— Да не за чужим куском я кинулась, за своим!

— Что же ты этот кусок брать не захотела, если до него было рукой подать, пожирнее нашла да побольше?

— А вот это уж не твоё дело! — Глаза Любы метали искры. — Какого лешего ты из меня душу вынимаешь?

Посмотрев Любе в глаза, Марья почувствовала, как в груди, разливаясь горькой горелой патокой, ширится обида, и от бессилия что-либо изменить, от невозможности вернуться в прошлое к её горлу подкатил тяжёлый упругий ком.

— Что тебе от меня нужно? — Сжав ладони в кулаки, Люба с ненавистью смерила Марью взглядом, и напряжение, разливаясь под кожей молочной сывороткой, сделало косточки рук почти белыми.

— Ничего мне от тебя не нужно. — Отодвинув стул, Марья встала. — Бог тебе судья, Люба, я сделала всё, что могла, но, видно, обида оказалась сильнее тебя… — Она собралась добавить что-то ещё, но в это время раздался стук в дверь.

— Марья Николаевна, разрешите? — ещё не успев ничего сообразить, Кирилл шагнул через порог, и, опешив от неожиданного поворота событий, все трое замерли на месте.

* * *

— Боже мой, кто бы мог подумать, что всесильный завуч, нагнавший шороху на моего Миньку, — это ты! — Взглянув на Марью, Кирилл широко улыбнулся. — Мишаня мне говорил о какой-то Марье Николаевне, но я не мог этого представить.

— Когда я вызывала родителей Михаила, я тоже не рассчитывала тебя увидеть, — честно созналась Марья, — я думала, придёт одна Люба.

— Это вполне резонно, учитывая запись в Мишином свидетельстве о рождении, — перетягивая одеяло на себя, вклинилась в разговор Шелестова. — Ну так что, мы будем любезничать дальше или, наконец, скажешь, по поводу чего ты надумала устроить у себя в кабинете маленькое родительское собрание?

— Что-то наша Любаня сегодня не в духе, — обращаясь исключительно к Марье, Кирилл скользнул по Любиному лицу безразличным взглядом и тут же снова отвернулся, делая вид, что не замечает её недовольно нахмуренных бровей.

— Между прочим, мог бы и поздороваться, — не удержавшись, ядовито произнесла Люба, и её брови сами собой соединились над переносицей домиком. — Или у нас теперь принято здороваться только с вышестоящими?

— Марья, что ты сделала с Любой, что она бросается на людей, как разъярённая кошка? — продолжая обращаться исключительно к Марье, Кирилл боковым зрением посмотрел на рассерженное лицо Любаши и, едва заметно ухмыльнувшись, дрогнул уголками глаз.

— Да в общем-то ничего сверхъестественного. — Наблюдая за маневрами Кирилла и реакцией Любы на его нехитрые экзерсисы и боясь рассмеяться, Марья прикусила губы.

— Мы будем обсуждать моё поведение или, наконец, всё же перейдём к тому, для чего собрались?

Ощущая, что внутри неё всё кипит от негодования, Любаша оскорблённо дрогнула ноздрями и попыталась зацепить обидчика суровым взглядом, но тот, словно не догадываясь, какие страсти бушуют в душе разгневанной Любани, ласково и нежно смотрел на Марью и, казалось, не видел ничего, кроме серо-зелёных глаз бывшей жены.

— Если ты куда-то очень торопишься, я думаю, Марья согласится тебя отпустить, конечно, с учётом того, что расплачиваться за Мишкины долги останусь я. — Кирилл вопросительно взглянул на Машу и сделал вид, что ожидает её решения, ничуть не сомневаясь, что первой на его сногсшибательное предложение отреагирует Люба, и не ошибся.

— Ты что, хочешь сказать, что я пришла в школу только ради того, чтобы полюбоваться, как вы с Машкой будете строить друг другу глазки? — не дав Марье раскрыть рта, мгновенно возмутилась та. — Что ты вообще здесь делаешь?! Голубикина вызывала в школу родителей Михаила, а ты кто? Дядя с улицы, ни пришей, ни пристегай!

— Так уж и дядя? — недоумённо наморщил лоб Кирилл. — А если подумать получше?

— Да здесь и думать нечего! — чувствуя, что её заносит, но не в силах остановиться, продолжала бушевать Люба. — У тебя что, других дел нет, как за Минькой приглядывать? Есть у тебя твоя Полина — вот и ступай к ней, наделай своих и проявляй о них отцовскую заботу, а мы с Минечкой как-нибудь без тебя обойдёмся, ничего, нам не привыкать!

— Что значит — своих, а этот разве не мой? — Сделав несколько шагов, Кирилл подошёл к Любиному стулу вплотную, и, для того, чтобы видеть его лицо, ей пришлось откинуть голову.

— Кто знает… — Понимая, что она городит несусветную глупость, и ощущая неудобство от своего нелепого положения, Люба невольно снизила обороты и, представив себя со стороны, подумала, что она похожа на смотрящую на учителя снизу вверх неумную школьницу, которой в данный момент было бы неплохо прикусить язык.

— Вот это уже становится интере-есно… — протянул он и, наклонившись вперёд, взялся за спинку стула, на котором сидела Любаня, заключив её в кольцо. — Давай-ка, моя милая, с этого момента подробнее.

От досады, что сморозила такую ничем не объяснимую чушь, Любаша готова была откусить свой собственный язык, но нелепые слова уже произнесены, и теперь, даже при всём желании, их невозможно вернуть назад.

— Никакие подробности я с тобой обсуждать не намерена, так что на мои объяснения можешь особенно не рассчитывать, — стараясь не показывать своего сожаления, намеренно холодно произнесла она. — И потом, мне кажется, ты немного забылся, где ты находишься и для чего сюда пришёл.

— По-моему, вы забылись оба, — негромко, но твёрдо проговорила Марья, и, повинуясь жёстким интонациям, прозвучавшим в голосе завуча, Кирилл неохотно разорвал кольцо рук и вернулся на своё место. — Я думаю, в общих чертах история с пластинкой, из-за которой мы с вами здесь собрались, вам уже известна, — неторопливо начала Марья, но в этот момент на её столе зазвонил телефон. — Да, я слушаю… Когда? — взметнувшись вверх, тоненькие ниточки бровей Марьи вздрогнули. Прислушиваясь к голосу в трубке, она покусывала губы и, бессмысленно перебегая глазами с предмета на предмет, о чём-то напряжённо думала. — Кто при этом присутствовал? — Пальцы Марьи, медленно спускаясь по граням простого карандаша, на мгновение задержались, а потом, соскользнув к оргстеклу, покрывающему поверхность стола, перевернули карандаш грифелем вверх. — Я буду через минуту. — Опустив трубку на рычаг, Маша посмотрела на карандаш, неизвестно каким образом оказавшийся у неё в руке. — Мне крайне неудобно вас задерживать, но по определённым причинам мне придётся вас ненадолго покинуть. — Не дожидаясь их согласия, Марья стремительно поднялась из-за стола, торопливо кивнула, и уже через несколько секунд её удаляющиеся шаги смолкли.

Оставшись вдвоём, Кирилл и Люба какое-то время хранили молчание. Стрелка школьных часов, сорвавшись, ударилась о внутренний ограничитель и, гулко ухнув, перескочила на очередное деление.

— Вот тебе и Марья-краса, девичья коса, сто очков вперёд любому даст и не моргнёт, — уважительно посмотрев Ветровой вслед, Кирилл покачал головой. — А помнишь, какой тихоней Марьяшка была в Озерках?

— Помню. — Как только за Марьей захлопнулась дверь, Люба почувствовала, как её злость, схлынув, куда-то бесследно испарилась. — А помнишь, когда мы были ещё совсем маленькими, я, ты и Машка лазили ночью к Смердиным в сад за недозрелой антоновкой? И зачем она нам понадобилась, в каждом доме этой кислятины хоть отбавляй?

— Так то своя, — тихо засмеялся Кирилл.

— Сколько же с тех пор воды утекло… — задумчиво проговорила Люба, — лет пятнадцать? Нет, больше — двадцать. А ты знаешь, Машка снова вышла замуж. — Вспомнив о золотом колечке на безымянном пальце Марьи, Люба посмотрела на свою руку и незаметно перевела взгляд на ладонь Кирилла.

Не увидев заветного золотого ободка на правой руке, она подумала, что Кирилл, как и большинство мужчин, попросту не носит кольца, но, мельком скользнув взглядом по левой, замерла и чуть не перестала дышать. Притягивая взгляд, поблескивая и сверкая, на безымянном пальце левой руки Кряжина красовалось широкое обручальное кольцо, перепутать которое с другим было попросту невозможно.

От страшного волнения у неё буквально перехватило горло. Любаша медленно подняла на Кирилла глаза и, облизнув пересохшие губы, с трудом заставляя себя выговаривать слова, негромко произнесла:

— Кирилл, можно задать тебе вопрос? Почему ты носишь обручальное кольцо на левой руке?

— А почему тебя это так заинтересовало? — вопросом на вопрос уклончиво ответил он.

— Мне нужно знать, — с нажимом произнесла она.

— Если я скажу, что на правую оно мне перестало налезать, ты поверишь?

— Нет.

— А если я скажу, что перепутал и надел случайно не на ту руку?

— Тоже вряд ли.

— Тогда мне сказать больше нечего, всё остальное ты знаешь сама.

— Ты хочешь сказать, что ты разведён? — впившись глазами в губы Кирилла, Люба ожидала его ответа, как приговора.

— Я хочу сказать, что я свободен и, как человек холостой и лишённый каких-либо обязательств, могу рассмотреть любое предложение. А что, таковое имеется?

— Имеется. — Побледнев как полотно, Любаша сверкнула своими жёлто-зелёными кошачьими глазами и, чувствуя, как её сердце, похолодев, окончательно остановилось, хрипло спросила: — Ты на мне женишься?

* * *

— Любочка, вэц-цамое, придётся тебе задержаться на работе ещё ненадолго, у меня тут неожиданно нарисовалась одна ответственная встречка, так ты, вэц-цамое, уж будь добра, сообрази тут кофейку, и всё такое прочее. — Вадим Олегович пригладил на макушке длинные волосы, плавно перетекающие из чёлки в редкий лоскут, прикрывающий небольшую блестящую лысину.

— Вадим Олегович, вы, наверное, забыли: вы сегодня обещали меня отпустить после обеда. — Заправляя в машинку новый лист, Любаша сдержанно улыбнулась и, ничем не выдавая своего волнения, посмотрела в лицо шефа.

Вообще, демонстрировать Зарайскому свои эмоции было делом не только бестолковым, но и опасным: будучи полновластным хозяином своего слова, Вадим Олегович совершенно безболезненно как давал обещания, так и забирал их обратно. Уловив в тоне подчинённого хотя бы нотку недовольства принятым им решением, Зарайский стремился наказать наглеца на полную катушку и делал всё ровно наоборот обещанному.