— Да что ты можешь знать о моей жизни?! — Чувствуя в ладонях нестерпимый зуд и боясь опуститься до рукоприкладства, Кирилл отвёл руки за спину и сцепил их в замок.

— Больше, чем ты думаешь. — Видя, что Кирилл не предпринимает никаких активных попыток посчитаться с ней за её хамство, Горлова понемногу начала приходить в себя, и нагловатый апломб, покинувший её на короткое время, стал постепенно возвращаться.

— И что же такого ты обо мне можешь знать?

— Всё! — громко выпалила она, и от показной бравады маленькой дурочки Кириллу стало необычайно смешно.

— Как содержательно! Может, поделишься? — едко усмехнулся он и, развернувшись, демонстративно её игнорируя, направился в комнату.

— Ты думаешь, я не знаю, для каких целей ты женился на своей бывшей? — презрительный тон мужа задел Полину за живое, и, оттолкнувшись рукой о стены, она последовала за ним. — Женщину можно обмануть в любви, но не в деньгах, заруби себе это на носу! — кинула она ему в спину. — В шестьдесят втором ты был дорогостоящим альфонсом, уцепившимся за возможность перебраться из своей захудалой деревеньки к нам в столицу, а сейчас, спустя ровно десять лет, ты превратился в банальную содержанку!

— Всё? — Усевшись в кресло, Кирилл забросил ногу на ногу и спокойно посмотрел на жену. — А теперь послушай, что я тебе скажу. Два года назад, когда я имел глупость на тебе жениться, ты была ангелом во плоти, белокурым херувимчиком с наивным личиком.

— Неужели за два года я сумела превратиться в дьявола? — в голосе Полины послышались демонические нотки.

— Нет, не в дьявола, — отрицательно покачал головой Кряжин.

— А в кого?

— В набитую дуру.

На какое-то мгновение в комнате повисло гробовое молчание, прерываемое только мерным ходом настенных часов.

— Если я дура, то кто же тогда ты? — после короткой паузы спросила Полина.

— Если отталкиваться от реальных фактов, то муж дуры. — Глядя в недовольно нахмуренное лицо своей половины, Кирилл испытал чувство, чем-то отдалённо напоминающее непосредственную детскую радость.

— Неужели тебе самому не противно быть половой тряпкой? — презрительно сузила глаза Горлова. — За последние полчаса я вылила на твою голову столько помоев, что любой мужик бежал бы от меня без оглядки.

— Мы же с тобой уже выяснили, что я не мужик, так что твоя патетика совершенно неуместна. — Полностью успокоившись, Кряжин расслабленно откинулся на мягкую спинку широкого кресла, и уголки его губ иронично вздрогнули.

— И когда я только от тебя отделаюсь! — с ненавистью вглядываясь в знакомые черты человека, от одного внешнего вида которого к её горлу подступала тошнота, Полина сморщилась.

— Если ты помнишь, два года назад я женился, но только не на тебе, а на генерале Горлове, с которым у нас, между прочим, до сегодняшнего дня никаких трений не возникало. Ты же, моя милая, на тот момент выступала в качестве обязательной нагрузки, так сказать, паршивенького бесплатного приложения, отказаться от которого, к сожалению, не было никакой возможности, — цедя по капле оскорбительные слова, Кряжин с удовольствием вглядывался в потемневшее от злости лицо своей ненаглядной жёнушки и ощущал, как, разливаясь по телу сладчайшим нектаром, его переполняет желанное умиротворение. — Ты можешь выпускать когти и шипеть, как драная помойная кошка, но хорошенько запомни одно: ни сейчас, ни позже на развод я подавать не намерен, потому что выглядеть в глазах тестя виновной стороной — непозволительная глупость, которая может мне обойтись слишком дорого. И потом, я уже не в том возрасте, чтобы, не задумываясь, платить по чужим счетам.

* * *

— С этой «химией» одна беда, — притронувшись руками к толстому колпаку, надетому на голову поверх накрученных на коклюшки волос, дама среднего возраста недовольно изогнула тоненькие ниточки выщипанных бровей. — Первые несколько дней — красота, ходишь человек человеком, но как только голову под кран сунешь — всё, караул, хоть не мойся! И чем они таким волосы мажут, чтобы они не слипались?

— И не говорите, первые две-три недели голова, как сибирский валенок, пока эта завивка разойдётся — половины волос лишишься! — скопировав, словно исправное зеркало, трагический излом бровей собеседницы, пожилая женщина с крупными решетчатыми бигуди сцепила руки в замок и, вытянув губы продолговатым руликом, приготовилась перемывать косточки работников парикмахерских услуг.

— Уж чего только я не перепробовала: и на пиво накручивалась, и луком ополаскивала, и желтком яичным мазала — эх!.. — Глубоко вздохнув, дама в толстым колпаке с безнадёжностью махнула рукой. — Вот что я вам скажу: пока завивка сама не уляжется, ты хоть через голову прыгни, всё равно лучше не станет. И так — плохо, и эдак, а без причёски тоже ходить не будешь. Им-то что, — кивнув на стену, за которой располагался женский зал, дама недовольно цокнула языком, — их дело маленькое: накрутил, постриг, денежки получил — и к стороне. Хочешь прилично выглядеть, — делай укладку, а цены-то кусаются, каждую неделю не находишься.

— Ваша правда, десять рублей на причёску найдётся не у каждого, — со знанием дела закивала пожилая дама. — Да если бы ещё за эти десять рублей была гарантия, что тебе всё сделают как полагается, тогда б ещё полбеды, а то такое сотворят с волосами, — лучше бы и вообще к ним не ходить. Вот недели три назад, а может, и с месяц, точно не скажу, одна моя знакомая пошла в парикмахерскую, только не в эту, а в ту, которая за угловым магазином, недалеко от метро, ну, да вы, наверное, знаете… — Растопырив пальцы, дама с бигуди выставила перед собой руку ладонью кверху и, выжидательно застыв, посмотрела на собеседницу.

— Ну как же, знаю, конечно, — предчувствуя интересный поворот событий, та мелко закивала.

— Так вот, отправилась она туда делать шестимесячную завивку, наводить красоту, значит, — авторитетно уточнила она. — Пришла, а там как всегда: народу — тьма, в общем, предпраздничное настроение… Вспомнила! — Лицо в бигуди широко улыбнулось. — Под Восьмое марта это было. Ну, да это не так важно. — Боясь потерять нить рассуждений, пожилая дама решительно взмахнула рукой, словно отсекая от рассказа всё второстепенное, и продолжала: — Прежде чем Вера попала к мастеру, прошло часа два, а может, и все три, не меньше. Наконец подошла её очередь, вызывает ее симпатичная женщина, говорит: проходите, кто по очереди. Со слов Верочки, ещё в самый первый момент ей вдруг отчего-то не захотелось идти к этой особе, так, что-то такое… — покрутив рукой в воздухе, дама неопределённо пожала плечами, — но сами знаете: стоит только замешкаться, как тут же найдётся какая-нибудь нахалка и вперёд тебя проскочит, бессовестных-то полно!

— Да уж, конечно. — Дама под колпаком метнула беспокойный взгляд на часы, висящие на стене «сушилки»: отмеренные мастером двадцать минут, положенные для воздействия химиката на волосы, уже истекали, а, судя по всему, сейчас начиналось самое интересное.

— Так вот, чтобы не оказаться у разбитого корыта, Верочка была вынуждена встать и пройти в зал, в конце-то концов, предчувствия предчувствиями, но что ж она, зря столько часов в очереди прокуковала? Чем ей эта девица не приглянулась, сказать сложно: вроде и одета чистенько, и причёсана аккуратно, а вот не легла душа — и всё тут! — наклонив по-куриному голову набок, дама в бигуди сожалеюще вздохнула.

— И что же, эту вашу знакомую плохо постригли? — Взглянув ещё раз на часы, обладательница ватного колпака, покрытого замызганным полиэтиленом, уже собиралась встать и вернуться в общий зал, когда слова накрученной на бигуди собеседницы заставили её изменить решение.

— Как бы не так — плохо постригли! — Сжав узкие губы, рассказчица бросила на соседку негодующий взгляд, будто часть вины за то, что случилось с неведомой Верочкой, лежала непосредственно на ней. — Да после этой треклятой парикмахерской на Вериной голове не осталось ни одной волосины!

— Боже мой! — Приложив кончики пальцев к губам, дама в колпаке страшно округлила глаза.

— Верьте мне, голубушка, так оно и было. — Довольная произведённым эффектом, рассказчица слегка откинулась назад, и на её щеках загорелись два тёмно-малиновых пятна величиной с пятикопеечную монету.

— Да как же это?! — в голосе околпаченной дамы послышалось непритворное сочувствие незнакомой Верочке, ставшей жертвой обстоятельств, в которых мог оказаться любой, в том числе и она сама.

— На самом деле всё произошло крайне быстро и неожиданно, — чтобы лучше владеть ситуацией, рассказчица до минимума убавила мощность сушилки, — накрутила эта свистушка мою Веруню на коклюшки, налила «Локона», одела вот такой же самый колпак и велела ждать двадцать пять минут, а сама куда-то отошла. Уж не знаю, то ли раствор был слишком сильный, то ли у Верунчика после прошлой «химии» ещё волосы не отошли как следует, а может, надо было меньше держать, — кто его знает? Да только в тот момент, когда Вера наклонилась над раковиной, чтобы смыть состав, волосы у неё на голове ещё были, а когда она глаза перед зеркалом открыла… — не найдя слов для описания многострадальной головы подруги, дама в бигуди безмолвно развела руками.

— Сожгли?.. — простосердечно охнув, женщина в колпаке с ужасом представила покрасневшую лысую голову, покрытую редкими пушинками былой роскоши.

— Начисто, — длинно выдохнув, рассказчица отключила сушилку, и в комнате стало тихо.

— И что же ваша подруга? — Женщина в колпаке замерла на месте, забыв о времени и рискуя повторить путь неведомой страдалицы.

— А что — подруга? Вызвали заведующую, как водится, та — «ох, да как же это», «ох, да что же это», только разве охами да ахами волосы назад приставишь? Начали они всей сменой вокруг Веруни прыгать, видимо, испугались, что она жалобную книгу попросит — тогда ведь премия ухнется, — назидательно заметила она, — вот и засуетились. Давайте, говорят, мы с вас денег не возьмём. А что деньги? С одной стороны, конечно, волосы — не зубы, рано или поздно отрастут, но это ещё когда случится!