Продолжу свое повествование.

— Здравствуйте, дочь моя,— сказала мне госпожа де Миран, войдя в приемную.— Вот эта дама очень хотела взглянуть на вас: ведь я наговорила ей о вас много хорошего. Я буду очень рада вашему знакомству, так как она несомненно полюбит вас. Ну как, сударыня,— добавила госпожа де Миран, обращаясь к своей приятельнице,— как вы ее находите? Дочка моя мила, не правда ли?

— Нет, нет, сударыня,— ласково заметила приятельница,— она не только мила. Не так надо сказать, право! Вы хвалите ее с подобающей для матери скромностью. А мне, как посторонней, дозволительно откровенно выразить свое мнение и сказать то, что есть на самом деле: дочка ваша очаровательна, право же, я не встречала более прелестного личика и более благородной осанки.

При столь лестных словах я опустила глаза и покраснела — вот был единственный мой ответ. Все сели, завязался разговор.

— Да разве есть хоть какая-нибудь черточка в облике мадемуазель Марианны, по которой можно было бы предсказать, что ее ждут такие несчастья? — промолвила госпожа Дорсен[14] (так звали новую мою знакомую).— Но ведь рано или поздно каждому в этом мире приходится переносить несчастья. А теперь все ее горести позади, я в этом уверена.

— Я тоже так думаю,— скромно ответила я.— На моем пути встретилась такая добрая душа, принявшая во мне участие. Как же мне не считать это знаком, что для меня настала счастливая пора!

Вы конечно, понимаете, что я говорила о госпоже де Миран; она в ответ попыталась взять меня за руку, но я могла просунуть сквозь решетку лишь три пальца, и тут она сказала:

— Марианна, я полюбила вас, и вы этого вполне заслуживаете. Не беспокойтесь о своем будущем. А то, что я сделала для вас,— сущие пустяки, не стоит говорить об этом. Я называю вас своей дочерью, так вот, думайте, что вы и в самом деле моя дочь, а я буду любить вас, как родное свое дитя.

Ответ ее растрогал меня, и глаза мои наполнились слезами; я пыталась поцеловать ей руку, но она, в свою очередь, могла просунуть сквозь решетку лишь два-три пальца.

— Милая, милая девочка! — воскликнула госпожа Дорсен.— Знаете что, сударыня, я немного завидую вам! Приятно смотреть, как Марианна любит вас. Право, мне хочется, чтоб она и меня полюбила. Вы делайте, что вам угодно,— ведь вы ее мать, а я хотела бы стать хотя бы ее другом. Вы согласны на это, мадемуазель?

— Я, сударыня? — промолвила я.— Из почтения к вам я не смею сказать: «Да». Как позволить себе такую вольность! Но если бы случилось то, что вы говорите, то нынешний день стал бы одним из счастливейших в моей жизни.

— Вы правы, дочь моя,— сказала мне госпожа де Миран,— и величайшей услугой, какую только можно вам оказать, будет просьба к госпоже Дорсен, чтобы она сдержала слово и одарила бы вас своей дружбой. Вы обещаете быть ее другом, сударыня? — добавила она, обращаясь к госпоже Дорсен, а та с самым приветливым видом тотчас ответила:

— Обещаю, но при условии, что после вас не окажется ни одного человека, кого бы она любила так же сильно, как меня.

— Нет, нет,— сказала госпожа де Миран,— как это возможно! Вы мало цените себя! Да я ей и запрещаю делать хоть малейшее различие меж нами; впрочем, смею поручиться, что она охотно меня послушается. Я еще раз потупилась и вполне искренне ответила, что они привели меня в смущение и в восторг. Тут госпожа де Миран посмотрела на свои часы. — Оказывается, позднее, чем я думала,— заметила она. — Мне скоро надо уходить. Сегодня я заглянула к вам, Марианна, мимоходом, у меня много визитов, а я плохо себя чувствую и хочу вернуться домой пораньше. Прошлой ночью я глаз не сомкнула. Тысячи дум в голове, вот и не могла заснуть.

— В самом деле, сударыня,— сказала я,— за последнее время мне по вашему виду казалось, что вы чем-то опечалены (это была правда), и я тревожилась. У вас какие- нибудь неприятности?

— Да,— ответила она.— Мой сын меня огорчает. Он очень порядочный юноша, и всегда я имела основания быть им довольной, а вот теперь все изменилось. Мы хотели его женить — представилась прекрасная партия для него. Невеста — богатая и приятная девица из знатной семьи; родители как будто хотели этого брака, да и мой сын давно, уже больше месяца тому назад, согласился, чтобы наши общие с тем семейством друзья взяли на себя переговоры. Его привезли в дом этой девицы, он ее видел несколько раз, но вот уже недели три он небрежничает, все повисло в воздухе. Он словно и не думает больше о женитьбе, и его поведение крайне меня огорчает, тем более что я, так сказать, взяла на себя обязательство перед этим семейством, а они люди видные; я не знаю, чем перед ними оправдать обидное охлаждение, которое мой сын выказывает теперь.

— Оно недолго продлится, я уверена в этом,— заметила госпожа Дорсен.— Я вам говорила и еще раз повторяю, что ваш сын совсем не ветрогон, он умный, рассудительный и очень порядочный юноша. Вы же знаете, с какой нежностью он к вам относится, как он вас уважает и чтит, и я убеждена, что вам нечего опасаться. Завтра ваш сын приедет ко мне обедать; он прислушивается к моим словам, предоставьте это дело мне, я с ним поговорю. Как хотите, а никогда мне в голову не войдет мысль, что от этого брака его отвратила та молоденькая девчонка, о которой вам говорили,— ну та, которую он встретил недавно, возвращаясь в воскресенье из церкви. Я ведь вам уже рассказывала об этом.

— Возвращаясь в воскресенье из церкви? — переспросила я, несколько удивленная совпадением обстоятельств этого приключения с моим (вы, конечно, помните, что я встретила Вальвиля, возвращаясь из церкви), не считая того, что слова «молоденькая девчонка» подходили ко мне довольно верно.

— Да, возвращаясь из церкви,— ответила госпожа Дорсен,— и он, и эта девица — оба возвращались после мессы, и нет оснований опасаться, что они виделись после этого.

— Ах, как знать! — вздохнула госпожа де Миран.— По рассказам она такая хорошенькая, что я поневоле тревожусь. И потом, знаете ли, когда она уехала, он принял меры, чтобы узнать, где она живет.

Меры? Я насторожилась еще больше.

— Ах, боже мой, сударыня! Ну, зачем вы думаете об этом? — воскликнула госпожа Дорсен.— Она хорошенькая? Пожалуйста. Но как вы можете думать, что какая-то гризетка вскружила голову вашему сыну? Ведь то была, несомненно, гризетка или, самое большее, дочь какого- нибудь незначительного мещанина, нарядившаяся в лучшее свое платье по случаю праздника.

«По случаю праздника? Ах, господи! Какого же числа это было? А вдруг это говорится обо мне?» — подумала я, вся трепеща от волнения, не осмеливаясь больше задавать вопросов.

— Да, да. Позвольте вас спросить,— добавила госпожа Дорсен,— разве девушка из сколько-нибудь порядочного дома расхаживает одна по улицам, без лакея или какого-нибудь провожатого, как доложили вам про эту особу? Более того, хорошо зная себе цену, девица сразу разглядела, что ваш сын ей не пара, не только не допустила, чтобы ее отвезли домой в его карете, но и не пожелала сказать, где она живет. Итак, если даже предположить, что он влюбился в нее, как ему найти ее? Вы говорите, он принял меры; ваши люди сообщили, что он послал лакея вдогонку за фиакром, в коем она уехала. (Ах, как тут забилось у меня сердце!) Но разве можно догнать фиакр? А к тому же вы ведь допросили этого самого лакея, и тот вам сказал, что хоть он и побежал вслед за фиакром, но скоро потерял его из виду.

«Ну что ж, тем лучше,— подумала я,— значит, это не про меня; лакей, бежавший вслед за мной, видел, как я вышла из фиакра у своей двери».

— По вашему мнению,— продолжала госпожа Дорсен,— этот малый обманывает вас, играет на руку хозяину?

«Ай! Ай! Это вполне возможно»,— подумала я.

— Допустим. Пусть будет так. Я согласна, что он видел, где остановился фиакр,— сказала госпожа Дорсен,— и ваш сын узнал, где обитает красотка. Какой же вывод вы делаете? Неужели вы полагаете, что ваш сын воспылал к ней такой страстью, что готов пожертвовать ради нее и своим состоянием, и своим происхождением, позабыть, кто он такой, позабыть свой долг перед матерью и перед самим собой, что он не взглянет ни на какую другую и женится только на этой девице? Подумайте, разве это похоже на вашего сына? Разве он способен на подобные чудачества? Да едва ли их можно ожидать даже от какого-нибудь дурака или заядлого вертопраха. Я допускаю, что девица понравилась вашему сыну, но именно в том духе, как могут нравиться такого рода особы,— ведь к ним отнюдь не испытывают привязанности, и молодой человек в годах вашего сына и при его положении ищет знакомства с ними просто из прихоти и желания увидеть, куда это приведет. Итак, будьте покойны, ручаюсь, что мы его женим, если нам придется бороться лишь с чарами молоденькой авантюристки. Подумаешь, какая страшная опасность!

«Молоденькая авантюристка!» Слова эти не сулили ничего хорошего. Но так я никогда не пойму, о ком идет речь, думала я. Если мои дамы ничего не добавят, я не узнаю окончательно, на что мне надеяться, чего страшиться. Однако госпожа де Миран тотчас разъяснила загадку.

— Я была бы согласна с вами,— сказала она с тревожным видом,— если бы мне не сообщили, что сын мой загрустил и пребывает в дурном расположении духа именно с того дня, как случилось это злополучное происшествие. И правда, вернувшись из деревни, я нашла, что он совершенно переменился. Как вам известно, сын мой по природе жизнерадостный юноша, а теперь он всегда угрюм, рассеян, задумчив, даже его приятели это замечают. Лучший его друг, с которым они были неразлучны, теперь, видите ли, надоедает, докучает ему, вчера сын даже приказал слугам сказать, что его нет дома. А тут еще эта беготня лакея, о котором я вам говорила: сын по четыре раза на день куда-то посылает его, а когда посланец возвращается, всегда ведет с ним долгие разговоры. И это еще не все: нынче утром я беседовала с лекарем, которого привозили, чтобы он осмотрел ногу этой юной особы.