Генрих потер подбородок:

– Так, понятно. Вот почему ты больше не упоминаешь меня в своих хартиях и указах? Ты думала, я не замечу, что ты изменила формулировку в документах так, чтобы исключить меня?

– А почему мне нельзя было поменять формулировку? Это мое право. Ричард достаточно взрослый, чтобы взять на себя военное руководство и часть правительственных дел, так что ты можешь уделять больше внимания другим землям.

Лицо Генриха потемнело.

– Чтобы политика приносила желаемые результаты, все земли должны управляться единой рукой. Особенно это касается тех доменов, которые граничат с Францией. Я не хочу в один прекрасный день обнаружить, что какой-то вассал думает только о своей выгоде, укрепляет только свои границы, образует альянсы не пойми с кем. А что, если Ричарду взбредет в голову напасть на Тулузу? Или отправиться с набегом туда, куда не следует? Мои сыновья слишком юны и неопытны. Им по-прежнему нужна моя рука, чтобы придерживать бразды правления.

Рука человека, который не желает уступить ни капли своей власти.

– А женского прикосновения недостаточно? Ричарда растила я, и он превзошел все мои ожидания. Ты думаешь, я буду подталкивать собственного сына к войне? Пока он не будет готов править самостоятельно, я буду помогать ему во всем. Да, ты прав, ему еще учиться и учиться, но ты должен хоть немного доверять ему. Вспомни себя в пятнадцать лет, вспомни, каким ты был гордым и самоуверенным.

С желчной усмешкой Генрих сказал:

– Да, я помню. И именно поэтому настаиваю, что его нужно пока держать на коротком поводке. Кроме того, мои пятнадцать лет не равняются пятнадцати годам наших сыновей.

Разговор шел по кругу. Генрих ни за что не выпустит контроля из своих рук. Алиенора решила сменить тему и спросила об Ирландии.

– Там пока все устроено как надо, – ответил он. – Меня признали сюзереном, поклялись в верности. Иоанн, когда подрастет, будет там править, если не проявит склонности к Церкви.

Алиенора кивнула; тут у нее не было никаких возражений.

– Он должен приехать сюда к завтрашнему утру – с Иоанной и нянями, – сообщила она и подняла глаза на Амлена, который приблизился к ним. – Изабелла проведет Рождество при дворе?

– Да, я жду ее прибытия со дня на день.

– А дети?

– С ней приедут Белла и Уильям. Адела и Махелт останутся в Турени – они еще так малы, что с ними дорога оказалась бы в два раза длиннее. – Он откашлялся. – Я полагаю, вы уже слышали новости из Англии? Насчет Кентербери?

– Что за новости? – Она глянула на Генриха, который пожал плечами и развел руками, но с настороженным видом.

Амлен покопался в своей сумке и вручил Алиеноре маленькую свинцовую подвеску с продетой сквозь бечевкой:

– На днях одному из моих людей дали вот это.

Предмет имел форму подковы, внутри которой находился маленький сосуд с изображением человеческой фигуры на похоронных дрогах и двух священников. Надпись на латинском языке гласила: «Томас – лучший врачеватель праведных болящих». Алиенора с гримасой отвращения передала предмет Генриху.

– Его кровь и мозг разбавляют водой, а потом продают паломникам, утверждая, что эта жидкость излечивает недуги, – пояснил Амлен. – Уже пошли слухи о чудодейственной силе мощей Томаса, им стали поклонятся. Воду сначала продавали в смазанных воском коробочках, а теперь стали делать вот такие сосуды.

– Томас всегда был мастер придумывать, как заработать денег! – фыркнул Генрих. – Церковь будет сидеть на забитых золотом сундуках и при этом бубнить о своей святости до самого Судного дня!

– В глазах людей Бекет – мученик, и от этого число его поклонников будет расти еще быстрее. Ваш сын уже влился в их ряды.

– О чем вы говорите? – резко спросила Алиенора.

– Гарри недавно посетил раку с мощами архиепископа, – сказал Амлен и посмотрел на Генриха. – В результате его положение укрепилось, а на тебя вновь упала тень вины.

Алиенора увидела, что Генрих напрягся. Амлен хмурился. Очевидно, между ними что-то происходит, но при ней они обсуждать это не хотят. Значит, нужно самой узнать.

– Ты придаешь всякой чепухе чересчур большое значение, – отчеканил Генрих. – Я признал, что мои слова могли побудить тех рыцарей к убийству Бекета, но это было их собственное решение, о котором я ничего не знал. Я понес наказание и был прощен.

– С точки зрения закона – да, но достаточно ли этого? – стоял на своем Амлен.

– Разумеется, достаточно! – нетерпеливо воскликнул Генрих. – Дальше я не сделаю ни шага.

– Но они-то пошли дальше, продавая сосуды и крича о чудесных исцелениях. Если хочешь покоя в государстве, почета и власти, то должен доказать свое величие. Люди оценивают, что ты говоришь и делаешь, и по сравнению с деяниями Бекета ты проигрываешь. В Оверни ты клялся отправиться в Крестовый поход и даровать деньги Иерусалиму. Ты поклялся вернуть имущество Церкви и поступить по справедливости с родственниками Бекета, но сделал ли ты хоть что-нибудь из этого? Если сейчас ты не продемонстрируешь смирения или скорби, народ отвернется от тебя и обратит свои чаяния на твоего наследника.

– Да я и так собирался сделать что-то в этом духе!

Король побагровел, его грудь вздымалась от бурлящего в нем гнева. Алиенора еще никогда не видела, чтобы Амлен так давил на Генриха. Очевидно, Амлен был сильно встревожен или даже напуган.

– Нет, ты и не собирался садиться на коня и скакать в Иерусалим, несмотря на все свои обещания. Иначе уже вовсю шла бы подготовка. Не думаю, что твоим словам вообще кто-нибудь поверил, но тогда хотя бы покажи, что смерть архиепископа огорчила тебя и ты раскаиваешься. В противном случае эти маленькие сосуды с «кентерберийской водой» уничтожат тебя и всех нас заодно.

– Ты говоришь как дурак, Амлен, – презрительно усмехнулся Генрих. – Не рано ли ты превратился в старика?

– Я очень хотел бы дожить до старости, – произнес Амлен и удалился.

Генрих покачал головой и мрачно зыркнул на Алиенору:

– Не смотри на меня так!

– Мне кажется, Амлен прав в том, что твои слова должны подтверждаться делом, – заметила она. – Он тебе предан, как никто другой. Не отвергай его советы. – (Генрих ничего не ответил, только сжал челюсти.) – Что он имел в виду, когда говорил о том, что люди обратят свои чаяния на твоего наследника?

– Ничего. Просто Гарри пытается махать крыльями, толком еще не оперившись. Хочет, чтобы я дал ему земли, где он мог бы править сам, и слушать не желает, когда я говорю, что он еще не готов. Я прекрасно знаю, что это Людовик играет на его самолюбии – с целью досадить мне. Он все нашептывает Гарри, что король без земель и власти не король.

– Но почему сын не должен махать крыльями? – удивилась Алиенора. – Скоро Гарри достигнет своего восемнадцатилетия. Твой отец был как раз в твоем возрасте, когда по своей воле уступил тебе Нормандию. А тебе было всего пятнадцать!

Генрих раздраженно барабанил по столу пальцами:

– Не нужно пересказывать мне мою жизнь.

– Не нужно? Ты не даешь сыну ни денег, ни занятий и при этом ждешь, что Гарри будет удовлетворен своей долей. Сейчас он стоит ниже обезьянок в зверинце, а должен быть независимым.

– Рождество он отметит со своим собственным двором в Бонвиле вместе с Маргаритой, а ее помазал на царствие архиепископ Руанский, – огрызнулся Генрих. – Я потакаю ему выше меры.

– Да, ты позволяешь ему играть в короля, устраивать пиры и увеселения, а потом жалуешься, что тебе это дорого обходится. Ты должен дать ему настоящее дело, за которое он будет отвечать. Если ты не можешь ослабить хватку, сколько места в твоей жизни останется для других?

– Сколько угодно, как только они докажут, что им можно доверять.

– А, доверие! – воскликнула Алиенора. – А кто будет доверять королю, который не держит свои обещания? – Она поднялась, зная, что ей пора бежать, как сделал это Амлен. – Ты должен отдать Гарри какой-нибудь домен, чтобы занять его делом и потешить его гордость. Это не забава для ребенка, а упражнение во власти. Ты сам посадил сына на королевский трон, теперь его корона должна обрести вес, иначе ты сделаешь Гарри посмешищем.

– Я поступлю так, как сочту нужным.

– Не сомневаюсь! А после тебе останется только смотреть, как вокруг тебя все рушится, потому что ты не заложил основания.

Она покинула его, раздосадованная и разозленная. Не желая нести темные чувства в свои комнаты, Алиенора решила взобраться на крепостную стену и там погулять и успокоиться.

Стражники поклонились ей и пропустили на зубчатый парапет. Алиенора любовалась ночным небом, присыпанным звездной солью, и полной белой луной. Какое-то движение внизу отвлекло ее от созерцания небесной красоты. Она различила женскую фигуру, пересекающую внутренний двор замка в сопровождении воина с факелом в руке. Розамунда. Бедная, глупая, обманутая девочка. Ну кому захочется быть королевой Генриха? Какая в этом честь? Он использует ее, как использует всех остальных, и выбросит, когда она ему надоест.

Заслышав впереди на стене голоса – смешение мужских уговоров и женского хихиканья, – Алиенора нахмурилась. Здесь могут находиться только стражники и те, кто облечен властью. Это не место для свиданий похотливых пажей с их подружками. Парочка подходила ближе, перешептываясь и приглушенно смеясь. Алиенора встала на пути у полуночных любовников. В свете луны они представляли собой странное зрелище, потому что закутались в одну мантию. То и дело молодые люди сбивались с шага и сталкивались боками, чем и объяснялось их веселье.

Правда, оно резко оборвалось, как только парочка заметила Алиенору. Девушка испуганно ойкнула, а у ее кавалера вырвалось бранное слово.

– Вы не преклоняете колени перед своей королевой? – ледяным тоном поинтересовалась Алиенора. Она только что видела, как к Генриху спешит его любовница, а тут еще эти голубки. Ее возмущению не было предела.

Парочка торопливо опустилась на колени, причем девушка запуталась в мантии и чуть не упала, и юноше пришлось ловить ее.