Боббо был рад, что его уводят. Внешний мир на каждом шагу подсовывал ему какое-нибудь видение, которое, дрожа и мерцая, тут же исчезало и становилось частью кошмарного бреда, а потом с той же легкостью возвращалось вновь. Тюрьма — это, по крайней мере, что-то реальное. И безопасное.

Руфь наняла хороших адвокатов, и они энергично взялись вызволять Боббо из тюрьмы. У нее мелькнула мысль возместить «присвоенные» им деньги, но затем она передумала. В совете, ведавшем освобождением под залог, ныне сидели мирные, благожелательно настроенные люди; их так же мало интересовали деньги, как саму Руфь — абстрактная добродетель. Боббо и так скоро будет на свободе.

Она наняла архитекторов и строителей, каменщиков, плотников, маляров и сантехников для работы в Высокой Башне. Инженеры-строители, укрепляя скалу, попутно сумели подправить контур бухты — таким образом, чтобы мощь прибоя не была обращена прямо на башню. Вечерние чаепития будут отныне протекать не столь драматично, зато абсолютно безопасно для жизни. Она наняла садовника-дизайнера и еще несколько подручных в помощь ему, чтобы они возродили былую красоту участка земли вокруг башни. Всем она щедро платила. Парадный вход восстановили — архитектор выискал где-то массивную церковную дверь, которая отлично подошла по размерам и по стилю. Ей удалось разыскать и вернуть назад двух доберманов — оба пса были по ее указанию кастрированы. Почтенный возраст животных тоже сказывался: собаки стали вести себя гораздо солиднее. Она написала Гарсиа и попросила его обдумать предложение вернуться на службу в Высокую Башню.

Гарсиа не замедлил с ответом и сообщил, что принимает предложение мисс Хантер. Однако он был намерен прибыть один, без семьи — жена с ребенком останутся в Испании присматривать за его престарелой матушкой.

Руфь вернулась в клинику «Гермиона», чтобы пройти курс физиотерапии и подкорректировать кое-какие косметические мелочи: вросший ноготь на ноге; лопнувшие сосудики на щеках, которые надо было повторно обработать лазером; наконец, родинки на лице, настойчиво желавшие появиться вновь.

— С чего начали, тем и закончим, — философски заметил мистер Чингиз.

Доктор Блэк написал заявление об уходе. Они с миссис Блэк решили переселиться в страны «третьего мира»: он — чтобы трудиться на благо бесправных и обездоленных представителей рода человеческого, она — на благо крокодилов.

— Если ему угодно растрачивать Божий дар на то, чтобы делать работу полуграмотной фельдшерицы, — проронил по этому поводу мистер Чингиз, — что ж, дело хозяйское.

Наконец Руфь поняла, что пришло время возвращаться в Высокую Башню. Она могла теперь свободно ходить и даже немного пробежать. Могла поднять по килограмму веса в каждой руке. Проблемы с кровообращением при помощи лекарств пока удавалось контролировать. Она была уже в состоянии обходиться без «Гермионы». Без кого бы то ни было вообще. Она станцевала с мистером Чингизом, ступая босиком по утренней росе, и так они встретили восход солнца — красный круглый шар медленно поднимался над эскарпом, — и каждый шаг отдавался в ней такой болью, словно она ступала по ножам; но она поблагодарила его за дарованную ей жизнь и объявила, что покидает его.

34


Итак, я живу в Высокой Башне, и внизу подо мной приливы сменяются отливами: луна по-прежнему ходит по кругу и земля вращается вокруг своей оси — все как раньше, но не совсем. Гарсиа теперь приходится протирать совсем другие окна — брызги отлетают в другую сторону, и он не перестает этому удивляться. Еще бы, сама природа под меня подстраивается! Я плачу ему столько же, сколько платила моя предшественница. Раньше это было непомерно много, теперь недостаточно: инфляция сильно снизила реальную стоимость денег. Но ему самому это невдомек, а я его не просвещаю. Зачем? Если хотите, чтобы слуги оставались при вас подольше, обращайтесь с ними похуже. То же, по моим наблюдениям, относится и к любовникам.

Гарсиа по ночам частенько пробирается к моей спальне, униженно стучит и шепчет под дверью слова любви. Редко-редко я впускаю его. Главное для меня, чтобы Боббо был в курсе и страдал: это единственная радость, которую я получаю от тела Гарсиа. Переспать с ним — чисто политический, а не сексуальный акт, по крайней мере для меня: для него — другое дело. До чего все-таки мужчины сентиментальны!

Боббо любит меня, несчастный, запутавшийся человек: наливает мне чай, смешивает коктейли, подает сумочку. Теперь у него есть мы обе, в одной плоти — та, которой он пренебрег, и та, которая, по большому счету, никогда не была ему нужна. Две Мэри Фишер. Его глаза потускнели, как у старика, — сказывается постоянное унижение. Конечно, с его набряклыми веками можно было бы что-то сделать; несложная косметическая операция — и он сразу помолодел бы, но для этого ему нужно попросить у меня денег. Я жду, чтобы он заговорил первый, но он молчит. Как слаб человек! Как легко он смиряется с любым поворотом судьбы — будто существует такая вещь, как судьба, а не просто жизнь, с которой надо смело вступать в единоборство.

Иногда я позволяю Боббо спать со мной. Или развлекаюсь у него на глазах со своими любовниками. Что тут начинается, не передать: весь дом бьется в истерике. Даже у собак оскорбленный вид. Я причиняю ему такую боль, какую он когда-то причинял мне, и, пожалуй, ему еще больнее. Я стараюсь сдерживать себя, но главное тут не месть, не извечный антагонизм мужчин и женщин — а только вопрос о власти, который, в сущности, и всегда стоял на "первом месте. Вся власть теперь у меня. Раньше было наоборот. Мы поменялись местами.

Уф, хорошо! Мне нравится жить. Утром я сажусь в кровати и любуюсь видом из окна. Некоторые утверждают, что я погубила пейзаж, что все эти искусственные рощи, декоративные пруды с фонтанами и рыбками и прочее его испортили, — а мне нравится! Природа привыкла своевольничать безнаказанно. Пора прибрать ее к рукам. У меня уйма друзей. Я гостеприимна и очаровательна, и на вечеринках в моем доме царит атмосфера приятного возбуждения. Кормлю я отменно. Семга, шампанское — всегда в изобилии для тех, кто это любит; лично я предпочитаю что-нибудь восточное, более экзотичное.

Я попробовала написать роман и отправила рукопись издателям Мэри Фишер. Они сразу согласились купить его и опубликовать, но я сама не захотела. Довольно того, что я убедилась: и это смогу, если надо. Писать, кстати, оказалось не так уж трудно — не такая уж она была необыкновенная.

Я все та же великанша, только мне укоротили ноги и перекроили внешность. Веселый розыгрыш с серьезными последствиями.