— Прости, я ухожу. Но спасибо тебе! — она непроизвольно ласково положила руку на его волосы, но он резко сбросил ее. Лидочка тихо вышла из комнаты.

Еще несколько дней Лидочка собиралась с духом, но однажды утром, зайдя в Никольский собор помолиться и поставить свечку, она решительно подошла потом к Верочке Серовой и сообщила, что готова принять предложение прогуляться в Стрельну. Серова как-то по-особенному, с сожалением, что ли, посмотрела на нее и кивнула молча. Лидочка была бесстрастна, внутри она чувствовала заледенелый комок и была рада этому. Она надеялась, что и в самый момент этого ужасного свидания тоже не будет ничего чувствовать. А может, будет так же, как с Мишелем? Невольно Лидочка все время вспоминала подробности происшедшего, которые, казалось, не запомнила сразу, но теперь они сами приходили на память, вызывая дрожь в ногах и страстную истому в теле. Это мешало, отвлекая во время танца, и Лидочка решила, что после этого решающего проклятого свидания заставит себя забыть все, и никогда больше не позволит изменить единственной своей любви.

Поездка в Стрельну началась удачно. Ехали в авто, что для девушек было необычно и полно очарования, легкие шарфы, повязанные поверх шляпок, развевались на ветру, было много вскрикиваний, смеха, шуток. Мужчины, развеселясь их юным восторгом, вели себя галантно. Дача оказалась великолепным особняком рядом с дворцом Великого князя Константина Николаевича, парк позади нее выходил к заливу. По другую сторону дворца была дача Кшесинской. По приезде отправились гулять по парку и к берегу моря, выйдя неожиданно к прелестному павильону на самом берегу, где был уже сервирован чай. В распахнутые окна залетал ветерок, несущий запах моря, на столе стояли у каждого прибора маленькие букетики фиалок. Лидия потрогала пальцем нежно-лиловые цветы, пахнущие лесом, и ей стало жаль их, сорванных ради минутной прихоти. Себя она не жалела. Мужчины заявили, что прогулка по весеннему взморью может окончиться жестокой простудой, если не принять соответствующие меры, и всем добавили в чай по ложке рому. Разговор был общим и носил характер легких сплетен и болтовни. Веселость и непосредственность Верочки Серовой задавали всему тон. Далее все вышли на берег посмотреть, не виден ли вдали в заливе Кронштадт.

Незаметно группа разбилась на пары, идущие поодаль друг от друга, слышен был заразительный смех Верочки, собирающей фиалки. Лидочка шла спокойно, слушая своего спутника, он рассказывал о путешествии с Государем, когда тот был еще Наследником, в Японию и о покушении на него, которому был свидетелем. Рассказывал он превосходно, Лидочка заинтересовалась и задавала вопросы о виденном на Востоке. Подойдя к даче, он предложил показать ей дом. Так же спокойно она согласилась, давно гадая, как же это все устроится, чтобы они оказались вдвоем. Устроилось все очень естественным образом: он водил ее по дому, показывая музыкальный салон и столовую, библиотеку, зимний сад с оранжереей, красиво изогнутую лестницу на второй этаж и, проведя ее наверх, показал комнаты для гостей.

— Не хотите ли отдохнуть перед обедом и привести себя в порядок?

Она поблагодарила, и он ввел ее в изящно обставленный маленький будуар. Лидочка подошла к зеркалу, ожидая, что он выйдет, дав ей возможность действительно привести себя в порядок, но он подошел вслед за ней и, глядя на нее в зеркало, спросил, почему она не носит волосы распущенными.

— С локонами вы были бы очаровательны! Распустите волосы, прошу вас!

Лидочка покорно вынула шпильки, и волосы рассыпались по плечам. Он принялся поглаживать их, приговаривая, что она прелестно выглядит. Его пальцы скользнули с волос на шею и начали расстегивать платье. Она услышала тяжелое сопение рядом с собой и закрыла глаза, борясь с дурнотой.

На другой день в театре Лидии встретилась Евгения Павловна Соколова и подозвала с вопросом, почему она не приходит к ней заниматься. Евгения Павловна была замечательным педагогом и работала со всеми солистками театра, даже Матильда Феликсовна обязательно приходила к ней перед каждой новой ролью или ответственным спектаклем. С кордебалетом Соколова не занималась. Видя удивленный взгляд Лидии, она сообщила, что об этом ее просил Фокин.

— Давайте поработаем над «Призраком розы», деточка. Вы произвели впечатление на Михаила Михайловича. Пора заняться чем-нибудь серьезным. И скажу вам по секрету, который скоро будет всем раскрыт, в наступающем сезоне начинаются репетиции «Щелкунчика», где вас ждет маленькая, но прелестная роль! Все, кто видел вас в выпускном спектакле, с нетерпением ждут этого.

— Откуда вы знаете?! — непроизвольно вскрикнула Лидия, думая, как быстро стал известен результат ее вчерашней ужасной сделки.

— Тише, деточка, это все-таки секрет! Завтра я жду вас у себя в классе.

На ставших ватными ногах Лидия прошла по коридору и толкнула первую попавшуюся дверь. Не зажигая света, она прислонилась к шкафам с костюмами и зарыдала, обхватив голову ладонями и раскачиваясь из стороны в сторону. Затихнув, она еще какое-то время стояла, ничего не соображая, с шумом в голове. Но постепенно к ней вернулось чувство реальности, и она, сжав кулаки и ударяя ими по стене, словно закрепляя сказанное, поклялась себе, что теперь только неудача на сцене сможет заставить ее заплакать. Слезы — это роскошь и ими надо платить за самое дорогое в жизни, а теперь единственным предназначением ее был балет. Ее уже не интересовало, была ли ее жертва оправдана, или новая роль и так была назначена ей. Все это уже отошло в прошлое. Впереди была вся жизнь, и она намерена была прожить ее, танцуя. Как амазонка с выжженной грудью, чье предназначение — битва.


Уже через несколько месяцев, не дожидаясь долгожданной премьеры возобновленного «Щелкунчика», Лидия получила приглашение выступить в частной антрепризе в балетах Фокина. «Шопениана», которую теперь называли «Сильфиды», и «Призрак розы» стали знамениты благодаря огромному успеху в Европе и вызывали восторженный интерес у петербургской публики. Стали появляться газетные рецензии, полные похвал не только самой постановке, но и исполнению главных партий. Имена Лидии Левиной и Михаила Суворова были связаны в них массой превосходных эпитетов.

Лидии трудно было не замечать пристального внимания Мишеля. Казалось, он все время решает для себя загадку ее таинственного каприза и не может понять, для чего ей это понадобилось. Его вопросительный взгляд преследовал ее везде. На репетициях, где теперь они часто танцевали вдвоем, она чувствовала его руки на своей талии уже не как руки партнера, они пытались разбудить в ней воспоминание о том мгновении, когда его прикосновения разожгли в ней страсть. Это сердило Лидию, потому что Мишелю почти удавалось это сделать. Она же сопротивлялась изо всех сил, ненавидя не его — нет, себя за свою слабость перед природой, перед той неведомой силой, которая против ее воли разжигала в ней желание испытать еще раз поразивший ее восторг. Вернувшись домой из Стрельны, она, сжав зубы и борясь с омерзением к самой себе, поклялась, что ни одному мужчине она не позволит прикоснуться к себе, никогда, никогда! И теперь она презирала себя за готовность нарушить эту клятву. Лидии не жалко было Мишеля. Она не связывала то, что произошло между ними, с его любовью, она вообще не понимала, как любовь с этим связана. Для нее любовь была волшебным состоянием души, когда забываешь обо всем земном. При чем тут тело? Ее жестокая холодность с Мишелем была неосознанной и ранила его тем глубже.

Сезон сложился для Лидии блестяще. О ней заговорили до того, как она появилась в первой настоящей роли на сцене Мариинского театра, из-за ее выступлений в балетах Фокина, поэтому, когда она впервые станцевала Фею Кандид в «Спящей красавице», публика встретила ее овацией. Другие танцовщицы Лидии не завидовали, зная ее как незлобивую и трудолюбивую тихоню. День ее по-прежнему состоял из изнурительных тренировок, результатом которых и были те маленькие шедевры, в которые она превращала самые незначительные роли. Особенно Лидия любила дни, когда давали не балет, а дивертисменты. Она могла сама выбрать понравившийся отрывок из балета и часто танцевала вальс из «Шопенианы» или дуэт из «Карнавала» Фокина с Мишелем Суворовым. Этот дуэт кокетливой Коломбины и влюбленного, одержимого страстью Арлекина исполняли они виртуозно и достоверно, что было не удивительно. Она так была счастлива во время танца, что, закончив его, еще какое-то время светилась улыбкой, стирая капельки пота со лба и успокаивая дыхание. С такой же улыбкой она смотрела на Мишеля, говоря ему неизменно слова благодарности.

После спектакля иногда Мишель просил позволения проводить Лидию домой. Жила она по-прежнему с матерью в их старой квартирке на углу Большой Мещанской и Фонарного. Вместо короткой дороги по Офицерской улице Мишель вел ее вдоль Екатерининского канала и, проходя мимо своего дома, всегда чуть замедлял шаги, вопросительно глядя на нее. Лидия с непроницаемым лицом шла вперед и он, вздохнув, продолжал прерванный разговор. Если не было поздно, Лидия приглашала Мишеля зайти к ним выпить чаю. Мария Семеновна принимала его со смешанными чувствами. Мишель ей очень нравился, она знала, что он влюблен в Лидочку и что он подает большие надежды. Но после того, как он однажды просил у нее руки Лидии, она объяснила, что в мужья Лидочке он не годится по причине крайней молодости, ведь ему недавно исполнилось девятнадцать и он всего на год старше ее дочери. О личной жизни и проблемах дочери Мария Семеновна даже не догадывалась и мечтала, как, став известной танцовщицей, ее Лидочка сделает удачную партию, что случалось иногда в театре. Только это и было тайной мечтою Марии Семеновны, верившей, что ее скромница дочь достойна самого лучшего. Эти чаепития проходили мучительно и для Мишеля и для Лидии, хоть и по разным причинам. Но она считала, что невежливо не пригласить его после того, как он подводил ее к дому, а ему хотелось подольше не расставаться с ней. Это было очень по-детски и глупо, хотя мучили их совсем не детские чувства.