Кэтрин Куксон - Жизнь, как морской прилив

Она начала суетиться вокруг стола, говоря:

— Я спущусь вниз в свое обычное время; один час утром стоит двух часов после полудня.

Берч мгновение смотрел на девушку, потом тихо, но твердо сказал:

— Оставьте в покое эти подносы и идите наверх, сейчас же... Спокойной ночи. Спокойной ночи, Эмили.

Он произнес ее имя тихо, почти шепотом. Она не взглянула на него, когда прошла к стойке с дельфийским фарфором, взяв подсвечник и коробку спичек. Девушка была уже около двери, когда сказала:

— Спокойной ночи, сэр.

Когда Эмили шла вдоль стены холла и вверх по задней лестнице, она знала, что в ее жизни начинается новый этап, но, к чему он приведет, девушка даже не могла себе представить. Но что бы ни произошло, это было связано со смертью Кона... «За все в жизни надо платить». Эмили начинала в это верить. Да, она начинала в это верить.

В утро своего семнадцатилетия Эмили проснулась и потянула ноги так, что пальцы высунулись из-под одеяла и коснулись медных прутьев кровати. Потом она вытянула вверх руки и схватилась ими за прутья в головах кровати. Ей исполнилось семнадцать, теперь она уже женщина... вообще-то она чувствовала себя взрослой уже давно, но, когда тебе семнадцать... ну, ты уже действительно считаешься взрослой. Именинница чувствовала себя так, как не чувствовала уже многие месяцы: внутренне счастливой, радостной и оживленной.

Полоска желтого света на деревянных панелях подсказала ей, что солнце уже всходит и погода будет прекрасной. Девушка повернулась и посмотрела на Люси. За последние шесть месяцев Люси выросла на несколько сантиметров и немного поправилась. Эмили осторожно протянула палец и убрала прядь длинных прямых волос с лица сестры. Она будет скучать по ней, когда девочка уедет, но нужно мириться с этим, потому что это будет на пользу самой Люси. И Люси должна смело идти на это. Что удивительно, Люси даже радовалась, предвкушая поездку почти через всю страну. Единственное, что девочка постоянно повторяла, это то, что было бы лучше, если бы они поехали туда вместе.

Эмили вздохнула. Она никогда не сможет расплатиться с хозяином за то, что он делал для Люси. Мистер Берч не только оплачивал проезд в поезде до места назначения, но еще и снабдил ее приличной одеждой. Девушка также знала, что, если потребуется, хозяин был готов заплатить за ее пребывание там, но тот санаторий, в который едет Люси, похоже, был общественным, куда попадали по направлению врача. Он находился в местечке Сент-Леонардс, вблизи города Гастингс. Лэрри сказал, что это очаровательное место, - окна всех спален выходят на море, он был там однажды.

Эмили очень хотелось поехать с Люси и помочь ей устроиться, но она знала, что без нее здесь не обойдутся, поэтому девочке придется ехать на поезде под присмотром кондуктора, а двоюродная сестра хозяина встретит ее в Лондоне. Она могла понять возбужденное состояние младшей сестры, поскольку сама мысль о путешествии волновала и ее.

Ну ладно! Пора вставать. День рождения или не день рождения, а работа не ждет, кроме того, сегодня придет миссис Райли. Она благодарна Господу за миссис Райли, правда-правда. А вообще-то не Господа надо благодарить, а ее тетю Мэри. Эмили посмеялась про себя, спуская ноги с кровати. «Ну и дела», — подумала она.

Миссис Райли была одинокой вдовой и зарабатывала на жизнь стиркой. За выполнение этой работы она иногда зарабатывала до полкроны в день, во всяком случае она так говорила. Но по мнению Эмили, она слегка преувеличивала, и даже не слегка. Однако преувеличивала женщина или нет, именно столько она получала здесь вместе с едой. Хозяин прихватывал ее на рынке в Феллберне по понедельникам от трех до четырех. Как только она приезжала, она сразу же приступала к делу: замачивала все белье. А во вторник стирала и кипятила собранное за неделю, а если хозяйка бывала в одном из своих настроений, или в двух и больше, то постельное белье составляло целую льняную гору. Затем в среду миссис Райли устраивала глажку, а если у нее оставалось время, помогала отдраить кухню, натирала решетку плиты, мыла чуланы и холодную комнату, а иногда успевала еще и ошпарить кипятком посуду в маслобойне. Утром в четверг Райли выходила на перекресток за деревней и садилась в почтовую карету до Феллберна. И за работу в течение двух дней с хвостиком она получала шесть шиллингов и шесть пенсов, а также питание и постель. Хотя последняя не была тем, что Эмили предложила бы ей сама, поскольку это была импровизированная постель из соломы на чердаке коровника. Другого выхода не было - хозяйка не желала, чтобы служанка спала в одной из комнат мансарды.

Но Эмили не могла сочувствовать миссис Райли. Ей даже слышать не приходилось о такой оплате - шесть шиллингов и шесть пенсов за два дня с небольшим. А уж сколько жратвы она впихивала в себя! Не то чтобы Эмили завидовала ее удаче и не была ей благодарна за помощь, но, будучи все-таки живым существом, девушка не могла не сравнивать ее заработок за два дня с небольшим с пятью шиллингами, которые она теперь получала за шесть с половиной дней работы. Причем ее работа начиналась в шесть утра, и если ей сопутствовала удача, то заканчивалась в восемь-девять часов вечера.

Но сегодня был день ее рождения, и Эмили казалось, что она может сдвинуть гору.

Девушка скинула хлопчатобумажную ночную рубаху и схватила сорочку, лежавшую в ногах кровати, потом немного посидела, глядя на часы, приколотые к ней, как она делала почти каждое утро. Одно время Эмили оставляла сорочку под ночной рубашкой, но когда она спала на животе, то часы впивались ей в тело. Можно было бы откалывать их на ночь и снова прикалывать утром, но обычно она была слишком уставшей, чтобы делать это. Было проще снять ее, несмотря на то что промежуток между снятием сорочки и надеванием рубашки вызывал у нее странное осознание собственной наготы.

Свет восходящего солнца сверкал на часах; они выглядели красивыми, просто прекрасными, и к Эмили вернулось желание надеть их, хотя бы на один день, а в особенности сегодня, в ее день рождения. Но, если она это сделает, ей придется объяснять, откуда они у нее и кто ей их дал. Девушка со вздохом натянула на себя сорочку и быстро оделась. Она больше не хранила соверены в поясе нижней юбки, поскольку приходилось отцеплять их каждый раз, когда она стирала юбку. Теперь они лежали в ящике комода. Эмили знала, что там монеты в полной безопасности: ведь в доме не было никого, кто мог бы их украсть. Но что касается часов... все было совсем по-другому; она не могла оставить их лежать, где попало!..

Спустившись в кухню, Эмили сразу же подошла к двери и отрыла ее, чтобы впустить свежий воздух, и немного постояла, глубоко дыша и глядя на небо. Был чудесный день, настоящий июньский день, и ей исполнилось семнадцать лет. Девушка быстро повернулась и подошла к плите, разворошила угли, вода уже почти кипела.

Когда Эмили подошла к буфету, чтобы взять заварочный чайник, она замерла, к чайнику был прислонен конверт, на котором было написано ее имя - «Эмили». Улыбаясь, приоткрыв рот, она вынула листок бумаги и прочитала: «С днем рождения, Эмили. Купи себе на эти деньги небольшой подарок». Подписи не было. Она заглянула в конверт и вынула соверен.

Ах, как мило с его стороны. Прошел уже месяц или больше с тех пор, как она упомянула при Лэрри дату своего рождения. Он был таким добрым! Целый соверен! Однако, радуясь подарку, девушка невольно подумала о том, что у нее уже было несколько соверенов в ящике наверху и что она была бы намного больше рада чему-то... ну, более личному. Например, маленькой броши, или медальону, или цепочке за четыре шиллинга и шесть пенсов, которую она видела в магазине в Феллберне в прошлый свой выходной; она даже хотела сама купить ее для себя.

Эмили тут же подумала, что она просто неблагодарная тварь, и напомнила себе, что хозяин не был ее мужчиной. Что она под этим подразумевала? Ну, сказала она себе, тот факт, что он не воспользовался тем, что произошло между ними вечером после похорон Кона. А он вполне мог воспользоваться этим. О да, он мог. Он мог бы сыграть на ее чувствах, но он не стал. Он знал свое место, а она с того вечера знала свое. Вот почему, говорила Эмили себе, она не могла назвать его своим мужчиной; более того, она может ходить, высоко держа голову, если ей так захочется.

— С днем рождения, Эмили!

Она почти подпрыгнула и обернулась, с письмом в одной руке, с совереном и конвертом в другой, и расхохоталась:

— О, спасибо. И спасибо вот за это. Вы так добры. Я ничего подобного не ожидала.

Следующие слова Лэрри несколько поколебали ее понятие своего или не своего мужчины, потому что он сказал:

— Я бы хотел подарить тебе какую-нибудь вещицу, но боюсь, что совсем не умею выбирать подарки. И вообще, я не знал, что бы ты хотела получить в подарок.

— О, все нормально. — Ее лицо осветилось, а глаза сияли. — Я знаю, что я куплю на эти деньги.

— Что?

— Медальон и цепочку, хорошую цепочку. Я видела симпатичную цепочку за четыре шиллинга и шесть пенсов в Феллберне, но теперь я куплю более хорошую... Ой, чайник же кипит, я сейчас приготовлю чай.

Эмили подбежала к плите, а Берч стоял и наблюдал за ней, когда она хотела схватить чайник, забыв, что все еще держит письмо и деньги в руке. Девушка быстро положила их на полку, поставила чайник на полку в очаге и повернулась к нему.

— Я не знаю, что со мной этим утром, я пытаюсь заварить чай без заварочного чайника.

И снова она побежала, на этот раз к буфету, и, насыпав в чайник чай, посмотрела на него и остановилась. Хозяин стоял на том же месте, даже не сдвинулся, выражение его глаз было добрым и одновременно грустным, когда он сказал: