Эмили, опершись о боковину повозки, но все еще поддерживаемая моряком, схватилась за горло. То, что они сделали с Коном, не пойдет ни в какое сравнение с тем, что они теперь сделают с ним. Лэрри не умрет в карьере. Но они достанут его как-нибудь. Ей хотелось подойти к нему, обнять и попросить: «Пойдем. Пойдем отсюда».

Но Берч стоял теперь посреди дороги перед лошадью, широко расставив руки, и кричал:

— Вы мразь! Слышите? Все вы мразь, даже ходящие в церковь не лучше других. Вы слышите, капеллан? Что привело вас сюда из Гейтсхеда? Сказать им? Нет, пусть они сами узнают, и тогда наиболее ревностные сожгут вас живьем: это позволит им утолить свой голод... А ты, Хелен Рэмсгейт...

Эмили не могла больше слушать. Она вырвалась из объятий моряка, наклонилась вперед, схватила вожжи и дернула их, а когда лошадь двинулась вперед, ее голова толкнула Лэрри в спину, и его плечи и спина сразу поникли. Он отошел в сторону, подождал, когда задняя часть телеги подъедет к нему, и положил руку на болтающиеся ноги Кона. И так они покинули деревню.

Глава 8

С того дня, как они привезли Кона домой и положили на диван в гостиной, и до того дня, как они вынесли его из дома в гробу, Лэрри очень редко обращался к Эмили. Создавалось впечатление, что Берч не осознает присутствия девушки или, с другой стороны, он настолько осознавал ее присутствие, что она стала частью его и не было необходимости обращаться к ней. Иногда, проходя через кухню, Лэрри останавливался и смотрел на Эмили, словно собирался что-то сказать, потом отворачивался и уходил.

За последние пять дней в доме побывало множество людей. Она уже не могла пожаловаться на то, что никто не посещает их. Но Эмили бы хотелось, чтобы посетителями были другие люди, а не полицейские и газетчики. Одни приезжала из Феллберна, другие из Ньюкасла, в форме и штатском. С газетчиками девушка была осторожна, боялась называть имена, чтобы ей потом не могли отомстить.

Эмили слышала, что, когда полицейские пошли к Джемси Моргану, который был свидетелем, его родители сказали, что он снова ушел в море и они не знают, из какого порта он отправился. Она подумала, что парень правильно сделал, передумав относительно работы на море, поскольку он никогда не смог бы найти работу поблизости, если бы выдал тех, кто жил в деревне.

Один из полицейских, который не носил форму, весьма серьезно сказал хозяину:

— Мы понимаем, мистер Берч, что вас не было на месте происшествия, но вы должны иметь представление о том, кто были эти люди, и мы вам советуем не брать это дело в свои руки.

Но хозяин только не мигая смотрел на полицейского и молчал.

Реакция хозяйки, старого Эбби и Люси на смерть Кона совершенно отличалась от того, что Эмили ожидала. Люси до сих пор не проронила ни слезинки и, как и хозяин, почти не говорила, целыми днями выполняя порученную ей работу, как лунатик. Эбби, вместо того чтобы разразиться потоком красноречия и сказать, что он все это мог предвидеть, как она этого ожидала, был непривычно молчалив. Даже вчера, когда Эмили с горечью обвинила его в том, что он подлил масла в огонь, рассказав в гостинице о том, что Люси ждала ребенка, старик просто опустил голову. Сквозь сжатые зубы она прошептала:

— Вы интриган и сплетник, Эбби Ридинг, вот вы кто, и вы не меньше виноваты в том, что случилось, чем те, в деревне.

Даже на это он никак не отреагировал, но губы его задрожали, как они могут дрожать только у старика, и, не говоря ни слова в свою защиту, он пошел прочь.

Но реакция Роны Берч была самой странной из всех. Эмили думала, что эта женщина сойдет с ума, если еще не сошла, потому что она обвиняла Лэрри во всем, что произошло. После первой истеричной реакции на новость она заперла дверь на задвижку на весь день и всю ночь.

А в последующие четыре дня девушка дюжину раз рассказывала ей о том, что случилось; но хозяйка, похоже, не была удовлетворена. Каждый раз, когда Эмили заканчивала свой рассказ, она откидывалась на подушки, хваталась за одеяло обеими руками и так тянула его, будто пыталась разорвать пополам.

Но в это утро, утро дня, когда Кон должен был покинуть свой дом навеки, Эмили не захотела снова рассказывать о том, что произошло, у нее внутри все болело. Ее тело казалось пропитанным грустью, ей нужно было утешение, нужен был кто-то, кто бы выслушал ее, кому можно было бы выразить словами те чувства, которые она испытывала, когда баюкала безжизненное тело Кона. И, рассказывая это, понять самой причину такой любви, которую она ощущала сейчас.

Девушка уже уходила из спальни, когда хозяйка заставила ее кровь застыть в жилах, сказав как бы про себя:

— Он говорит, что хочет рассчитаться с Гудиром; чем скорее, тем лучше. И это решит все проблемы, ведь правда? Две птицы одним выстрелом.

Качая головой, Эмили сказала:

— О мадам! Не говорите таких вещей.

Рона Берч передразнила ее, повторив:

— «О мадам! Не говорите таких вещей». — А потом с лицом, перекошенным злобой, она закричала: — Ты слишком дерзкая, мисс, слишком дерзкая. Ты забываешься. Не забывай, где ты и что ты.

Эмили вдруг почувствовала такое негодование, что посмела ответить хозяйке:

— Я не забываю что я и где я, и вот что я вам скажу, мадам. Я могу уйти отсюда, когда захочу. Но что будет с вами, если я сделаю это, ведь теперь стало на одного человека меньше, чтобы исполнять ваши капризы. Я бы даже сказала, что на два человека меньше. Потому что я не позволю Люси снова входить в эту комнату.

Она увидела, как рука потянулась к боковому столику, потом упала на покрывало и ухватилась за него. И когда они посмотрели друг другу в глаза, Эмили поняла, что на этот раз она одержала победу. Победу, которой она может воспользоваться, если захочет остаться в этом доме. Но вопрос состоял в том, собиралась ли она оставаться здесь.


В одиннадцать часов Эмили и Люси стояли у стены на углу дома и смотрели, как служащие из похоронного бюро вынесли гроб на подъездную дорогу и поставили его в задрапированный черной тканью остекленный катафалк. Затем катафалк продвинулся немного вперед, чтобы экипажи, один за другим, могли разместиться напротив двери.

Хозяин, миссис Рауэн и ее дочь сели в первый экипаж, за ними вышли несколько джентльменов, которых Эмили никогда раньше не видела. Они разместились во втором и третьем кебах. За третьим экипажем шли с полдюжины человек, которые, судя по покрою одежды, были работниками. Среди них она узнала Эбби Ридинга.

Сестры стояли у стены до тех пор, пока не исчезло все, что они еще могли видеть за живой изгородью вдоль дороги, - хлысты, украшенные черными лентами, и черные длинные ленты на шляпах кучеров.

Люси издала странный звук, повернулась и уткнулась головой в Эмили, и ко времени, когда они пришли на кухню, она вовсю плакала, но не так, как обычно, а громко стеная, давясь и кашляя.

Эмили, прижав ее к себе, тоже дала волю эмоциям, переполнявшим ее; но она плакала беззвучно, и все ее тело наполнилось болью, которая возникала где-то между ребрами и растекалась по венам, заполняла ее разум, смывая все мысли, кроме тех, которые были связаны с агонией скорби по Кону.

Даже зная, что в комнате наверху хозяйка может все услышать, она не делала попыток сдержать стенания Люси, и, когда они наконец затихли и девочка, измотанная и безвольная, лежала у нее на руках, поток ее собственных слез тоже остановился.

Когда Эмили наконец осознала, где они находятся, и увидела кухонный стол, заполненный тарелками с едой, она вспомнила, что нужно накрыть стол для тех, кто вернется с похорон. Прошлым вечером девушка готовила допоздна и рано утром продолжила. Она должна подняться и накрыть стол в столовой, нужно заставить Люси помочь ей, это ее немного отвлечет.

Тяжело поднявшись на ноги, Эмили протянула руки к Люси и сказала:

— Вставай, нам нужно поработать; мне нужна твоя помощь. Но не бери подносы, я отнесу их сама, просто носи по две тарелки. Скатерть я уже постелила.

Она не пошла из кухни сразу же за Люси, а стояла, оглядываясь. Кухня выглядела неряшливо, пол необходимо было помыть, нужно было натереть графитом решетку в очаге, и вообще весь дом требовалось хорошенько отмыть, но девушка чувствовала, что это свыше ее сил. Это и раньше было трудно при наличии избытка стирки, постоянной готовки и ухода за той, наверху. Кон освобождал ее от большей части беготни вверх-вниз по лестницам, а теперь все эти хлопоты тоже лягут на ее плечи.

Кон... Кон. Его имя постоянно вертелось у Эмили в голове. У девушки было такое чувство, что она оплакивает потерю любимого ребенка. А он и был ребенком; и в то же время он умел делать очень многое. Ей будет его не хватать во всех смыслах. Да, во всех смыслах!

Когда Эмили подняла тяжелый поднос, уставленный тарелками с большими порциями жареной свинины и телятины, а также кусками пирога с ветчиной, она подумала, что подождет, пока хозяин немного придет в себя, а потом будет вынуждена сказать ему, что им потребуются помощники на ферме и внутри дома, или ей придется уйти... «И я хочу уйти. Я хочу. Я хочу».


Поминки закончились, и джентльмены разъехались. И только миссис Рауэн и ее дочь стояли в холле, собираясь уходить. Эмили увидела их, стоящих вместе, когда вышла из кухни и направилась в столовую, чтобы начать уборку. Она присмотрелась к дочери. Она не была очень молодой, ей было около тридцати. Молодая женщина была крепко сбита, довольно миловидна; основное впечатление, которое она произвела на Эмили, было то, что она выглядела физически сильной.

Когда Эмили вошла в столовую, она не закрыла за собой дверь, потому что услышала, что миссис Рауэн упомянула кузнеца, поэтому девушка стояла возле открытой двери и слушала.