Генрих не ответил. Он внимательно выслушал все, что сказал француз, но не собирался выражать согласие и изливать душу; французскому королю не обязательно знать лишнее; несмотря на их нынешние дружеские отношения, они все же остаются соперниками. К тому же Людовик, возможно, слегка преувеличивает, чтобы посеять между супругами рознь. Будь Генрих на его месте, он поступил бы именно так. Он-то знает, как укротить Алиенору; в отличие от Людовика, он не дурак и не клюет на женские уловки.

– Думаю, мы друг друга понимаем, – туманно произнес он.

– Вот и замечательно, – с удовлетворением кивнул Людовик. – Я просто хотел вас предостеречь.

* * *

В конце декабря анжуйский двор собрался в Шербуре, чтобы отпраздновать Рождество. В канун дня солнцеворота выпал снег, и земля укрылась ослепительно-белым одеялом, серебристо посверкивающим на солнце. Небо сияло чистой зимней голубизной, стоял мороз. Вода в бочках замерзла; длинные острые сосульки свисали с карнизов и сточных желобов; по большим дорогам и маленьким тропинкам разбросали солому и рассыпали золу. Краснощекие ребятишки весело катались с обледенелых горок и играли в снежки, а те, кто постарше, прикрепляли кости волов к подошвам башмаков и катались по замерзшему пруду. Старики же осторожно ступали по скользкой дороге, держа в каждой руке по палке, и устало вздыхали: скорей бы оттепель.

Генрих был счастлив, когда за два дня до Рождества приехала из Англии Алиенора с детьми. Новорожденный сын совершенно его очаровал.

– Что за чудесный малыш! – Генрих пощекотал ребенка под подбородком и одобрительно улыбнулся жене. – Вы просто прелесть, госпожа супруга. Произвели на свет еще одного продолжателя династии.

Алиенора склонила голову, с достоинством принимая похвалу, ибо находилась на людях. В пути она закоченела от холода и мечтала о теплой комнате и горячей пище. Но пренебречь правилами этикета и надлежащими ритуалами было невозможно.

Генрих повернулся к Гарри, закутанному в теплые меха, с пунцовыми от мороза щеками.

– А вот и наш женишок! – Отец погладил мальчика по голове. – Покажись-ка, как ты вырос. Ого! Да ты скоро будешь мне по пояс!

Гарри надулся от важности. При упоминании брака Алиенора недовольно скривила губы.

Генрих подхватил и поцеловал Матильду, затем вертящегося на руках у Годиерны Ричарда. Потом снова обернулся к жене.

– Ты, должно быть, смертельно устала и продрогла, – участливо произнес он. – Я пекусь о тебе, хотя ты так и не думаешь. Приказал приготовить покои и принести что-нибудь поесть.

Алиенора удивленно взглянула на него и чуть было не спросила: и что от меня за это потребуется? Но решила поверить ему на слово. Разве он не может просто проявить заботу? Они не виделись почти год, и, если супруг желает освежить их отношения, не стоит противиться.

– Спасибо. – Она одарила его искренней улыбкой, и муж ответил тем же.

Покои и правда оказались уютными: ставни занавешены плотными шторами, пылающий очаг и свечи озаряют комнату теплым мерцающим светом, воздух наполнен ее любимым чувственным ароматом лампадного масла. Она заметила на сундуке две новые книги и, прежде чем подойти и посмотреть их, с благодарностью взглянула на Генриха. Одна была в переплете, украшенном пластинами слоновой кости и мелкими драгоценными камнями.

– Я подумал, тебе захочется что-нибудь почитать, – сказал Генрих. – Мне очень понравились сочинения Гальфрида Монмутского, а другая книга – песнопения на окситанском языке. Потом расскажешь, угодил ли я тебе.

Алиенора была польщена, но подозрения все еще не покидали ее. Что, если он просто хочет умилостивить ее, памятуя, как она возражала против брака Гарри? Раз так, то ничего не выйдет, но хотя бы можно насладиться плодами его усилий. Однако она хорошо знает Генриха: у него наверняка есть какой-то хитрый умысел.

Еду и питье слуги расставили на столе перед очагом. Здесь был хлеб, сыр разных сортов, финики и ореховые печенья, посыпанные сахаром, ватрушки и похлебка с накрошенным хлебом для детей.

Генрих сел отобедать с ними. Для Алиеноры это был блаженный момент семейного согласия, выхваченный из тревожных и хлопотных будней королевы, обремененной государственными делами, тем более ценный, что это так не похоже на Генриха. Обычно заставить его спокойно посидеть с семьей за столом было задачей непосильной.

Наконец, насытившись и согревшись, она задремала у очага, время от времени просыпаясь и прихлебывая сладкого пряного вина. Меж тем Генрих рассказывал детям о короле Вацлаве и о могущественных и благочестивых владыках древности. Матильда забралась к отцу на колени и свернулась калачиком, как котенок, положив ручки под щеку. Улыбаясь, Генрих погладил ее по спине и взглянул на Алиенору поверх пламени очага.

Пришли няньки и увели детей, оставив родителей одних. Алиенора была утомлена путешествием, но сквозь дремоту подалась к Генриху, когда он подсел рядом и приобнял ее.

– Ты простила меня? – Супруг уткнулся носом в ее шею.

Она развернулась к нему лицом и ощутила его мужскую силу.

– Почему ты думаешь, что я прощу тебя за то, что ты действовал у меня за спиной и обручил нашего сына с дочерью моего бывшего мужа? – строго вопросила Алиенора.

Генрих ущипнул ее за мочку уха и обвил рукой ее бедра:

– Что, если на следующее Рождество я подарю тебе Тулузу? Тогда ты простишь меня?

От слова «Тулуза» она загорелась, как стог сена от случайной искры, и, чрезвычайно оживившись, выпрямилась в его руках.

– Да-да, – произнес он, широко улыбаясь. – С тех пор как я заключил мир с Людовиком, у меня появилась возможность вернуть Тулузу и вставить ее, как драгоценный камень, в нашу корону. К лету я соберу войско. Томас уже получил распоряжения. Это будет величайшая армия, не хуже той, что Людовик повел на Антиохию, когда я еще был ребенком.

При этих словах Алиенора затрепетала. Она тоже участвовала в том походе, со всей его жестокостью, всем его тщеславием и понесенным в конце концов горьким поражением. И возненавидела своего первого мужа именно во время этой бесславной кампании.

– Будем надеяться, что ты преуспеешь больше, чем он.

– Ах, ну почему надо обязательно ехидничать? – запротестовал Генрих. – Дареному коню в зубы не смотрят. Так ты не ответила на мой вопрос.

Алиенора обвила руками его шею и приблизила свои губы вплотную к его рту.

– За Тулузу я бы простила тебе почти все на свете, – прошептала она.

– Почти? – Он взял ее на руки и понес на кровать.

– Я много раз говорила, Генрих, не смей пренебрегать мной и не обещай мне Тулузу, когда ты не собираешься выполнять обещание.

– Верь мне, – отвечал он, снимая котту и нижнюю рубашку и обнажая мускулистый торс. Золотисто-каштановые волосы крестообразно покрывали грудь и струились вниз, переходя в паху в густые заросли. – Я тебя не разочарую.

Алиенора страстно устремилась ему навстречу и с наслаждением отдалась его жарким ласкам. После долгой разлуки вожделение разгорелось в ней с неимоверной силой, но, даже пылко отвечая на его любовь, она не верила ему ни на йоту.

Глава 14

Пуатье, середина лета 1159 года


Ранний утренний свет лился через открытые ставни и достигал изножья кровати, ярко освещая часть расшитого полотняного покрывала. Повернувшись к Алиеноре, Генрих поцеловал ее в шею и провел рукой по ее нагим бедрам и боку. Она пробудилась и сонно взглянула на мужа. Его веснушчатая кожа загорела на лице и на руках там, где они были открыты солнцу, – свидетельство долгого пребывания в седле, – но остальное тело было цвета парного молока. Ее волосы роскошным каскадом упали ему на руку. С недавних пор она стала замечать среди золота случайные жесткие нити серебра и безжалостно вырывала их, чтобы они не нарушали янтарного великолепия.

Генрих сжал ладонью ее грудь и поцеловал в губы, обведя их языком, но это была не любовная прелюдия, а поцелуй на прощание. Затем он со вздохом сел на кровати:

– Я так же сильно хочу остаться с тобой, как и завоевать город в твою честь, и войско ожидает моей команды. Держу пари, что мой канцлер уже мечется по комнате, протирая подошвы своих сапог. – Он ухмыльнулся. – Кажется, идея стать солдатом захватила воображение Томаса.

Алиенора зевнула и потянулась:

– Бекет в чем-то похож на тебя.

– Ха! Почему ты так говоришь?

– Он наслаждается властью; ему нравится возвышаться над людьми, повелевать ими.

– Томас не повелевает мной, – резко сказал Генрих. – Он мой канцлер и делает, что ему приказано. Я наделил его высокими полномочиями, но король – я, и я один правлю миром.

Алиенора спохватилась, что задела больное место.

– Бекет мнит себя королем по доверенности, – ответила она. – Подчеркивает свою значимость, швыряясь деньгами и окружая себя роскошью. Закатывает шикарные пиры; даже его повседневная котта отделана серебром. Полагает, что именно так и поступают короли. Надеется, если укроет позолоченным покровом низкое происхождение, люди забудут, откуда он вылез в канцлеры. Но все, конечно, об этом помнят, потому что своей безудержной расточительностью Бекет постоянно об этом напоминает.

– Но на меня это не похоже, – не согласился Генрих. Встав с кровати, он натянул брэ и прикрепил пояс для чулок. – Никогда не любил всякую мишуру. Я даже положил свою корону на алтарь Вустерского собора, чтобы не таскать эту тяжелую штуку на голове четыре раза в год. Сделай одолжение, оставь Томаса в покое, пусть себе носит свои шелка в мою честь, потому что мне на это наплевать. Если он и стремится подчеркнуть свою значимость, что из того? – Он упер руки в боки. – Я все равно король, хоть здесь без шоссов, хоть на приеме в горностаевой мантии. А он все равно мой слуга.

Алиенора собрала волосы и откинула их назад.

– Все так, но иногда ты очень уж рьяно претворяешь его затеи в жизнь.