— Что значит нечего? — Шагнув вслед за Любой, Кирилл схватил её за плечи и, повернув лицом, прижал её к себе. — Как это нечего, глупая? У нас же с тобой всё решено.

— Решено? Что решено? — не пытаясь сопротивляться, но и не выказывая радости, что она находится в объятиях Кирилла, спокойно спросила Люба.

— Свадьба… — Предчувствуя нехорошее, Кирилл ослабил руки и ощутил, как от затылка к темени начала разливаться тупая свинцовая боль.

— Никакой свадьбы у нас с тобой, Кирюшенька, не будет. — Вскинув голову, Люба посмотрела на Кирилла долгим взглядом, и её глаза вызывающе сверкнули в темноте жёлто-зелёным кошачьим блеском.

— Но мы же уже всё решили! Какая же ты!.. — чувствуя, как слова, проваливаясь в темноту, с каждым мгновением отдаляют его от желанной цели, Кирилл сжал губы и глухо застонал. — Я же из-за тебя перевернул горы! Я же пожертвовал ради нашей любви всем, даже комсомольским билетом!

— Я тебя об этом не просила. — Сбросив руки Кирилла со своих плеч, Люба подошла к двери.

— Как же мне без тебя жить? — с надрывом прошептал он.

— Это вопрос не ко мне, — ровно произнесла она и, шагнув, исчезла в темноте.

* * *

— Жалко, что твой Берестов не расщедрился на отгул! — Проведя по губам алой помадой, Кропоткина поправила на горле воротник водолазки и, тряхнув копной роскошных светлых волос, с сочувствием посмотрела на подругу. — Надо же, как неудачно: Мишку со Славиком в октябрята принимают, а этот пуп земли тебе рабочую субботу вкатал!

— Ты же понимаешь, что альтернативы нет, — с огорчением развела руками Люба. — Сегодня у него в ресторане какая-то страшно важная встреча, и, разумеется, исключительно в качестве одолжения меня попросили сопровождать шефа лично.

— А если ты откажешься, тогда что? Ведь не каждый же день у единственного сыночка такое торжество? — Услышав тяжёлый вздох подруги, Лидия всё поняла без слов. — Да ладно, Люб, не переживай, я с собой фотик возьму, «Зенит» — мощная штука, это же тебе не какая-нибудь «Смена»! Всё будет в порядке. Отдадим плёночку в фотоателье, напечатаем всё в двойном экземпляре, а потом как-нибудь вечерком под рюмашечку кофейку всё это вместе посмотрим.

— Ты там за Мишенькой повнимательней присмотри, — с плохо скрываемой завистью в голосе произнесла Любаша.

— Уж могла бы и не говорить! — оценивающе оглядев себя в зеркале, Лидия поправила свисающую на глаза пушистую чёлку. — Ладно, мне пора уходить, а то опоздаю — сбор у школы в одиннадцать, а сейчас уже половина. Кстати, ты не в курсе, зачем нас так рано собирают? В музее мы должны быть в двенадцать, а от Киевской до площади Революции — рукой подать, самое большее минут десять.

— Хорошо, если вы к двенадцати на место попадёте: тридцать первоклашек — это похлеще цунами будет, — уверила её Люба и, представив рассыпавшихся, как горошины, по платформе метро перваков, невольно улыбнулась. — Интересно, ещё чьи-нибудь родители едут?

— Да кто их знает! Лариса Павловна говорила, что, кроме неё, поедет пионерская вожатая, классная руководительница параллельного класса, несколько человек от родительского комитета и ещё какая-то учительница, она в старших классах не то английский, не то французский ведёт, я толком не поняла.

— А зовут эту англичанку как? — Словно в предчувствии неладного сердце Любаши сжалось и, затрепыхавшись, с силой ухнуло под лопаткой.

— Ты думаешь, я помню? — не придавая особенного значения Любиному вопросу, Лидия щёлкнула никелированным замочком кожаной сумочки и, торжественно улыбаясь, достала из неё свёрнутые бумажки. — Чуть не забыла, смотри, что я купила: праздничный тираж! — Расправив билетики «Спортлото», она поискала глазами ручку. — Где тут у тебя что-нибудь, чем можно написать?

— Вот не думала, что ты такая наивная, да ведь все лотереи — сплошное надувательство. Играть в азартные игры с государством против самого государства? Бред какой-то! — Выдвинув ящик, Люба протянула подруге карандаш. Ты кого-нибудь знаешь, кто выиграл в эту галиматью больше рубля?

— А бабка с первого этажа? Тамара… ну, как же её? — Лидия вопросительно посмотрела на Любу, повернув голову по-птичьи, набок, и щёлкнула в воздухе пальцами. — Ну, бабка, которая все время за всеми из-за шторы подглядывает: кто с кем пришёл, чего в сумке принёс… Тьфу ты, как всегда, вылетела фамилия из головы! Да и фамилия-то простая… Стой… Груздева… нет… Гвоздева! Вспомнила: Тамара Капитоновна Гвоздева! — обрадованно проговорила Лидия, и её лицо просияло. — Наверное, с месяц или чуть больше, в конце августа, как только в газетах вышли результаты последнего летнего тиража, выяснилось, что эта старая клюка выиграла двести рублей. Да ты что, разве не помнишь, она же каждому встречному-поперечному трезвонила, сколько ей счастья привалило? — Видя, что воспоминания Любани ей реанимировать не удаётся, Лидия безнадежно махнула рукой и принялась пояснять: — Получила эта грымза в Сберкассе двести рубликов — и давай по магазинам носиться, холодильник добывать! Целую неделю подошвы стирала, и, только представь себе, — нашла! В самом начале сентября у нас в «Свете» выбросили в свободную продажу «Юрюзань», правда, не предел мечтаний, но, как говорится, дарёному коню в зубы не смотрят — хорошо хоть такой смогла отхватить. Нет, ты скажи, с чего это некоторым так везёт? Прошлый год на ДОСААФовский билет ей радиоприёмник выпал, сейчас — холодильник хапнула. Ты, часом, не знаешь, зачем одинокой бабке второй холодильник, она что, к войне готовится?

— Ты чего обстоналась, словно Богом обиженная? Тебе что, хлеба под икру не хватает? Дался тебе этот холодильник! — В досаде на то, что легкомысленная Лидка вместо нужной информации вытряхивает на её голову всякую чушь, Люба была готова вспылить, но вовремя заставила себя остановиться. — Отстань ты от бабки, ты ж не бедствуешь, тебе эта «Юрюзань» и даром не нужна, даже и со знаком качества, верно?

— Дело не в «Юрюзани», а в справедливости. У нас в стране что? Социализм. А значит, все трудящиеся должны получать равное количество материальных благ, — упрямо проговорила Лидия.

— Ты сама-то слышишь, чего говоришь, трудящаяся ты моя? — невольно рассмеялась Люба. — Знаешь что, давай отмечай номера и ступай к школе, а то и впрямь опоздаешь.

— Тогда не тяни резину. — Свято веря в то, что в конце концов ей обязательно должно повезти, Лидия поднесла карандаш к бумаге. — Диктуй.

— Два, шестнадцать, девятнадцать, двадцать восемь, тридцать четыре, — скороговоркой наобум брякнула Люба и, дождавшись, когда подруга проставит в пустых клеточках билетов заветные крестики, поспешно выдернула из её руки карандаш. — Ну всё? Готова?

— А как же? — Повязав вокруг шеи шёлковый платок, Лидия набросила на плечи плащ. — Ой, чуть не забыла, а фотик-то? — Цепляя носком пятку, она скинула туфли и бегом бросилась в комнату. — Вот сейчас бы номер был! — Бросив взгляд на часы, охая и причитая, Лидия завертелась в прихожей юлой.

— Да не суетись ты, они ещё всё равно в школе, в актовом зале, по сто первому разу монтаж прогоняют. Лариса Павловна сказала, что раньше одиннадцати они с места не тронутся, а сейчас — без четверти, так что можешь особенно не бежать, — успокоила подругу Люба. — Всё взяла?

— Да вроде всё. — Остановившись на секундочку в дверях, Лидия сосредоточенно задумалась, перебирая в уме, не забыла ли она в спешке чего-то важного. — Ключи, деньги на проезд… — скороговоркой зашептала она, — фотик, салфетки, носовой платок… Любань, вспомнила! — Остановившись в самых дверях, Лидия обернулась, и лицо её озарилось счастливой улыбкой.

— Чего ты вспомнила? — Зажав пальцем собачку замка, Люба с недоумением посмотрела на сияющее лицо подруги.

— Я вспомнила, как зовут англичанку, про которую ты спрашивала.

— И как же? — Дёрнувшись, сердце Любы пропустило удар.

— Её зовут Марья Николаевна! — Боясь опоздать, Лидия решила не дожидаться лифта и застучала каблуками по ступеням. — Марья Николаевна… Кружина…

— Кряжина, — машинально поправила Люба.

— Точно!.. — удаляясь, голос Лидии прозвучал этажом ниже и затих.

— Точнее не бывает… — Горько усмехнувшись, Люба тряхнула волосами и отпустила металлическую собачку дверного замка.

* * *

Щёлкнув замком, Любаня тяжело вздохнула: ничего хорошего в том, что в школе, где учился Мишенька, внезапно объявилась жена Кирилла, не было. И в том, что английский изучался не с первого класса, а только с четвёртого, утешительного тоже мало. С одной стороны, переводить ребёнка в другое место только из-за того, что Машке вздумалось устроиться на работу именно сюда, а не куда-нибудь ещё, было не с руки, тем более что районная школа, куда начал ходить Минечка, была чуть ли не во дворе их дома, но с другой — постоянная жизнь на вулкане, что ни говори, — дело малоприятное.

В том, что рано или поздно Марья натолкнётся на фамилию Шелестов, Люба не сомневалась ни на минуту, вопрос в другом: хватит ли у Машки выдержки и порядочности, чтобы не использовать мальчика в качестве оружия, с помощью которого можно будет снова подобраться к Кириллу. В вызывающе дерзкие слова этой серой мыши Люба не верила: даже если бы мир треснул пополам, Машка и то не согласилась бы выпустить из своих цепких коготков того, что она считала своей собственностью. Ровно через полгода должен был демобилизоваться Кирилл, и то, что, вернувшись в Москву, он непременно попытается встретиться со своим сыном, Марья наверняка уже давным-давно просчитала.

Относительное затишье могло длиться еще шесть месяцев, и за это время Машке, без сомнения, представится случай вычислить Мишу, это было ясно, как дважды два. Каких-то провокаций со стороны Голубикиной по отношению к себе Люба не опасалась, а вот отзывчивого и впечатлительного Мишу, трепетно хранящего память о своём погибшем на войне псевдоотце и ни сном ни духом не ведающего об отце настоящем, ничего не стоило привести в состояние паники. До возвращения Кирилла из Мурманска в Москву, хотелось того или нет, этот вопрос надо было как-то решить, независимо от того, вычислит Машка Мишеньку сейчас или месяцем позже. Тянуть со всем этим больше не имело смысла…