– Пойдем. – Я пошла чуть впереди, она послушно за мной. Ее куклы ожили. Что теперь делать с ними?

– У меня был парень, – сказала я. – Мы должны были пожениться. Он любил меня без памяти и носил на руках. Так любил, что, когда я уронила туфлю, он поднял ее и поцеловал. На глазах у всех. Его засмеяли, я тоже. – Я помолчала. – Я была жестокой, но я была права, потому что его не любила. Я смеялась над ним, зная, что никогда не окажусь на его месте. Разве в такое будущее верят? У меня не было ни мук совести, ни сожалений, и я бы не вспомнила о нем, если бы сегодня я не увидела… – я запнулась, – вас. Сейчас я вспомнила, и мне его жаль. Так жаль, что хочется плакать. – Я остановилась и развернулась к ней. – Выть хочется, понимаешь?

Она молча смотрела на меня, стоя под аркой нашего дома, а на чугунной решетке змеились драконы. На ее бледном лице лишь глаза. Поодаль остановилась машина; черные глаза на мгновение ожили, отразив свет противотуманных фар, и снова погасли.

– Понимаю, – сказала она.

– Откуда тебе знать? – крикнула я и пошла вперед, не дожидаясь ответа.

Я пришла домой, надеясь, что никого не будет. Все должны были оставить меня в покое. Мне не до них. Мне нужно подумать. Я лежала на новой кровати без единой мысли в голове. На стенах моей спальни вспыхивали, скользили, менялись красные, желтые, зеленые, синие огни рекламы дома напротив. У меня самый лучший дом в центре, со светомузыкой для настроения. Красный – ненависть, желтый – ревность, зеленый – отвращение, синий – надежда. Синего – цвета надежды – чуть больше. А надежда – цвета весеннего неба. Весной все начинается. Все будет хорошо.

– Он ей не нужен. Надо терпеть. И все будет хорошо.

Я поднялась с кровати и пошла искать мужа. Он смотрел в монитор, на заставке которого мчались с невиданной скоростью белые облака. Безумный белый поток рваного клочковатого снега из никуда в никуда.

– Что смотришь?

Я обняла его сзади, и он сжал мои ладони. Так крепко, что пальцам моим стало больно. И не обернулся, завороженный белой небесной рекой.

– Облака, – ответил он.

– И что в них такого?

– Облака ставят границы.

Я убрала руки, он не стал меня удерживать.

– Между кем? – изменившимся голосом спросила я.

– Между отдельными планами картины.

– Какой картины? – мой голос готов был сорваться на крик.

– Обычной, – вяло ответил он. – Живописной.

– Ты никогда не интересовался живописью.

– Где-то читал. Не помню. – Он повернулся ко мне. – Пойдем спать. Я устал.

– А ужин?

– Пойдем. Я ел на работе, – он тяжело поднялся и вышел, не взглянув на меня.

Я осталась смотреть на беззвучный белый поток небесного снега. Постояла, выключила монитор и отправилась к сыну. Он, как обычно, валялся на диване, слушая музыку.

– Ты ужинал?

– Да.

– Уроки сделал?

– Да.

– Хорошо. – Я оглянулась, будто что-то искала.

– Мам! – раздражился сын.

– Спокойной ночи. – Я еще раз оглянулась и пошла в спальню.

Боже, если бы ты знал! Как мне не хотелось туда идти!

Мой муж стоял у окна, контуры его силуэта попеременно светились уличной рекламой – ненавистью, ревностью, отвращением и надеждой. Всего понемногу, но цвета надежды меньше, чем остальных.

– Ты еще не разделся?

– Сейчас.

Я смотрела, как раздевается мой муж, со смешанным чувством любопытства и стыда. Словно тайно, исподтишка наблюдала за наготой постороннего, абсолютно чужого мне человека. И во мне вдруг проснулось желание. Сильное, как никогда. Но облака поставили границу, я уснула одна в постели с собственным мужем.

Лиза

На улице меня нагнала наш участковый педиатр Галина Сергеевна. Раньше я часто болела простудами, бронхитами, в общем, всем таким. Сейчас не болею совсем. «Изрослась», – говорит Галина. Куда изрослась? Как изрослась? Что это такое? Мне неведомо, но, судя по всему, очень даже неплохо – не чихается, не кашляется, не сопливится.

– Лиза! – воскликнула она. – Ты хорошеешь с каждым днем.

– Спасибо. – Мне стало неловко, и я решила сбежать от нее поскорее.

Обычно я так и реагирую на комплименты, особенно от чужих людей. Терпеть не могу, когда мне неловко! И вообще я не выспалась…

– Я родом из Рязани, – ни с того, ни с сего созналась Галина. – Там полно таких красавиц. Глаза и брови черные, губки красные, а щеки пухлые, как яблочки. Кровь с молоком.

– Спасибо, – с нескрываемой иронией поблагодарила я.

Я ненавижу свои яблочки! И я ненавижу свой макияж! Я его ни у кого не просила! Кровь с молоком… Фу, гадость!

Галина засмеялась и ущипнула меня за обе щеки. Я разозлилась внутри себя и отодвинулась подальше от нее.

– Наливные яблочки! – смеялась она. – Лиза, твои яблочки – это комочки Биша.

– Комочки? Какого такого Биша? – буркнула я и собралась идти. Я опоздаю в школу! Сколько можно стоять?

Галина потрусила за мной, я ускорила шаг. Ей, что, делать нечего?

– Комочки Биша – младенческий жирок, он откладывается за щечками, – нудила она. – Потому все дети такие симпатичные. Биша первым их описал.

– Зачем откладывается? – раздражилась я.

Я вообще-то здорова! А ее симпатяги с комками ждут. Еще не описанные…

– На всякий случай! – засмеялась Галина.

А я решила на всякий случай уйти. Мне смешно не было. Мне еще в школе выживать целый день. С комочками Биша!

– Галина Сергеевна, я в школу опаздываю!

– Беги!

Я побежала в школу, мой взгляд споткнулся на стеклянном поезде витрин огромного магазина. Блондинка без щек, приоткрыв рот буквой «о», предлагала духи «Ј’adore». Мои губы прошептали сами собой, как в рекламе:

– Жадо-о. Ди?-?.

Магнитные двери заманчиво распахнулись, и меня окутал терпкий аромат планеты красоты. А я даже не успела произнести «сим-сим». На стеклянных стеллажах, распростертых многоярусными крыльями, толпились коробочки-колибри. Разноцветные колибри лоснились целлофановым глянцем и сверкали золотыми и серебряными лентами букв. Разноцветные колибри пахли просто божественно! «Ах!» – сказал кто-то внутри меня.

– Девочка, что тебе? – спросила продавщица, чуть старше меня.

– Мне… – очнулась я. – Этот… Как его…

Она снисходительно улыбнулась, я покраснела.

– Крем, – чуть ли не прошептала я. – Тональный.

– Какой?

– Бледный… Не знаю… Это для мамы, – замямлила я. Как салага! – Он дорогой?

– Здесь все дорого. С мамой приходи. – Она отошла от меня, потеряв интерес.

Я потопталась на месте и вышла. Мне почему-то было неудобно и даже стыдно прогуливаться вдоль стеллажей, разглядывать, нюхать, пробовать на руку, как это делали другие женщины. Они были они, а я была я. Потому и ушла. Я взглянула на свое отражение в витрине и все поняла. У меня не было парня, потому что у меня уже был проклятый Биша со своими комочками. Вот так и я узнала, кто виноват в том, что жизнь моя не заладилась с младенчества. Узнала и побрела в школу, потому что брести больше было некуда и не к кому.

Я стояла на школьном крыльце и ждала Зинку. Ее все не было, я уже собралась домой, как ко мне подошла Реброва со своими прилипалами.

– Где твой блондинчик? – спросила она. – Давно не видели. Запугала?

– Да, – согласилась я. – Я показала ему тебя.

– Ромашова, ты как ребенок! – снисходительно засмеялась она. – Я, может, дружить с тобой хочу.

– Хоти, – не стала возражать я.

Глаза Ребровой вдруг сузились, я оглянулась и увидела Мишку. Он вывернул из-за забора и шел к нам. У меня почему-то сжалось сердце. Может, оттого, что я его не ждала.

– Привет! – сказал он.

Он смотрел на Реброву, словно здоровался именно с ней. А меня будто бы не было.

– Привет! – засмеялась она.

Реброва глядела в его глаза, он – в ее. Их глаза образовали магический замкнутый круг из словосочетания «они – это они, а я – это я». Ключ «сим-сим» к нему не подходил. Я – тоже.

– Пойдем. – Я потянула Мишку за руку, мне хотелось скорее уйти.

– Познакомь с подругами. – Он засмеялся, его челка привычно взлетела вверх, потом упала.

– Это не мои подруги, – сказала я. Мой голос отчего-то дрожал.

– Ромашова, ты что? – нарочито удивилась Реброва. – Мы с тобой с первого класса дружим.

– Она ревнует! – заливисто рассмеялась Мотовилова.

– Лиза не знает, что такое ревность, – снисходительно бросил Мишка.

– А что такое любовь, знает? – томно спросила Реброва.

Они говорили обо мне в третьем лице! Меня будто бы не было!

– Надо спросить у нее, – хохотнул Мишка.

Раздался взрыв смеха. Без меня. Я резко схватила сумку и пошла, а потом побежала. Мне нужно было скорее уйти. Все равно куда! Я неслась, не разбирая дороги. Во мне бушевали обида, злость и что-то огромное, что не давало дышать. Мне нужен был воздух, а его в легких не было. Там торчала пара синих самодовольных глаз!

Мишка догнал меня за школьным забором.

– Торопимся? – Он дернул меня за рукав.

– Не смей говорить обо мне в третьем лице с посторонними! – Я с остервенением выдрала руку.

– У меня одно лицо! – хохотнул Мишка. – Я в нем и говорил с твоими подружками.

Подружками? Я чуть не задохнулась от негодования.

– Это не мои подруги и никогда ими не были! Ясно?

– Ясно, – засмеялся Мишка. – Моими подругами они тоже не были. До сегодняшнего дня.

– Вот и вали к ним! – крикнула я, не помня себя.

– Лизон, ты что, правда, ревнуешь? – расхохотался Мишка.

– Тебя?! – Я сощурилась от бурлящей во мне яростной злости. – Да Сашка лучше тебя в сто раз!

– Сашка тебя кинул! – вдруг взбесился Мишка.

– Он мне звонил!

– Вот и вали к нему! – процедил Мишка, круто развернулся и пошел. Прямо к проезжей части.

Раздался визг тормозов, я закрыла глаза. А когда открыла, то никого не увидела за сплошной стеной из автобусов и машин. Пара синих глаз исчезла под визжащими колесами без следа. И я вдруг поняла, что больше никогда его не увижу. Я растерянно оглянулась и подняла голову. Желтый небесный шар воткнул мне в глаз острый солнечный луч, и я зарыдала прямо на улице. В голос. А никто даже не обернулся.