– Вы уже ясно высказались по этому поводу, милорд, – резко возразила она. – Кстати, вы вполне могли остановить меня, приставив охрану, если бы на самом деле этого хотели.

Хью Лупус усмехнулся.

– Чтобы вы связывали простыни и спускались из окна? Нет, миледи. Пусть ваш муж сам с вами разбирается, как сочтет нужным. У меня нет ни малейшего желания возиться с мегерой. – Он и в самом деле не хотел. Жена его была, по его мнению, идеалом: послушная, сдержанная, но одновременно прекрасная хозяйка дома. Его любовницы всегда были привлекательными, легкомысленными и острыми на язык. Матильда Нортгемптонская сочетала в себе все эти качества, причем отличалась твердым характером, в чем ему пришлось убедиться. Он даже подумывал, а не приволокнуться ли за ней, пока она переживает неверность мужа. Ее можно убедить, что долг платежом красен. Но он дорожил дружбой с Симоном и решил не рисковать. Еще он не хотел, чтобы клинки в ее глазах превратились в клинок в ее руке.

– Я не мегера, – Она подняла подбородок.

Хью Лупус фыркнул.

– Так и ваша бабка Аделаида говорила, – ответил он, – но я ей никогда не верил. Женщины в вашем доме всегда вызывали у меня страх. – Он взглянул на нее. – Но я все равно не понимаю, откуда у вас такое страстное желание подвергнуть себя опасности, миледи. Ваше присутствие здесь ничего не меняет, вот только мне придется оставить людей для вашей охраны.

– Это мой долг, – сурово произнесла она. Он взглянул на упрямый подбородок, полные губы, сейчас поджатые, и увидел решимость в глазах.

– Какой еще долг, – не понял он. – Если бы думали о долге, то сидели бы сейчас дома с иголкой в руках. Не знай я так хорошо вашу мать – я бы решил, что она не сумела вас воспитать.

Она опалила его таким взглядом, что он испугался за свои брови.

– Мое воспитание мать не интересовало, – отрезала она. – Она сидела дома с иголкой, а отец уехал и встретил свою смерть. Я осталась дома, как послушная жена, когда мой муж уехал на священную войну. Я осталась дома, нянчилась с детьми и заботилась о наших владениях, а он тем временем завел себе другую женщину и заимел незаконнорожденного ребенка. Долг долгу рознь, милорд. И не учите меня, как мне следует поступать.

– Я могу лишь добавить, что вы настоящая дочь своей матери, – сердито пояснил Хью Лупус– Ни один мужчина не стал бы добровольно с ней связываться, если не считать вашего отца, – и посмотрите, к чему это его привело.

Матильда побелела. На мгновение ей даже показалось, что она вот-вот прибегнет к испытанному женскому оружию – слезам. Но ей удалось взять себя в руки.

– Это недостойно вас, милорд, – парировала она.

Честер фыркнул.

– Все знают: я говорю правду в глаза, – заявил он. – Галантность не мой конек. – Он поднял голову и, прищурившись, посмотрел на разведчика, который возвращался, пришпоривая лошадь.

– Милорд, умоляю, поторопитесь! – крикнул он. – Лорд Симон забаррикадировался в церкви, но французы уже туда ворвались!

– Черт бы вас всех побрал! – выругался Хью Лупус и повернулся к Матильде. – У меня нет времени прохлаждаться или защищать вас. Держитесь с обозом, пока я не отдам другие распоряжения. Вы не можете сражаться, но ваша помощь понадобится потом, когда появятся раненые!

Он пришпорил коня и скрылся в облаке пыли.

– Лучше сделайте так, как он сказал, миледи, – попросил рыцарь, отвечающий за обоз, и ухватил лошадь Матильды под уздцы на случай, если она не послушается его совета. – Если будет сражение, никому не захочется, чтобы женщина мешала размахнуться мечом.

– Нет, но каждому захочется, чтобы промыли их раны и согрели постель, когда все закончится, – огрызнулась она. – Я графиня по рождению, но далеко не слабый цветок. – Она гордо взглянула на него. – Мой дед был датским викингом, который однажды в одиночку уложил белого медведя. Я себе цену знаю. – Она махнула рукой, приказывая ему отпустить коня.

Он неохотно повиновался, но поехал рядом, чтобы можно было снова удержать ее, если ей вздумается сбежать. Матильда с трудом подавляла беспокойство. Даже если она ринется вслед за Хью Лупусом и окажется в гуще битвы, она ничего не сможет сделать, только, как правильно сказал молодой солдат, помешает.

После того, что они узнали, она разрывалась между жутким страхом за жизнь Симона и злостью на него за то, что он поставил ее в такое положение. Другая женщина. Маленький ребенок. Та сторона его жизни, которую он от нее прятал и о которой она только отдаленно догадывалась. Она прошла суровую школу, и внешне ей удавалось сохранять спокойствие, но, как у любой, даже самой лучшей стали, существует предел, после которого она ломается, – так и она сейчас была на грани.

– Далеко еще до поля битвы? – спросила она.

– Около мили, миледи, – пояснил рыцарь, все еще с недоверием на нее поглядывая. – Вон за тем лесистым холмом.

Когда они приблизились к повороту, в ноздри им ударил запах дыма. Матильда увидела впереди серую мглу. Сердце у нее начало бешено колотиться, ладони вспотели и едва держали уздечку. Через сто ярдов дым стал гуще и зловоннее.

– Миледи, наверное, вам лучше не смотреть, – предупредил обеспокоенный рыцарь.

Большая часть Матильды соглашалась с ним и жалела, что оставила свой сад в Нортгемптоне в поисках заблудшего мужа. Но еще большая часть была охвачена страхом за Симона и желанием быть с ним рядом.

– Нет, – возразила она, – я поеду дальше. – В подтверждение своих слов она пришпорила лошадь и въехала в деревню.

Ее глазам предстала картина полного опустошения. На месте домов – обгорелые головешки. Среди пепла валяются трупы свиней и собак. Смятое ведро лежит рядом с разбитым колодцем. Матильда сглотнула набежавшую слюну.

– Милостивый Боже… – прошептала она и перекрестилась. На глаза ей попался тщательно обработанный участок земли, где уже виднелись крепкие всходы лука, чеснока и капусты. Хозяйка лежала посредине – платок сорван, ноги широко раскинуты. Тело ее было пригвождено к земле вилами.

Матильда склонилась с седла – ее вырвало. Рыцарь схватился за повод ее кобылы, но Матильда оттолкнула его руку.

– Миледи, умоляю. Это небезопасно.

– Сама вижу, – со всхлипом произнесла она, показывая на женщину среди грядок.

Улицу деревни внезапно заполнили всадники. Отступить уже не было возможности. Защитники Матильды выхватили мечи, но они стояли, а нападающие неслись во весь опор. Ей удалось разглядеть, что это не люди Симона или Честера, но тут бой закипел вокруг нее.

Послышался звон металла, звуки стали, вонзающейся в плоть, спутник Матильды лишился руки, в которой держал повод ее лошади. Он вскрикнул, но крик тут же смолк, потому что копье пронзило его насквозь. Кобыла Матильды взбрыкнула и в ужасе метнулась в сторону. Матильда не удержалась в седле. Она сильно ударилась головой и потеряла сознание, оставшись лежать у сломанного забора, окружавшего огород.

Токи не тратил времени на театральные жесты. Он поднял топор, размахнулся и опустил на голову напавшего на него солдата. Рядом с ним Симон с помощью щита остановил еще двух, прикончив их мечом. Они еще сдерживали французов, но уже из последних сил, потому что место каждого поверженного противника тут же занимал другой. На этот раз никакого выкупа. Убивай – или будешь убитым.

В груди у Симона жгло. Казалось, что щит сделан из свинца, и он ощущал дрожь перенапряженных мускулов в левой ноге. Токи рубил без устали. Он даже что-то напевал, размахивая топором. Теперь Симон наконец понял, с чем пришлось столкнуться его отцу и брату в битве при Гастингсе.

На них набросились еще три французских солдата. Симон ударил щитом по лицу одного из них, но тот оказался ловким и быстрым. Его меч нашел щель и достал до ребер Симона, выбивая голубые искры при столкновении с кольцами кольчуги. Воздух с шумом вырвался из груди Симона, и он ощутил дикую боль, но азарт битвы помог ему удержаться на ногах и поднять меч, чтобы парировать следующий удар. Металл ударил о металл, и от французского меча, хуже закаленного, чем меч Симона, отлетели осколки. Один попал в руку Симона, и кровь из раны потекла по руке, сжимавшей меч. Эфес сразу стал скользким. Он воспользовался щитом, чтобы остановить удар, но был вынужден сделать шаг назад под напором француза.

Где-то раздался неистовый звук горна. Симон в пылу схватки едва расслышал этот звук, но все равно впал в отчаяние, потому что это был сигнал к атаке. Его левая нога подогнулась, и он упал, но при падении сумел еще раз взмахнуть мечом. Удар пришелся по колену француза и тот тоже свалился. Симон с трудом дышал, но ему удалось изловчиться и вонзить меч в горло врага.

Перед глазами мелькали красные точки. На четвереньках он дополз до своего щита, понимая, что, если на него еще кто-нибудь нападет, с ним будет покончено. Только усилием воли он заставил себя встать и огляделся. Чертыхающийся Токи вытаскивал свой топор из очередной жертвы. На улице шла битва, и он запоздало понял, что звук горна означал не смерть, а спасение, по крайней мере для некоторых.

– Если бы Хью Лупус не был таким жирным, – проворчал Токи, переводя дыхание и пытаясь шутить, – он примчался бы быстрее. Еще немного – и ему осталось бы только засыпать наши тела землей вместе с французами.

– Ты неблагодарная свинья, – пожурил Симон и засмеялся, но скорее чтобы расслабиться, а не потому, что было очень смешно.

Токи фыркнул и схватился за плечо.

– Это все наша английская кровь, – пояснил он. – Вечно мы неблагодарны нашим нормандским хозяевам.

Симон окончательно пришел в себя.

– Скорее это я неблагодарная свинья, ведь ты спасал мне жизнь дюжину раз, – провозгласил он. – Я никогда не смогу с тобой расплатиться.

– Можете попытаться, – заметил Токи с ухмылкой. – Я противиться не буду. – Он показал на окровавленную руку Симона, – Вам лучше показаться лекарю, милорд.

Симон безразлично кивнул. Осколок меча до сих пор торчал в руке. Он поднял руку ко рту, захватил осколок зубами и резким движением выдернул. Из раны снова хлынула кровь, но он туго перетянул ее куском церковной ризы, которую нашел в сундуке. Церковь была в руинах, но бриллиантовый крест все еще сверкал на алтаре. Во время битвы его не украли и не уронили. Это был хороший знак.