Сейчас, задним числом, она осознала, что совершила великую глупость, и очень сожалела, что не послушалась увещеваний мудрого папеньки, изо всех сил уговаривавшего её не торопиться со свадьбой. Засев в её жизни огромной занозой, чёртов муженёк был похлеще любой зубной боли. Кроме штампа в паспорте и статуса положительной замужней женщины брак с Кряжиным не принёс ей ничего, кроме неприятностей.

Высматривая, вынюхивая и подглядывая, эта баба в штанах фиксировала каждый её шаг, и, честно сказать, узнай она, что этот соглядатай ведёт ежедневные записи её прегрешений, она бы не особенно удивилась. Муж, тихонько посапывая в две дырочки, что ни день, прибирал к рукам какую-нибудь очередную привилегию, жалкие объедки, упавшие с барского пиршественного стола. Не гнушаясь копаться в чужом грязном белье, этот проныра до поры до времени хранил молчание и ни разу в присутствии тестя не сказал о молодой жене худого слова, но она, постоянно ощущая на себе его тяжёлый, выжидательный взгляд, прекрасно осознавала, что его молчание — это фарс, который закончится в тот момент, когда Кряжину представится возможность ударить наверняка.

— Вот сволочь! — Мысли о любимом муже, по обыкновению, привели Полиночку в дурное настроение, и, злобно перекосив лицо, она с ожесточением фыркнула. — Если бы только я могла тебя прижать к ногтю, как вонючего клопа, то я бы… — Но что бы в таком случае произошло, поведать своему двойнику в зеркале она так и не успела, потому что на галошнице зазвонил телефон, отрывая хозяйку от дурных помыслов. — Это ещё что? — Забыв о сладкой кровавой расправе над ненавистным супругом, она с удивлением уставилась на дребезжащий аппарат.

Первым побуждением Полины было затаиться и не брать трубку, но потом её мысли приняли другое направление. А в честь чего это она должна трястись, как осиновый лист, в своём собственном доме? Прервав сиплую трель телефонного звонка, она протянула руку к трубке и, упрямо изломав правую бровь, с ожесточением взглянула на себя в зеркало.

— Алло! — придав голосу официально-строгие нотки, Поля увидела в зеркале свое взъерошенное отражение и невольно усмехнулась своим мыслям.

Если Кряжин думает, что заставит её прятаться по углам собственной квартиры, то ошибается. Даже если это его контрольный звонок, вывернись он наизнанку, ему ни за что не догадаться, в каком она виде и чья голова последние полтора часа лежала на его драгоценной подушке.

— Полина Артемьевна, это Пётр… — В трубке нещадно трещало и похрустывало на все лады, и в первое мгновение Полина даже не могла сообразить, с кем разговаривает.

— Пётр? Какой ещё Пётр? — оторвавшись от созерцания прекрасного ангела в зеркале, Полина нахмурилась и прижала трубку к уху.

— Пётр… — трубка зашуршала снова, — …Артемий Николаевич…

— Что же это такое! — Отстранив трубку от уха, Полина несколько раз ударила по ней ладонью, но это не помогло. — Петруша, это ты?! Я ничего не слышу, тут такой шум, словно ты звонишь из-под земли! Что случилось?

— Полина Артемьевна! Час назад… — Телефон, подло зашипев, перешёл на беспрерывные щелчки.

— Да что там у вас случилось?! — Дёргая за провод, Полина пыталась хоть как-то наладить связь, но безобразные звуки уходить не хотели.

— Час назад стреляли в вашего отца! — внезапно прорвавшийся голос Петра прозвучал над самым ухом Полины и заставил её задрожать с головы до ног.

— Как — стреляли?!! — Чувствуя, что к горлу подкатывает тошнота, она сделала шаг назад и ухватилась рукой за косяк двери. — Петя, что ты такое плетёшь?!

— …две пули… одна из них попала… — Из-за громкого шуршания половину слов Полина уловить не могла, но общий смысл сказанного Петром медленно, но верно вырисовывался.

— Он жив? — Почувствовав, как её сердце падает в глубокую тёмную яму, она облизнула пересохшие губы.

— …сейчас без сознания, увезли в операционную.

— Что говорят врачи?! — От волнения злосчастная трубка прыгала около уха с такой силой, что, боясь её выронить, Полине пришлось вцепиться в неё обеими руками.

— Я не знаю… из автомата… — издеваясь, наглый аппарат начал заглатывать слова целыми фразами, — …операция…

— Где вы сейчас? — Зажав трубку ухом, Полина потянулась за ручкой и блокнотом.

— Институт С… ского… площадь, дом три…

— Какой институт, Сербского?! — При упоминании Центрального института судебной психиатрии глаза Полины округлились.

— Нет, Склифосовского!

— Склиф? — уточнила она. — Это на Колхозной?

— Колхозная, три, — голос Петра на мгновение прорвался сквозь адское шипение телефонного аппарата и тут же пропал, а в трубке запикали частые гудки отбоя.

— Папочка! — Опустившись на пол, Полина прижала гудящую трубку к груди, и по её нежно-розовым щекам побежали быстрые ручейки слёз. — Папочка! Не умирай, папулечка! Как же я без тебя стану жить? — Хлюпая носом, она то и дело проводила по щекам тыльной стороной ладони, но, катясь из глаз безудержным потоком, слезы тотчас же появлялись снова.

Она уронила злосчастную трубку на пол, прижала голову к согнутым коленям и внезапно почувствовала, как её охватывает волной неожиданной жалости к себе, огромной, горячей, неподъёмно-тяжёлой волной, выскользнуть из цепких объятий которой самостоятельно ей будет не под силу. Прерывисто втянув ноздрями воздух, она на какое-то мгновение затихла, а потом, протяжно и жалобно, словно больной щенок, тихонечко заскулила. Осознание непоправимой несправедливости, накрыв с головой, разлилось внутри обжигающе-кислой волной, и намертво затягивая душу узлом, заставило её зажмуриться.

— А как же теперь я? Как жить мне? — шепча трясущимися губами, она прижимала ладони к лицу и чувствовала, как между пальцами просачиваются тёплые ручейки незаслуженной обиды.

Представить своё дальнейшее существование без отца она не могла. Увидев со стороны себя, жалкую, свернувшуюся на полу беспомощным дрожащим комочком, Полина плакала по своей безоблачной жизни и, захлёбываясь от обиды и боли, не желала хоронить то, что составляло смысл её бытия на этой дурацкой земле.

Неожиданно она замолчала, и в квартире наступила полная тишина, прерываемая лишь тиканьем массивных часов на стене да короткими, прерывистыми гудками, доносившимися из телефонной трубки. Прижав кончики пальцев к дёргающимся вискам, Полина открыла глаза, и, словно дожидаясь этого момента, по лбу прокатилась обжигающая тяжёлая волна острой боли. Опоясав голову огненным обручем, боль скатилась по затылку к шее, нависла над переносицей и стала медленно разливаться над бровями.

Представив себе бледное, без единой кровинки лицо умирающего в операционной отца и смуглую, довольно-ухмыляющуюся физиономию мужа, Полина сжала ладони в кулаки и, ударив ими по лакированным дощечкам наборного паркета, извлекла из горла звук, похожий на сиплый свист проколотой автомобильной шины. Конечно, смерть генерала Горлова устраивала эту тварюгу, Кряжина, полностью, развязывая ему руки и делая безоговорочным хозяином всего, что он успел нахапать при жизни генерала. Теперь, когда папа перекочует на тот свет, муженьку станет некого стесняться, и, отбросив лишние церемонии, он без промедлений подаст на развод.

То, что старинная дача Горловых и квартира, в которой она была прописана с самого рождения, не подпадали под раздел собственности при разводе, так как по закону не являлись совместно нажитым имуществом бывших супругов, несомненно, грело, но не очень. Два года назад, оформляя прописку Кирилла в Сокольниках, блаженный папенька поступил крайне недальновидно, и вот теперь, вспоминая проставленную в паспорте Кряжина дату шестьдесят какого-то лохматого года, Полина ясно понимала, что отсудить жилплощадь у этого ловкого пройдохи, увы, не получится.

При мысли о такой несправедливости Полина перестала лить слёзы и, забыв на время о чудовищной головной боли и умирающем на больничной койке отце, резво вскочила на ноги. Пытаясь припомнить всё, что было когда-то подарено или куплено наивным папенькой этому хитроумному интригану, она бросилась к откидной столешнице бюро и, распахнув её, принялась истово рыться в бумагах, разложенных по отдельным полочкам. То, что этого тарантула не удастся выбросить из квартиры на помойку, было обидно, но мысль о том, что не в меру щедрый генерал мог отдать в собственность прощелыге-зятю что-то ещё, была попросту невыносимой. Вглядываясь в первые строчки документа и убеждаясь, что он не имеет никакого отношения к праву на кряжинскую собственность, Полина отбрасывала ненужную бумаженцию в сторону и продолжала поиск.

Понимая, что сложившиеся обстоятельства требуют бросить всё к чертям собачьим и без промедления мчаться в больницу, Полина то и дело оборачивалась и нервно посматривала на часы, минутная стрелка которых, словно заколдованная, бежала по кругу быстрее обычного, но неведомая сила, буквально приковавшая её к полу, не давала сделать ни шагу. Покрываясь холодным липким потом, слыша за своей спиной мерное тиканье часового механизма, она покусывала розовые, как у котёнка, губки и, перетряхивая документы, прислушивалась к учащённому биению своего сердца.

— Что ж ты, папочка, оказываешь своей дочурке такую медвежью услугу — помираешь в самое неподходящее время? — Небрежно кидая бумаги, Полина всматривалась в каждый лист, и глаза её лихорадочно блестели. — Придётся тебе с этим немножечко обождать… Холодильник «Харьков»… радиоприёмник переносной «Селга»… машинка стиральная «ЗВИ»… телевизор «Рекорд» — нет, это всё не то, это всё общак, а должно быть что-то такое, что бы принадлежало конкретно этому хорьку. Не может того быть, чтобы он стал стелиться перед тестем даром! — Внезапно, перестав копаться в бумагах, она выпрямилась и, закатив глаза к потолку, громко патетически провозгласила: — Какая же ты, Горлова, дура!!! И как только ты могла подумать, что этот вонючий угорь станет держать важные для него документы в секретере? — Скользнув безразличным взглядом по вороху ненужных бумаг, валяющихся на полу, Поля одним рывком сорвала с себя комбинацию и схватилась за разложенные на диване клешёные джинсы. — Только бы он не отбросил копыта, пока я всё у него не разузнаю! — с тревогой процедила сквозь зубы она.