— Лидия Викторовна, поедем в конце сезона в Париж, вы должны встряхнуться. Я бы на вашем месте вообще переехала в Париж жить, помните, как было весело до войны, когда приезжали на сезоны? Ну, зачем вы отказали антрепренеру из Гранд Опера? Негоже вам здесь носиться полуголой на сцене! Михал-Михалыч Фокин такой срам не допустил бы! — Любочка ворчала так каждый раз, когда Лидия танцевала в балете «Весна священная», поставленном Нижинским, балет этот ей не нравился.

— Может и правда поехать? — рассеянно говорит Лидия, думая, что вдруг там, где она когда-то получила Андрея, она сможет наконец осознать свою утрату и примириться с ней, — С Фокиным хочется увидеться. А танцевать, Любочка, какая разница — где. Я хотела бы танцевать в нашем Мариинском! Помнишь, как там славно было? А ведь знаешь, в марте на будущий год десять лет будет, как я вышла из училища. Верочка Серова, Танюша Михайлова, Мишель Суворов… Господи, какими мы были молодыми и глупыми! И правда, поедем в Париж, говорят, там теперь много приехало наших. Может, что про маму узнаю. Решено!

4. Длительная осада

В Париж уехать удалось в октябре. Ангажемент устроился сразу и очень просто. Сняли скромную квартирку в центре, недалеко от Авеню де л`Опера. Любочка начала устраиваться, а Лидия первые дни все выходила побродить. Печально было проходить теми бульварами, где когда-то рядом шел Андрей. За эти годы боль притупилась, спряталась в дальний уголок там, где когда-то билось молодое и горячее сердце, а теперь ощущались пустота и мрак. Но ее все тянуло туда, где не осталось даже призраков той молодой и влюбленной пары, шагающей по бульварам и набережным Сены, улыбаясь и глядя друг другу в глаза. Как нелепо они выглядели бы сейчас в своей старомодной одежде, со своими старомодными чувствами, каких уж нет. Все изменилось. Не танцуют уже канкан в кабаре на Монмартре, давно не поет куплеты старый шансонье… Из распахнутых дверей варьете несутся бешеные синкопы джаза и чарльстон. Лидия бродит по бульварам и сердце ее возвращается к тем дням, почти восемь лет назад, и наполняется чувством, — нет, предчувствием счастья, что бурлило в ней тогда рядом с Андреем, накануне их объяснения. Ей становится значительно спокойнее после этого, словно она почерпнула сил у тех счастливых молодых влюбленных. Лидия поняла, что не зря приехала в Париж, здесь ее рана зарастет, оставив только память, любовь и нежность.

Через несколько дней случились две встречи, возобновившие старые петербургские-петроградские связи. Любочка, возвращаясь с рынка, куда ходила по старой русской привычке, игнорируя лавочки поблизости, таинственно позвала Лидию в маленькую переднюю и там, смеясь и плача, бросилась Лидии на шею Екатерина Федоровна. С такою же, как у Любочки, плетеной сумкой, полной овощей, она на рынке закупала продукты к обеду и узнала горничную Лидии. По дороге Любочка рассказала Екатерине Федоровне обо всех событиях их французского бытия, которых было на удивление мало при их скромном образе жизни. Екатерина Федоровна сообщила, что живут они с Анной совсем недалеко, и обязательно нужно встретиться и поговорить обо всем. Лидия не решилась сразу спросить про мать и пообещала прийти вечером, когда Анна вернется со службы.

Лидия сидела с Екатериной Федоровной в их скромной гостиной, которая была еще и столовой, и рабочим кабинетом, и слушала рассказ об эпидемии испанки, которая гуляла по Петрограду в восемнадцатом году, поражая самых слабых. Она представляла себе очень живо, как мама умирала совершенно одна, в бреду звала ее и просила воды, и спазм сжимал горло. Три года почти Лидия думала о матери, скучала и писала письма, а та уже была мертва! Екатерина Федоровна словно читала ее мысли о том, что теперь, после смерти Андрея и матери, она стала совсем одинокой, и пыталась утешить Лидию.

— Девочка моя, дорогая, не думай только, что ты осталась совсем одна, мы с Аней всегда считали тебя Андрюшиной женой, мы тебя любим. Считай, что у тебя есть сестра и старая тетя. Если бы ты видела, что там творится, если бы ты пережила то, что мы с Анечкой, ты яснее поняла бы, что все происходящее в нашей стране послано, как Божье испытание, и кто знает, может самых невинных Он заранее освободил от мук. Думай об этом так.

— Я должна была взять ее с собой! — горестно восклицала Лидия, и Екатерина Федоровна подумала, что теперь она будет так же изводить себя, как и после смерти Андрея.

Вошедшая Анна вскрикнула от неожиданности и изумления, увидев Лидию, и бросилась ее обнимать. Лидия не сразу заметила, что Анна пришла не одна. Они стояли, обнявшись, и торопливо забрасывали друг друга вопросами о прожитых врозь годах, не дожидаясь ответов, потом засмеялись, отстранились, оглядели друг друга и Анна вспомнила о своем спутнике.

— Лидочка, дорогая, познакомься, пожалуйста, с нашим лучшим другом, бывшим опорой в скитаниях все эти годы, Федором Михайловичем Давыдовым. Лидия Викторовна Левина — невеста моего погибшего на фронте брата.

Лидия подняла глаза на мужчину, стоявшего у двери, и чуть вздрогнула от неожиданности. Перед ней был тот самый «благодетель», принявший участие в ее балетной карьере и фатально изменивший ее жизнь. Лидия не видела его с тех пор, с последнего свидания в Стрельне, и теперь, почти через десять лет, быстро пришла в себя и поздоровалась совершенно равнодушно. Федор Михайлович поцеловал ей руку и Лидия подумала, что он несколько постарел, но зато похудел, утратив второй подбородок. Екатерина Федоровна пригласила всех пить чай и за столом обращалась с Федором Михайловичем, как с родственником. Интересно, думала Лидия, вспомнил ли он меня, или таких как я у него было столько, что и не упомнишь? Она внимательно посмотрела на него и заметила, что он тоже украдкой разглядывает ее. Лидии стало неприятно. Между тем Аня рассказывала об их жизни на Кавказе и бегстве из революционной России.

— Ах, Лидочка, ты и представить не можешь, что мы пережили там. Голод, холод, тиф… Большевики два раза брали власть на Кавказе, потом их оттесняли. Расстрелы, виселицы… Когда мы бежали из Минеральных Вод, попали под артиллерийский обстрел. Большевики стреляли прямо по подводам с беженцами. Потом мы зимовали в Анапе. Жили в такой комнатке, почти в сарае. Потом перебрались в Новороссийск и тут нам повезло, судьба свела с Федором Михайловичем и Софьей Леопольдовной, царствие ей небесное! Если бы ты видела, как мы жили два месяца в вагоне! А чем питались!

— Ну, не преувеличивай, Анечка, бывали моменты! — добродушно вставила Екатерина Федоровна, — Помнишь, как в Анапе мы ходили завтракать в греческую кофейню? Купим по дороге чуреков, вкусных, почти горячих, и в кофейне берем по стакану «греческого кофе». Ты, Лидочка, такой и не пила, тебе, может быть, показался бы невкусным, а мы наслаждались! Варят они его прямо в молоке с сахаром. Кстати, там часто встречали Кшесинскую с сыном и сестрой. Она превосходно держалась. В одной блузке и старой потертой бархатной юбке так и проходила всю зиму.

— В Новороссийске начался настоящий тиф. Все вагоны на вокзале были переполнены беженцами, — продолжила рассказ Аня, — Тут мы и оказались соседями с Давыдовыми. Когда Софья Леопольдовна заболела, я ухаживала за ней, Федор Михайлович мне помогал. В санитарном поезде мест не было, да и умирали там скорее. Никогда не забуду, как хоронила мужа молодая графиня Ирина Воронцова-Дашкова: на подводе, в грубом сосновом гробу, а графине собрали черную траурную одежду, у кого что было. Софья Леопольдовна умерла в конце января двадцатого года. Мы ждали очереди плыть в Константинополь. Все ехали туда и ожидали выдачи визы. Все мечтали о Париже.

— Если бы мы отправились в Константинополь, до сих пор сидели бы там, — вставляет Екатерина Федоровна, — Спасибо Федору Михайловичу, это он устроил нас на итальянский пароход до Венеции. Мы плыли с Великой Княгиней Марией Павловной и ее сыновьями. Так что визу мы ждали довольно цивилизованно в Венеции. Пока добрались до Парижа, пока устроились, пока Аня нашла работу, опять-таки благодаря Федору Михайловичу… Лидочка, о тебе мы слышали, но разыскать пока возможности не было. Это счастье, что ты сама приехала в Париж! Надолго?

— У меня ангажемент в Гранд Опера. Через неделю первый спектакль. Я, пожалуй, пойду, Екатерина Федоровна. Теперь мы часто будем видеться.

Лидии хочется уйти, она неловко чувствует себя в присутствии Давыдова. И ей хочется поплакать о маме. Но он встает и тоже прощается, спросив ее разрешения проводить домой. Лидии приходится согласиться. Они идут, пересекая шумную Авеню де л`Опера, Лидия молчит и Давыдов какое-то время собирается с духом, прежде чем заговорить.

— Лидия Викторовна, мне трудно описать чувства, которые я испытываю, увидев вас снова через столько лет. Я предполагаю, что вы не можете питать ко мне особо дружеских чувств, но прошу вас… — Лидия сделала неопределенный жест и он повторил еще раз настойчиво, — Я прошу вас, позвольте мне изредка видеть вас. Не отталкивайте меня сразу. Возможно со временем я смогу оправдаться перед вами и завоевать снисхождение.

— Если мы увидимся у Екатерины Федоровны, я не смогу избегать вас. Но… Мне трудно быть благосклонной. Простите.

Давыдов молча взял ее руку и поцеловал.

Когда Лидия снова встретилась с Аней и они разговаривали откровенно о пережитом за эти годы, о Давыдове не было сказано ни слова. Но словно специально, он все время попадался на глаза Лидии. У Екатерины Федоровны он бывал очень часто. Анна рассказала между прочим, что Давыдов очень удачно распорядился весной семнадцатого года своим капиталом, переведя все во Францию, и теперь не испытывал, как большинство беженцев, нужды. Старые связи в министерствах Европы помогли ему устроиться неплохо при министерстве иностранных дел, Аню он взял секретарем. Если бы не его помощь, они с Екатериной Федоровной остались бедствовать в Константинополе, как сотни других русских эмигрантов. Ане Федор Михайлович очень нравился. К счастью Лидия не могла так часто бывать у них вечерами, занятая в театре, а приходила к Екатерине Федоровне днем, когда та в одиночестве сидела над переводами своих книг, которые решила попытаться издать здесь. Они пили чай и вспоминали петербургскую жизнь, Лидия расспрашивала о детстве Андрея и убеждала Екатерину Федоровну, что теперь получает от разговоров о нем большое удовольствие.