Императрица присмотрелась к ней:

– Ты ничего не хочешь сказать, дочь моя?

Алиенора очнулась от задумчивости.

– Это так неожиданно, я немного растерялась.

– Что ж, когда придешь в себя, поразмысли над этим хорошенько. Одно-два продуманных слова с твоей стороны могли бы повлиять на исход дела.

– Это так, матушка.

Но Алиенора не собиралась пока ничего делать. Генрих не обсуждал с ней замужество Изабеллы, так что можно вести себя так, будто она пребывает в неведении. Если супруг надеется, что его замысел благополучно осуществится посредством «женских разговоров» в будуаре, то он сильно ошибается.

Женщины склонились каждая над своим шитьем в задумчивом и немного натянутом молчании. Тишину нарушило появление служителя с сообщением от Генриха. Императрица отложила рукоделие, взяла пергамент и прочитала содержимое, отодвинув лист подальше от дальнозорких глаз.

– Из Франции пришла печальная весть, – поведала она, протягивая письмо Алиеноре. – Жена Людовика скончалась при родах дочери.

Алиенора пробежала глазами по строчкам. Ей было жаль королеву Франции, которой выпал столь заурядный удел – смерть во время деторождения. Женщина рискует жизнью каждый раз, когда отдается мужчине. Как политик, Алиенора испытала облегчение, узнав, что родилась девочка: значит, у них с Генрихом по-прежнему более сильный расклад. Подняв взгляд, она увидела на лице пожилой женщины отражение собственных мыслей.

– Упокой Господь ее душу, – сказала Матильда. – Я не понаслышке знаю, какие тяготы выносит женщина во время родов. С Жоффруа я чуть не умерла.

Алиенора приложила руку к животу. В Рождество зачать не удалось, и потому ей выпало несколько месяцев передышки, однако она знала, что предстоит выходить на эту арену снова и снова, пока мышцы не ослабнут, пока не обвиснет грудь и не истощится ее женское семя. Это главнейший долг королевы – рожать детей: обязательно сыновей в достаточном количестве, чтобы не прервался род, и потом множество дочерей, чтобы создавать новые родственные связи.

– Воистину, – сказала она. – Да упокоится ее душа в мире. И храни Господь всех женщин.

* * *

Свежий осенний ветерок раздувал накидку Алиеноры и трепал оборки вимпла. Королевский двор выехал на охоту – и мужчины, и дамы, все вместе, поэтому темп держали быстрый, но лошадей никто не гнал в стремлении обогнать друг друга, как часто бывает в мужской компании.

Яркую голубизну неба разбавляли гонимые ветром редкие облака. Всадники скакали через полупрозрачные рощи, срывая с ясеней и берез вихри желтых листьев, искали зверя в перепаханных полях, отдавших урожай.

Алиенора с наслаждением наполняла легкие ароматным воздухом, на ее запястье сидел белый кречет, под ней плясал ее резвый гнедой иноходец. Рядом скакала Изабелла на буланом жеребце – раньше он был любимой верховой лошадью ее покойного мужа. Она все еще была в трауре, хотя Алиенора подозревала, что скорбь стала для подруги защитой, под которой она пряталась от предложений о новом браке. С ней то и дело пытался заговаривать Вильгельм, сын императрицы, и направлял своего коня поближе к Изабелле, но она отвечала с вежливым безразличием. Алиенора, насколько это было возможно, держала Изабеллу при себе, чтобы оградить ее от общества Вилла. Генрих пока ничего не говорил о своих планах обручить их. Алиенора ждала, когда он это сделает, а он, несомненно, выбирал удобный момент.

Охотники остановились перекусить на краю леса в ложбине, служившей естественным укрытием от ветра. Слуги прибыли туда заранее с едой и посудой и уже готовили на углях угощение: жареную рыбу в пикантном соусе; кролика, тушенного в вине и меде до тех пор, пока мясо не таяло в густой кисло-сладкой подливке; обжаренные на вертеле куски свинины, перемежаемые яблоками. Пшеничного мягкого хлеба было в изобилии, а вино ради такого исключительного случая подали бархатистое и нежное.

Канцлер Бекет спрыгнул с белого испанского жеребца и бросил поводья конюху. Его лошадь была наряжена словно мифическое животное из песен менестрелей, с золотой нитью на чепраке, окрашенном в тирский пурпур. Наряд самого Бекета был выдержан в гамме осеннего леса, но красители использовались дорогие, судя по яркости оттенков, а кожаный ремень сверкал серебряными заклепками в форме креста. Генрих, напротив, оделся в невзрачный, но удобный для охоты костюм из простой крашеной мареной шерсти, а ехал верхом на кобыле с широким крупом и самой обычной упряжью. Не только по внешнему виду, но и по поведению Бекета легко можно было принять за короля, а Генриха – за его слугу: первый привередничал и раздавал приказы, а второй лежал на боку, подстелив накидку, и слизывал соус с пальцев.

Алиенора сидела рядом с Изабеллой и ела свинину с яблоками. Бекет, как обычно, выбрал рыбу и щедро разбавил вино родниковой водой, щадя слабый желудок. До Алиеноры доходили слухи, будто перед исповедью Бекет подвергает себя бичеванию, но она пока так и не решила для себя, верить этому или нет. Во всяком случае, в этот день он двигался без затруднений и лихо скакал на коне – не похоже было, что он недавно перенес порку.

К Алиеноре и Изабелле приблизился младший брат Генриха. Вильгельм жевал кусок крольчатины, и по его подбородку некрасивым пятном растеклась подливка. Салфетка, в которой он держал мясо, тоже была вся заляпана.

– Вы пробовали кролика? – спросил он Изабеллу. – Отменный. Не хотите ли отведать? – Он указал на большое блюдо посреди скатерти.

Изабелла взглянула на него и быстро отвела глаза:

– Благодарю, но я уже сыта.

Вилл впился зубами в свой кусок, энергично пожевал и проглотил его.

– Этот ваш буланый, – сказал он, – слишком уж он велик и силен для дамы. Вам следует заменить его на более изящную лошадь. Я подыщу для вас что-нибудь подходящее.

– Я вполне им довольна, милорд, – сказала Изабелла с каменным лицом. – Конь принадлежал моему покойному мужу и потому очень дорог мне.

– Но мне все равно кажется… – Он умолк.

К стоящим в стороне лошадям охотников подскакал посланец, соскочил на землю, прежде чем его конь остановился, и направился к Генриху. Тот сидел на пне, жевал хлеб и возился со своей любимой борзой.

Генрих взял протянутое ему письмо, сломал печать и пробежал глазами по строчкам.

– Ха! – воскликнул он. – Каков проныра! – Он вскочил на ноги и сунул письмо Бекету. – Опять Людовик, – сказал король. – Он уже подыскал себе новую жену, старый тощий козел.

Бекет, прищурившись, ознакомился с сообщением.

– Кого? – спросила Алиенора, раздраженная тем, что Генрих показал документ сначала канцлеру, а не ей.

– Адель Блуа-Шампанскую, госпожа, – ответил Бекет. – Теперь нет никакого сомнения в том, чье влияние сейчас главенствует при французском королевском дворе.

Алиенора едва не ахнула. Братья Блуа-Шампанские, Тибо и Генрих, были обручены с Марией и Алисой, ее дочерьми от Людовика. Одно это уже давало им значительный вес. Но если еще и Людовик женится на их сестре Адели, то французский королевский штандарт окажется окончательно прибитым к их древку. Такой ход стал бы болезненным ударом для политики Генриха. И помимо прочего, род Блуа происходил от покойного короля Стефана, что делало выбор Людовика еще более неприятным и опасным.

– Он намерен венчаться немедленно, – сказал Генрих. – Земля не улеглась на могиле его бывшей супруги, а он уже лезет в постель очередной кровной родственницы. Да, таков он, наш хваленый святоша и праведник!

Алиенора невольно вздрогнула. Людовик изображал из себя добродетельного короля и поборника христианства, но она-то была его женой – и знала, каков он на самом деле. Да поможет Бог его новой супруге, из какой бы семьи она ни была.

* * *

Генрих метался по комнате, словно лев в клетке, – туда и обратно, туда и обратно. Из-под его сапог поднимался аромат раздавленных лепестков, которыми присыпали настеленный на пол тростник. При каждом развороте короля трепыхались языки пламени свечей. Было очень поздно, однако Генрих все еще не собирался ложиться. Его обеспокоила весть о новой французской королеве. Людовик берет себе супругу блуаских кровей: что это значит для него, Генриха, и для его наследников?

Императрица давно уже отправилась на покой, у Алиеноры от желания спать жгло глаза, но Генрих как будто не знал усталости. Бекет сидел со стоическим выражением лица.

– Папа римский Александр нуждается в поддержке, чтобы вернуться в Рим, – сказала Алиенора. – В обмен на ваше обещание помочь он мог бы запретить этот брак на основании близкого родства. По крайней мере, он мог бы заставить Людовика подождать какое-то время и соблюсти траур.

– Неужели ты считаешь, будто я об этом не подумал? – буркнул Генрих. – С тем же успехом я могу наброситься на врагов с подушкой. Обращение к папе не возымеет эффекта, потому что он будет искать помощи и во Франции, то есть французы добьются разрешения с такой же легкостью, с какой мы получим запрет.

– Но это лучше, чем ничего. Я знаю Людовика. У него во все времена складывались сложные отношения с Церковью. Порицание папы римского могло бы остановить его.

Генрих направил на нее взгляд, в котором к задумчивости примешивалось подозрение:

– Рассчитывать на это мы не можем.

В разговор вступил Бекет:

– Сир, что, если ваш сын и принцесса Маргарита обвенчаются не через десять лет, а немедленно? Тогда вы получите замки, обещанные вам по брачному договору, и земли в Вексене.

Генрих остановился и повернулся к канцлеру.

– Нет! – Алиенора пришла в ужас. Она переводила взгляд с Генриха на Бекета и видела, что они уже все решили. Губы мужа дрогнули в улыбке; глаза канцлера довольно поблескивали. – Вы должны дождаться оговоренного срока, ничего хорошего из этого не выйдет!

Генрих только мотнул головой:

– Зачем обхаживать ветер, если можно собрать те листья, что уже опали?