Эриенн смотрела через остатки оконного стекла, как угасает день. Когда Эриенн подумала, наблюдает ли и Кристофер за этими волшебными красками, по ее щекам хлынули слезы. Она твердо знала, и разуверить ее в том было нельзя, что Кристофер думает о ней так же, как она — о нем.

— О, любовь моя, — промолвила она, вздохнув и утерев слезы, — ради вас я была бы храбра, но в моем чреве покоится ваше дитя. Говорят, что на неродившихся детей такие испытания влияют, поэтому я бы хотела, чтобы ребенок, которого ношу, был свободен от ненависти.