Наталья Соловьёва - Жизнь за ангела

 - Да уж, я бы сказал действительно отчаянный, – вставил Савинов.

 - Ну, Володя, ничего не скажешь! - посмеялся комдив. - Ладно, не кипятись, хрен с ним, пацан ещё сопливый. Но умный, согласен!

 - Пусть только попробует, не нарисует мне портрет, точно голову оторву! Сколько я их повидал, первый раз вижу «Фрица», который меня ни черта не боится!

 Ганс не мог знать кто из командиров есть кто(поскольку никто ему не докладывал), но общался с ним непосредственно полковник Джанджгава Владимир Николаевич. Во многом разбираться с пленным и решать все вопросы возникающие по этому поводу, тогда ещё, как заместителю командира дивизии было поручено именно ему.

 При всем, что полковник Джанджгава меня ненавидел, он относился ко мне с какой-то симпатией, мог испытывать ко мне все что угодно, но оставаться равнодушным не мог! То, что я не был глуп, раздражало советского командира, а порой  доводило до бешенства. Кто я такой? Пигмей просто, мальчишка сопливый, а вот ума пожалуй чересчур много, не столько даже ума, сколько хитрости. Поскольку был я тонким психологом, то хорошо понимал и видел его насквозь. Не мог он меня расстрелять! Соображал же я, что если занялись мною в НКВД, то участь мою будут решать они.

 Утром я встал как обычно, Катя принесла мне завтрак.

 - Есть будешь?

 Я кивнул головой.

 - На, – подала мне тарелку и ложку.

 Едва я успел проглотить, как за мной пришли, один из солдат.

 - Я за пленным.

 - Куда его? – спросил доктор.

 - Мне приказано его забрать.

 Зайдя в комнату, он обратился ко мне.

 - Собирайтесь, пойдете со мной.

 - Куда?

 - Мне приказано вас доставить.

 И снова меня увели…

 Завели меня в небольшое деревянное помещение, возле здания бывшей сельской школы. Там была комната, в которой стоял стол, лежали плакаты, учебные пособия, ватман,  карандаши, кисточки, краски, вероятно там была художественная мастерская.

 - Рисуй.

 Солдат оставил меня одного, запер дверь, и сам остался охранять снаружи. Делать было нечего! И пришлось мне малевать карикатуру на Гитлера, высших немецких чинов и немецкое руководство.

 Я осмотрелся, нашел чистый лист ватмана, взял карандаш, ластик, устроился на полу и начал работу.  Сначала сделал набросок, потом раскрасил гуашью. Как ни странно, но мне все это показалось даже забавным, я изрядно повеселился, придумывая портреты, изобразив все в виде веселого зверинца. Гитлера изобразил в виде орла, министра пропаганды Йозефа Геббельса, с ушами, похожим на обезьяну, Мартина Бормана в парадном мундире, с пятаком как у поросенка. Надо сказать, что портреты получились на славу, в конце концов, уставший, перепачканный краской, я остался доволен своей работой.

 Вечером меня снова доставили в штаб, где собрались офицеры, снова была накрыта поляна…

 Владимир Николаевич улыбался.

 - Хм? Ну что ж, заданием вы справились.

 - Я старался.

 - Я обещал тебе презент, значит, слово свое сдержу. Не знаю как у вас, а у нас в Красной Армии, командир своих слов на ветер не бросает. - Налил стакан водки, взял черный хлеб с салом  и протянул мне, - На, заслужил.

 - Спасибо, я не пью.

 - Одну можно. Глядите, какой скромный, не пьет он! Че, шнапс нравится больше, чем русская водка?

 - Я шнапс тоже не пью.

 - А что тогда пьешь?

 - Пиво, вино, шампанское…

 Полковник развеселился.

 - Ты гляди, гурман какой. Пиво ему и вино подавай! – снова мне протянул стакан водки, – Пей!

 Пришлось пить! Я изрядно поморщился, закусил бутербродом, при этом меня так перекосило, как от не знаю чего.

 - Ну вот! Это уже по-нашему! Ну что за немчура хилая! Да же пить толком не умеют! – завернул кусок хлеба, сала, дал банку сгущенки, протянул мне, – Бери.

 - Это мне? – я спросил недоверчиво, явно несколько обалдев, от барской щедрости. – Спасибо!

 - Ладно, иди, – махнул рукой полковник. – Проводите его.

 Пленного проводили в санчасть.

 - Хорошая политбеседа, – сказал комдив. – Глядишь, перевоспитаем!

 - Вы что, приручить его хотите? – спросил майор Савинов?

 - А почему бы и нет? Зверей же приручают! А этого что, не выдрессировать? Не глупый к стати, а нам лишний переводчик в дивизии не помешает с немецкого. Да и еще, кое-где можно было бы использовать, - предположил Джанджгава.

 - Вы действительно так считаете? – спросил подполковник.

 - А идея не плохая, - задумался Слышкин. - Вы думаете из этого что-нибудь получится?

 - А почему бы и нет? - сказал Савинов. - Я лично с ним беседовал, так что уже изучил.

 - С политруком поговорить бы надо, пусть он с ним еще побеседует, проведет агитацию.

 - А НКВД? – вставил слово Шмыглёв? - Они все равно его заберут.

 - Разберемся, – оветил Слышкин.

 Проснулся утором рано.

 - Катя! – в ответ тишина.

 Заглянул в процедурную – никого.

 - Они так беспечно оставляют меня одного! Вероятно, вышли совсем ненадолго.

 Я вышел в прихожую, выглянул на улицу, охранника не было. Погода была ясная, было еще прохладно, но день обещал быть жарким. Щебетали ранние пташки, я услышал, как заливается соловей.

 - О птичках. Вот это песни! Господи, как красиво поет! На улице такая погода, хоть бы воздуха свежего глотнуть.

 Осторожно я сел на крылечко, на ступеньку у двери.

 - Закурить бы сейчас! – подумал я. – Сигарет нету.

 Подпер рукой подбородок, приняв задумчивую позу.

 Вокруг было много народу,  мимо строем проходили солдаты, вероятно на завтрак. Недалеко стоял грузовой фургон, в который что-то грузили. Я за всем наблюдал.

 Теперь  я понял, почему меня оставили без охраны, уйти незамеченным было невозможно. Формы у меня не было, а в белой рубашке и в штанах, каких я был, далеко не убежишь.

 На крыльцо зашел серый кот, с любопытством смотрел на меня.

 - Кыс, кыс, кыс.  Каце, каце! Ком! Ком! – кот сидел на месте.– Ты же по-немецки не понимаешь. Иди ко мне.

 Я взял кота, погладил, принялся с ним играть.

 - Тебя как зовут? Вася?

 Мимо проходил один офицеров, который был в штабе.

 - Вы что здесь делаете? Кто вам разрешил выходить?

 - Я же никуда не ухожу, я только воздухом подышать хотел.

 - Немедленно зайдите и вернитесь обратно!

 Тут подошли доктор и Катя.

 - Тебе кто разрешил выходить? Я же говорил, чтобы на улицу без спросу ни шагу! Бегом в санчасть! – обратился к офицеру, – Спасибо, я разберусь.

 Мы зашли в помещение.

 - Ты понимаешь, что тебе нельзя выходить? – отчитывал меня доктор. - Мне тоже из-за тебя попадет, что оставляем тебя без присмотра. Хочешь, чтобы охрану к тебе приставили! Тогда еще хуже будет. Пора тебя отсюда выписывать, здоров уже!

 Вскоре пришел майор Савинов.

 - Как он? Какого его состояние?

 - Здоров уже, бегает как лось! Пара его выписывать.

 - Вот и я о том же. Сколько можно его здесь держать?

 Позже зашел лейтенант вместе с солдатом.

 - Пленного приказано забрать.

 - Хорошо, – ответил Григорий Яковлевич.

 Они зашли в палату. Меня подняли.

 - Собирайтесь, пойдем.

 - Куда?

 - Вас выписывают из санчасти, переводят в другое помещение. Скоро за вами приедут. Одевайтесь.

 Я послушно оделся.

 - Руки за спину, – скомандовал лейтенант. – Пошел!

 Под конвоем меня увели. Оглянувшись, я еще успел посмотреть на Катю, наши глаза на мгновение встретились.

 В санчасти я был двадцать дней, меня продержали там три недели, а потом перевели в другое место. Пока я там лежал, это было не самое худшее время, я хотя бы мог выспаться, меня лечили и сносно кормили.  Но все хорошее когда-то должно было кончиться

 Меня поместили в каком-то сарае или стайке для скота, в котором соорудили подстилку из соломы, снаружи приставили охрану. Свет я мог видеть только через маленькое узенькое окошко, которое находилось вверху. Теперь я вынужден был сидеть часами один, без какого либо общения. Для меня не было ничего страшнее, чем камера одиночка, где я просидел в гестапо и этот сарай. Единственное различие, что в нем были деревянные стены.

 Терпеть это было тяжело. Если бы меня заставили работать, это было бы лучше, я уже согласился бы на любую работу, лишь бы не сидеть взаперти без дела общаться и быть среди людей. Я готов был общаться даже с врагами, лишь бы не быть в одиночестве, настолько я его не выносил! У меня был такой характер. Я был из тех, кого хоть в стан врагов, а он и там друзей найдет! Да и были ли русские для меня врагами?  Злости и лютой ненависти я к ним не испытывал, скорей понимал, что не они войну эту начали, и мы к ним не в гости пришли. Если бы меня убили, то имели на это право. На сердце была какая-то тоска, что-то меня тянуло, какое-то необъяснимое было чувство. Я чувствовал нечто родственное с этими людьми. Наверное, это был зов крови, русской крови, которая была во мне перемешена. Я любил свою бабушку, и долгое время она была самым близким для меня человеком, даже русский язык был для меня таким же родным, как немецкий и польский.

 В штабе комдив разговаривал по телефону, и докладывал обстановку.

 - Да, да, обстановка, пока стабильная, готовимся к обороне товарищ командующий армией. Наша дивизия уже получила, дополнительно часть боеприпасов и вооружения.

 В дверь постучали, вошел капитан, заместитель командира полка по политической части. Комдив продолжал.