Лениво глядя по сторонам сквозь очки, Фрэнки в который раз решила проигнорировать свой похмельный синдром и наслаждаться окружающим видом. Именно таким, по ее представлениям, и должен представать перед сторонним наблюдателем Лос-Анджелес, отделенный от всех тремя непреодолимыми преградами: первая — это темные линзы солнцезащитных очков (ужаснувшись отсутствию у Фрэнки очков, Дориан одолжил ей пару Версаче последнего сезона в черепаховой оправе); вторая — ветровое стекло автомобиля; и третья, разумеется, — это смог. Смог представлял собой плотную коричневую завесу между горизонтом и пятном голубого неба над головой. Первый раз Фрэнки его увидела в самый первый день, когда ее самолет приземлился на аэродроме Лос-Анджелеса. Самое забавное, что никто, кроме нее, по всей видимости, этой завесы не замечал. Очевидно, потому, что все были крайне озабочены загрязнениями окружающей среды другого рода: сигаретным дымом. Курение считалось смертельным занятием, оно сажает легкие и представляет опасность для общества. Но смог… Что такое смог?

Через пять недель после приезда в Лос-Анджелес Фрэнки поняла, что для местного населения смог представляет собой оптическую иллюзию. Он всегда «где-то там, далеко», почти так же, как радуга, хотя, в отличие от радуги, он представляет собой не волшебный мост в сказочную страну, а отравленное диоксидами и углеводородами ядовитое облако. Но, как сказала Рита, чтобы акклиматизироваться в кинематографической столице мира, в городе, занятом производством иллюзий, необходимо поверить в чистое, восхитительное, вечно безоблачное, синее-синее небо… потому что это самая большая иллюзия на свете.


— Мне кажется, меня тошнит. — Рита вцепилась обеими руками в руль и начала угрожающе раскачиваться из стороны в сторону.

— Ты что, шутишь? — Фрэнки с трудом выплыла из своего полубессознательного состояния.

— Ничуть. — Рита надула щеки и замотала головой.

— Может, нам подъехать к тротуару?

— Ты что, хочешь, чтобы меня вывернуло на асфальт?

— Но это все же лучше, чем на меня! — Потуже завернувшись в свой любимый саронг, Фрэнки отодвинулась от нее подальше, к самой дверце машины.

— Но я же не могу, мы же в самом центре Бев… Хи…

— Какая разница, в центре мы или не в центре?

— Разница огромная. В этом месте на квадратный дюйм площади приходится больше кинозвезд, продюсеров и режиссеров, чем в любом другом месте земного шара. — Рита склонила голову, схватила то, что осталось от воды для радиатора, и вылила это в себя, не глотая, как будто в бочку, — как пьют «Сангрию» из плетеной бутылки с ручкой и со стеклянным носиком в некоторых фильмах про сельскую жизнь. — Если я говорю, что собираюсь оставить свой след в Голливуде, то это не значит, что я под этим подразумеваю «стошнить на подъезде к дому Стивена Спилберга».


К счастью, после обильного полива внутренностей Ритин рвотный рефлекс несколько отступил, и к ее лицу начала вновь приливать кровь, так что даже не пришлось делать экстренную остановку. Они скользили вдоль бесконечных тенистых пригородов, пока наконец не выехали на кромку холма, где солнце палило нещадно, не встречая на своем пути никаких преград. Перед ними открывался умопомрачительный вид, как в рекламном буклете, и впервые в жизни Фрэнки увидела Тихий океан — блестящую синюю полоску на горизонте. Они долго петляли по дороге, и с каждым поворотом величественная панорама разворачивалась перед ними все шире и шире, как на широкоформатном киноэкране, пока наконец они не выехали на побережье и весь пейзаж не заполнил уже собой весь экран без остатка, так что его невозможно даже было охватить одним взглядом.


Рита остановила машину на обочине прибрежной Тихоокеанской автострады — грязного и загруженного шестирядного шоссе, которое уходило в сторону Сан-Франциско. Фрэнки почувствовала приступ разочарования. Неужели это и есть знаменитые пляжи Малибу? Где же их волшебное очарование? Где роскошные, многомиллионные дома знаменитостей? Единственное, что она видела перед собой, это сплошные глухие стены высотой в десять футов с охраняемыми электроникой воротами.

— Неужели это оно и есть? — спросила она, вылезая из машины и пристраиваясь вслед за Ритой, которая нетвердой походкой вошла в какие-то ворота и начала спускаться по обнесенной металлическими перилами лестнице, такой крутой, что у Фрэнки заболели икры. — Ты мне рассказывала, что Малибу — это нечто блистательное.

— Кончай ныть, — тяжело дыша, одернула ее Рита, которая не выпускала из рук сигарету, несмотря на то что одной рукой ей приходилось все время крепко сжимать перила, чтобы не скатиться с лестницы вниз головой. Внутренний голос ей подсказывал, что пора заняться своим здоровьем, начать делать гимнастику и бросить курить. Она сделала еще одну глубокую затяжку, вытянулась на очередном повороте лестницы и спустила свои очки на самый кончик носа. — А теперь что ты скажешь? Пожалуй, это получше, чем Брайтон, а?

Сбросив свои старые сандалии, Фрэнки шагнула босыми ногами на влажный желтый песок и почувствовала, как он струится, рассыпается под ее отвыкшими от подобных ощущений подошвами. Перед ней разворачивался огромный пляж, совершенно пустынный — если не считать нескольких бегунов трусцой и одну пожилую пару, выгуливающую на поводке свою собачку. Как и все в Америке, пляж был огромен, простирался, судя по всему, на многие мили, сколько хватало глаз, а может и дальше, за виднеющимся вдали скалистым мысом, рядом с которым каталась на волнах группа серфингистов. Вполне возможно, что этот пляж шел до самого Сан-Франциско. Всего в нескольких футах от полосы прибоя стоял ряд роскошных загородных вилл с видом на океан, каждая из которых имела совершенно неповторимый, уникальный облик. Вот четырехэтажное здание, полностью сделанное из голубого стекла, возвышается над желтым песком, как произведение авангардного искусства; вот готический замок с прихотливыми башенками и водосточными трубами, словно перенесенный сюда из парка Диснейленда; а там дальше побеленная гасиенда в мексиканском стиле, с обширными балконами на каждом этаже и малиново-красной бугенвиллией, пышно обвивающей одну из стен.

— Пожалуй, немного лучше, — зачарованно пробормотала Фрэнки, расстилая на песке свое пляжное полотенце. Она почти упала на него, положила голову на локти и начала оглядываться кругом. Это был тот самый пляж Малибу, о котором она грезила. Тот самый Малибу-пляж, по которому бежала в фильме Бо Дирек с бусами в волосах. Тот самый роскошный пляж, на котором проходят роскошные пикники с участием роскошных женщин с роскошными фигурами, одетых в роскошные бикини. Тот самый пляж, о котором она читала еще в юношеские годы во всех этих дрянных романах Джекки Коллинз. В течение стольких лет это место было для нее чем-то фантастическим, и вот наконец фантастика превратилась в реальность. Она оказалась в самом ее сердце, бедная маленькая Фрэнки из Фулхема. Конечно, ее бикини нельзя назвать особенно роскошным — клетчатая двухгодичной давности модель с чашечками на косточках и с весьма закрытым низом, не то что эти крошечные треугольнички на бретельках, и ее фигура по сравнению с Бо Дирек больше напоминает каланчу. Но — боже мой! — какое это имеет значение, если она принимает солнечные ванны на Малибу-пляже! Она глубоко вздохнула, перевернулась на спину и подставила лицо солнцу.


— Я обожаю этот пляж! — вздохнула Рита, сворачиваясь рядом с ней на песке. — Он в сто раз лучше, чем все эти забитые людьми пляжи Венеции или Санта-Моники. Там людей, как сардин в банке, и полно вездесущих англичан… — Не замечая собственной иронии, она принялась рыться в своей сумочке и достала оттуда лосьон для загара, бигуди, бритву, гигиеническую помаду, очки для Купания, сигареты и свое последнее приобретение — учебник по самосовершенствованию под названием «Забудьте про мужчин, повернитесь лицом к жизни». Рита была сама не своя, если не развивала в каждый момент времени бурную деятельность. — Да и пейзаж, что ни говори, гораздо лучше. — Она махнула рукой в сторону серфингистов в отдалении, чьи атлетические тела ясно обрисовывались под плотно облегающими мокрыми купальными костюмами.

— А я думала, что ты с мужчинами покончила.

— Я и покончила, но кому от этого будет плохо, если я посмотрю. — Она улыбнулась. — Или на меня посмотрят. — Она расстегнула бюстгальтер своего купальника и начала натирать себя кремом для загара, не забывая при этом про живот. — Ты не можешь натереть мне спину?

Фрэнки села и начала размазывать кремовые завитушки по Ритиным плечам и спине. Несмотря на постоянные усилия, солнечные ванны, искусственный загар, отпуска, проведенные в Тенерифе, и четыре месяца в Калифорнии, Рита все еще была бледной, как рассольный сыр. Будучи рыжеволосой, она никогда не загорала, а только обгорала, покрывалась веснушками и облезала, как печеный помидор.

— Ну, вот теперь все. — Фрэнки вернула ей флакон с лосьоном. — Теперь у тебя такой вид, словно ты собралась переплыть Ла-Манш. — Рита была вся покрыта толстым слоем белого крема.

— Да вот, тебе хорошо говорить, потому что у тебя самой оливковая кожа, — не осталась в долгу Рита. — Повезло же тебе с такой кожей! Интересно, у меня есть хоть что-нибудь, чего нет у тебя?

— Сиськи. — Фрэнки улыбнулась, снова повернулась на живот и начала извиваться, как рыба на песке, чтобы расстегнуть верх бикини: на спине не должно оставаться никаких незагорелых следов от купальника. В отличие от Риты, она чувствовала себя слишком застенчивой, чтобы загорать топлес. Не то чтобы у нее были комплексы относительно размера своей груди — 34Б. К счастью, размер вполне приличный. И не то чтобы вокруг них собралась толпа народа, жаждущего поглазеть на ее голые груди: кроме плавающих в отдалении серфингистов, вокруг не было ни души, да и тем вполне хватило бы вдосталь насладиться зрелищем Ритиных телес. Просто Фрэнки от природы была слишком робкой и стеснительной. Хью однажды сказал, что у нее «очаровательный бюст… величиной с ладошку», а в последний год, когда они вместе отдыхали на юге Франции, он сам предложил ей позагорать топлес. Но она решилась это сделать только однажды. И то ей все время казалось, что на нее тут же уставился весь пляж. Она сама не знала почему. По существу, пляж в Жан Ле Пен был просто цветником голых грудей. Хью еще тогда назвал ее закомплексованной. В чем он, разумеется, хватил лишку, принимая во внимание, что это говорил мужчина, который решался надеть на себя шорты, только если они были длиной не меньше, чем до колен.