Первый удар вышел слабым и нерешительным. Груша насмешливо дернулась, но и только.

— И кто так бьет? — фыркнул Ванька. — Или ты пытаешься утешить эту бедненькую грушу? Пожалуй, ласки ей перепадает мало, но позволь напомнить: Петр твою сестру кулаками не гладил.

Я понимала, что он нарочно пытался спровоцировать мой срыв, чтобы выпустить пар, но черт возьми! Это работало. Одно напоминание о Петре, Илоне и том, во что превратилась их встреча, вызывало желание крушить. Я стиснула зубы до скрипа, чтобы не велеть Ваньке заткнуться.


— Саф, если ты сдерживаешься из-за меня, то это чушь собачья. В отличие ото всех остальных. Пройдет несколько часов, и ты останешься наедине с врачами, которые будут рассказывать тебе, как именно нужно резать лицо твоей сестры, чтобы она не осталась страшилищем. Твоя мать не поможет, твой муж пойдет на работу, оставив тебя наедине с ребенком. Потому что потребуется сначала разбираться в ситуации, ведь он верит, что Лона во всем сама виновата…

Это был последний гвоздь в крышку гроба. Я стиснула зубы, замахнулась и ударила. Не сдерживаясь. Груша чуть отклонилась и вернулась в начальное положение.

— Все еще паршиво, — резюмировал Ванька. — Серьезного вреда такой удар не нанесет, но заставит бить в ответ. Сильно. Очень больно.

Он говорил ужасные вещи, но честные. Хуже всего было понимать, что ни у меня, ни у Лоны не было ни единого способа противостоять Петру. Разница полов в том, что мужчины могут убивать женщин, не прилагая особых усилий, но не наоборот. Я годами занималась йогой, тренированные мышцы были видны глазу, но от моих ударов груша едва качалась, а некоторые парни сшибали ее с крюка.

— Я не могу сильнее! — заорала я в отчаянии. — Я вообще ничего не могу!

— Это ужасный самообман, — припечатал Гордеев.

Как же мне захотелось направить на Ваньку. Но вместо этого я, зарычав впечатала кулак в грушу. Так же слабо и бестолково, как прежде. И снова. И снова. Думала, что буду злиться на Петра, но вместо этого я представляла на его месте сестру. И винила сестру за глупость. Никто не в ответе за нашу безопасность больше, чем мы сами, а она поставила свою одержимость мужчиной выше самосохранения. Мне было больно и противно от самой себя, ведь Лона уже лежала в постели избитая, но по щекам текли слезы, а остановиться было никак. Хорошо, что Ванька придумал это с грушей, иначе я могла бы наорать на уже пострадавшую сестру. Наверное, ей было хуже, но она пострадала далеко не одна! Эгоистично, но я не смогла избавится от мысли, что сестра рисковала не только собой и здоровьем, но еще моим браком. Отключив голову, она думала… не заставляйте меня говорить, чем она думала, ведь и без того очевидно. Я бы не поступила на месте Илоны так никогда!

Вместе с ударами в какой-то момент пришли слова. Да такие, что у самой горели от них щеки. Благо, Ванька это слушать не стал — ушел, оставив меня воевать с собой в одиночестве.

Выходя из зала уже под утро, я надеялась, что негодование осталось в его пределах, но стоило переступить порог квартиры и увидеть Сергея…

— Ты не брала трубку, — начал он холодно.

— Потому что не знаю, что как облечь в слова все, что чувствую. Давай по фактам. Моя сестра пришла в дом терпимости, о котором тебе прекрасно известно. Петр ее избил, сейчас она на операции в больнице. Я видела твоих друзей со спущенными штанами и исколотыми венами. Нас едва выпустили из этого места. Ваня сказал, что нас могут попытаться убить за то, что мы видели слишком важные задницы голыми. Я боюсь выходить из дома.

Сергей на секунду оскалился, явно сдерживая рвущиеся ругательства, но все же промолчал. Какая потрясающая выдержка! Мне вот понадобилось несколько часов наедине с грушей.

— Интересно, о чем ты сейчас думаешь? — спросила я, не сумев скрыть горечь. — О том, как тебя подставили твои же друзья?

— О том, как подставилась ты, — выговорил он, сдерживая ярость. — Твоя сестра всегда отличалась завидной дуростью, но зачем туда поехала ты?

— Хм, а мне стоило пересидеть эту ночь в тепле и комфорте, а еще лучше выспаться, чтобы как можно лучше выглядеть на похоронах сестры?

— На что ты намекаешь? — прищурился Новийский.

— На то, что твоя удобная позиция более невозможна.

— Уля, если ты попытаешься обвинить Петра, то пострадаешь. Мы все пострадаем — не только Илона. Ради Алексея, не делай этого.

Мощный аргумент! Если бы только я могла поверить, что его забота вызвана исключительно опасениями за безопасность сына. Увы, едва сказав это, Сергей двинулся библиотеку, где теперь было подобие кабинета. Он взял на работе отгул, днем поехал со мной к Илоне, но те несколько часов, что он провел за закрытыми дверями… что он делал? Кому звонил? О чем договаривался? Я ничего из этого не знала, поскольку посчитала ниже своего достоинства подслушивать под дверью. Да и так спешила в душ смыть с себя грязь этой ночи, что ни о чем больше не помышляла.

К тому моменту, когда мы приехали в больницу, Илона была все еще на операции. Я перепугалась, подумала, что дело в осложнениях, но меня успокоили: врачи посчитали разумным сделать пластику сразу, чтобы не давать еще один наркоз. Я ничего в этом не понимала, но насторожилась. И не зря.

Уже к утру все данные о насилии над Илоной Сафроновой были уничтожены. И последние из свидетельств — физические увечья — скрыты под следами операций. Причем совсем не тех, что на самом деле. Разрыв селезенки? О чем вы? Всего лишь сложный аппендицит. А куда же она делать и откуда трещина в ребре? Я вас умоляю, девушка росла в таких условиях, что ее могли избить еще в пеленках, а записи потерять трижды! И, конечно, пластическая операция — мое любимое! Ну не смешите, какой представительнице прекрасной половины человечества нравится свое лицо?

Ерунда, что Лона бьется в припадке каждый раз, когда приближается мужчина. Мелочи, что потеряла способность разговаривать. Так даже лучше! Какое избиение? О чем речь?

Пережив насилие со стороны любимого человека, Илона на долгие месяцы потеряла контакт с внешним миром, но кроме нас с мамой и Ванькой ей не посочувствовал никто. Если кому еще нужно доказательство уродства этой жизни, вот вам, пожалуйста. Забирайте! Неважно, кто ты и где ты. Ты всегда одинок, никому до тебя нет дела. Даже самым близким.


У меня было так мало ответов, а вопросы все множились. Кто уничтожил право на справедливость для Илоны? Что именно делал мой муж за закрытой дверью, пока я подставляла лицо струям воды? Как вышло, что после этого в его карьере произошел стремительный взлет? Но самый главный из вопросов звучал так: хватит ли моей любви на то, чтобы простить Сергею бездействие в ситуации угрозы жизни дорого мне человека?

По итогам трех лет бесплотных попыток склеить отношения из обломков, думаю, ответ на последний из своих вопросов я нашла.

Глава 10

Я никогда не перестану себя корить за то, что слишком доверилась продажным врачам и не сделала снимки Лоны сама. Могла бы, но так торопилась передать сестры на руки профессионалам, так жалела себя и свой брак… я всю ночь избивала грушу вместо того, чтобы попытаться добиться справедливости, и проиграла. А теперь утопала в чувстве вины. Перед Лоной, перед Ванькой, перед собой и даже перед сыном, родители которого не могли прийти к взаимопониманию.

Оказалось, любовь умирает медленно. Это совсем не похоже на один шаг или переброшенный тумблер. Это как гангрена, которая отнимает по кусочку. Вся надежда только на то, что инфекция остановится. А вопрос: сколько ты потеряешь прежде, чем это случится. Ногу? Руку? Или всего себя?

Мы с Сергеем балансировали между любовью и ненавистью очень долго. Всячески старались обходить стороной запретную тему, а потом срывались и скатывались на самое дно снова. И снова карабкались к спасению. Обидные слова срывались с губ, избивая любимого человека, будто камнями. Уже не только у меня, но все об одном и том же. Я обвиняла мужа, прикрывшего и «друга», и политическое кресло, а он — что я иду против армии с зубочисткой. Сергей даже не пытался найти другой выход, кроме как прогнуться под обстоятельства. А я не гибкая, и никогда такой не была. Мне была понятна позиция мужа, и я разделяла опасения за себя и Алексея после всего, что было сделано, но принять не выходило. Порой, Сергей говорил, что это обязательно сотрется и пройдет, и я соглашалась. Прилагала нечеловеческие усилия, пытаясь простить ему предательство, забыть обо всем, но не могла.

Когда я прямо спросила мужа, как бы он поступил, случись со мной то же, что с Илоной, он ответил, что убил бы. Звучало до тошноты искренне, но я не поверила. Он бы защитил меня, будь на месте Петра школьник или безобидный клерк, или кто-то еще, но если бы этот человек оказался выгоден самому Новийскому? Нет. Он бы попытался найти золотую середину.

Проблема была не в отказе от помощи, а в доверии. В том, что я более не чувствовала себя рядом с Сергеем в безопасности. Офис Ваньки и Зои грабили трижды, прежде чем я успела бахнуть статью об ошибках одного из членов дома терпимости. Это сделала я — не Сергей. Признаться, мне и в голову не пришло к нему обратиться.

Сразу после наступило затишье, но я не поверила. Записалась на курсы самообороны и стрельбы. Оказалось, что последнее — отличный антистресс. Мое сознание противилось приближаться к Петру так же близко, как к боксерской груше, а вот решетить его голову с расстояния оказалось просто невероятно приятно. Я пугающе отчетливо представляла его неестественно красивое лицо с дырочками в местах попавших пуль. Хорошо, наверное, что капитана сняли с Петербургских рейсов во избежание. Встреть я его на улице, не знаю, что бы было. Ведь долгие месяцы я ходила по городу бледная, как смерть, чуть что хватаясь за припрятанный в кармане коляски пистолет.