Я застала у нее некоего дворянина, ставшего завсегдатаем ее гостиной уже после моей опалы. Я видела его только при двух последних моих визитах в замок; это был господин лет сорока, хилый, болезненный, страдающий астмой и еле живой. Астматик этот, как говорили, не прочь был покутить и повеселиться, но из-за слабого здоровья и необходимости соблюдать строжайший режим ему не оставалось ничего иного, как стать святошей. Вследствие этого лицо его стало тощим, бледным и аскетически-суровым.

И вот этот-то изнуренный, чуть ли не умирающий человек, кстати богатый и холостой, видевший меня всего два раза, успел разглядеть, что я красива и хорошо сложена.

Он знал, что за мною нет приданого, что моя мать после моего отказа уйти в монастырь будет очень рада как-нибудь сбыть меня с рук; все говорили, что, несмотря на мое непостоянство в деле с пострижением, я не перестала быть кроткой и разумной девушкой. И он решил, что сделает доброе дело, женившись на мне, что он окажет мне благодеяние, взяв на себя заботу о моей молодости и красоте и дав им, так сказать, приют под кровом супружества. В этом смысле он и высказался перед госпожой де Сент- Эрмьер.

Она была весьма рада возместить урон, который я нанесла ее престижу, оставшись в миру.

Дом богатого дворянина, думала она, ничуть не хуже монастыря, и, выдав меня замуж, она заслужит в обществе не меньшую славу, чем добившись моего пострижения. Итак, госпожа де Сент-Эрмьер одобрила затею своего знакомого и договорилась с ним сейчас же поставить меня в известность о его предложении, для чего пригласила меня на обед, на котором присутствовал и он.

— Входите, дитя мое, входите,— сказала она, лишь только увидела меня,— дайте я вас поцелую. Я люблю вас по-прежнему, хоть и перестала говорить вам об этом. Но не будем касаться моей сдержанности и причин, вызвавших ее. Надо полагать, господь все устроил к лучшему; то, что вам предлагают сегодня, может заменить понесенную вами утрату, и это меня утешает. Вы все узнаете после обеда. Сядем за стол.

Пока она говорила, я украдкой взглянула на гостя; он сидел, опустив глаза, со смиренным и в то же время загадочным видом человека, имеющего отношение к предмету разговора.

Мы приступили к обеду, он сам передавал мне блюда, пил за мое здоровье — и всем этим давал понять, что имеет на меня какие-то особые виды; то было молчаливое и в высшей степени благопристойное предложение руки и сердца. Все это легко заметить, но трудно объяснить словами. Предчувствие не обмануло меня.

После обеда господин этот вышел в сад.

— Мадемуазель,— обратилась ко мне госпожа де Сент-Эрмьер,— у вас нет приданого; матушка ваша не может дать вам никакого состояния; барон де Серкур (так она назвала своего благочестивого гостя) очень богат. Он человек глубоко верующий и полагает, что не может сделать лучшего употребления своим деньгам, как поделившись ими с девушкой из благородной семьи, добродетельной и достойной, как вы, и обладающей качествами, которым не хватает только хорошего состояния. Он предлагает вам свою руку. Брак должен быть заключен в несколько дней; он даст вам имя и богатство. Остается только сообщить о нем вашей матушке. Решайтесь же; вам раздумывать нельзя, подумайте о своем теперешнем положении и о том, что ждет вас в будущем. Я говорю с вами, как друг, барон де Серкур еще не стар. У него хрупкое здоровье, спора нет, навряд ли он протянет долго,— добавила она, понизив голос,— все в руках божьих, мадемуазель. Если вам суждено потерять супруга, по крайней мере, у вас будет хорошее состояние, чтобы с честью поддерживать его имя и чтить его память; положение молодой и богатой, хоть и печальной вдовы, право же, лучше, чем судьба обездоленной девушки из благородной семьи. Итак, решайтесь. Принимаете вы предложение?

Я ответила не сразу. Несколько мгновений я молчала. Этот человек с лицом кающегося грешника и унылым и томным взглядом, которого мне прочили в мужья, был мне совсем не по душе. Таким он представлялся мне в то время, но рассудок мне говорил другое.

Рожденная в бедности, почти покинутая матерью, я понимала всю безысходность своего положения. Не раз я со страхом думала о том, что меня ждет,— наступила минута, которая могла решить мою судьбу. Если я выйду замуж за барона, конец всем тревогам и страхам за будущее.

Правда, муж этот мне противен, но со временем я привыкну к нему. Ко всему можно привыкнуть, живя в достатке: богатство — великий утешитель.

К тому же должна сознаться, к стыду не только своему, но к стыду сердца человеческого вообще (ведь каждый, кроме своих личных, имеет ещё и черты, общие всем людям), должна сознаться, что среди других мыслей мелькала, правда отдаленно, и мысль о том, что муж этот слаб здоровьем и, как говорила госпожа де Сент-Эрмьер, я могу скоро овдоветь. Мысль эта, повторяю, промелькнула как тень в моем сознании, даже не запечатлевшись в нем, но, безусловно, она тоже повлияла на мое решение.

— Пусть будет так, сударыня,— сказала я не без грусти,— напишите моей матушке; я поступлю, как она пожелает.

Барон де Серкур вернулся в комнату. Сердце мое забилось при виде его; я только сейчас рассмотрела как следует этого человека. Я дрожала, глядя на него, мне казалось, что я уже в полной его власти.

— Вот ваша невеста, барон,— сказала госпожа де Сент-Эрмьер,— мне не пришлось долго уговаривать ее.

Я сделала ему реверанс, дрожа всем телом.

— Премного благодарен за оказанную честь,— проговорил он, поклонившись мне в свою очередь и стараясь не выдать своего удовольствия, которое могло бы показаться недостаточно благопристойным; но все же в его обычно тусклых глазах вспыхнул огонек.

Он сказал мне несколько слов, весьма сдержанных и обдуманных, но в них чувствовалось скорее что-то игривое, а не приличная случаю учтивость; так говорят влюбленные святоши.

Было решено, что барон, не откладывая, напишет моей матери; госпожа де Сент-Эрмьер, со своей стороны, тоже отправит ей письмо, к которому я припишу несколько строк, подтверждающих мое согласие.

Мы условились также не разглашать этот секрет до самой свадьбы, потому что у барона был племянник, претендовавший на наследство, и не следовало раньше времени оповещать его об этом браке.

Хотя, по общему мнению, этот молодой человек был всецело поглощен любовью к господу, он мог втайне рассчитывать на дядюшкино наследство, тем более что был не совсем в ладах с епископом, духовная карьера его находилась под угрозой: не далее как два месяца тому назад он отказался от места приходского священника.

Кем же оказался этот благочестивый юноша, которого барон не пожелал назвать? Кто был этот племянник, коего не следовало огорчать раньше времени? Я сразу догадалась, услышав, что он отказался занять должность кюре: это был тот самый аббат, от которого я избавила мою приятельницу, монахиню.

Надо вам сказать, что после нашей памятной встречи с ним на дороге он довольно часто наведывался в дом господина Вийо, чтобы повидать меня; он говорил, что хочет поблагодарить меня за то, что я храню его тайну, и просить меня и впредь не отказывать в этой милости (так он называл мое молчание о его делах); он уверял меня также, что больше совсем не думает о монахине,— и в этом не лгал. Иногда, заметив, что я гуляю по аллее возле нашего дома с книгой в руках, он присоединялся ко мне. Несколько раз нас видели вместе, знали, что он иногда заходит в дом, где я живу, но не придавали этому значения; напротив, это еще поднимало меня в общем мнении, так как он считался чуть ли не святым.

В последнее время я не видела аббата; он появился возле фермы Вийо спустя два дня после сговора у госпожи де Сент-Эрмьер, о котором я вам рассказала выше.

Он пришел, когда я гуляла в нашем саду; зная характер аббата, его далеко не безупречную нравственность, а следовательно, и корыстолюбие, я думала о том, как он будет расстроен, узнав о женитьбе своего дядюшки. Но он уже был вполне осведомлен.

Видимо, госпожа де Сент-Эрмьер поделилась новостью с какой-нибудь приятельницей, а та еще через кого-то довела ее до сведения аббата.

— Здравствуйте, мадемуазель,— сказал он, поравнявшись со мной,— я слышал, вы выходите замуж за барона де Серкура; позвольте же выразить почтение моей тетушке.

Я покраснела, как будто была в чем-то виновата перед ним.

— Не знаю, кто вас об этом уведомил,— ответила я,— но вас не обманули. Могу лишь сказать, что, приняв предложение господина де Серкура, я еще не знала, что вы приходитесь ему племянником; мне и в голову не пришло бы скрыть от вас свою помолвку, если бы сам барон не требовал сохранить ее в тайне. Он не хотел огласки; я искренне сожалею, что вы лишаетесь наследства, я вовсе не собиралась отнимать его у вас; но войдите в мое положение. Как вам известно, у меня ничего нет, и если бы я отказала барону, моя мать, которая только и мечтает избавиться от обузы, никогда не простила бы мне этого.

— Раз мне суждено потерять наследство,— сказал он с натянутой улыбкой,— я предпочитаю, чтобы оно досталось вам, а не какой-нибудь другой.

Господин Вийо тоже был в саду; он подошел к нам и поклонился аббату, прервав таким образом нашу беседу. Аббат побыл еще с четверть часа и ушел, сохраняя спокойствие, в коем я почувствовала неискренность. Что-то коварное было в его лице, когда он прощался, так мне, по крайней мере, показалось, и вы увидите, что предчувствие меня не обмануло.

Он продолжал наведываться к нам на ферму, и даже чаще обычного; барон заметил это и спросил, чем вызваны столь усердные визиты.

— Не знаю,— отвечала я,— просто он живет по соседству и проходит мимо нашего дома каждый раз, когда направляется к госпоже де Сент-Эрмьер; с некоторых пор его визиты к ней участились.

Так оно и было в действительности.

Я забыла сказать вам, что этот племянник, поздравив меня в тот раз со скорым замужеством, больше о нем не упоминал и просил никому не говорить, что он в курсе дела; я ему обещала это и ничего не сказала о его просьбе ни барону, ни госпоже де Сент-Эрмьер.