Человечество вступило в новую эпоху. Мир закружился в бешеном вихре небывалых перемен, охвативших все и вся. Менялись нации и континенты, менялся сам воздух. Отныне целые города будут исчезать, растворяясь в клубах огня. Грибовидное облако будет рассыпать смертоносный пепел с небес. Люди будут устанавливать флаги на Луне. «Достичь звезд» – это уже не поэзия, а чистая наука. И все за какие-то двадцать – двадцать пять лет.


Через неделю после того, как Япония сбросила бомбы на Перл-Харбор, Соединенные Штаты вступили в войну против стран «оси» – Германии, Италии и Японии.

Чарли Силе работал правительственным инспектором на военном заводе, производившем танки и бронетранспортеры, в сорока милях вниз по Гудзону. Свой старый дом, в котором они с женой прожили сорок лет, он заколотил и переехал в новую квартиру поблизости от места работы.

В тридцатые годы начался великий исход молодежи из Найтсвилла. С началом Второй мировой войны матери и отцы молодых людей стали свободными. Хэм из собственного кармана оплатил открытие автобусного маршрута из Найтсвилла в Клинтон, где строился гигантский авиационный завод. Еще до Нового года каждый трудоспособный человек от шестнадцати до шестидесяти пяти лет оказался в состоянии содержать себя самостоятельно.

Однако в Рождество на планете не царили ни мир, ни добрая воля. Отчетливее всего это чувствовалось в Уитли. Противостояние между Келли и Хэмом, вызревавшее с самого дня его возвращения, накалилось до последней степени. Она пригласила его полакомиться дичью, зажаренной на вертеле. Но истинным ее намерением было поджарить на вертеле его самого.

Он почувствовал напряженную атмосферу, как только вошел в дом. Келли и Нат пили яичный коктейль, сидя перед холодным камином. Хэм перевел глаза с Келли на орла, распростертого над каминной доской, и решил, что они подходящая пара. Выражение лица Ната подтвердило, что ожидается драка.

Хэм сразу же угодил в ловушку. Он потер заледеневшие пальцы и протянул руки к холодному камину.

– Почему вы не разожгли огонь? День сегодня самый подходящий: десять градусов ниже нуля, и снег опять идет.

– Потому что во всем Найтсвилле не осталось ни одного человека, который мог бы наколоть мне дров. Неблагодарные свиньи! И Билл Миллер, и Дэн Стайлс – все они одинаковы. – Она передразнила Билли: – «Я бы очень хотел вам услужить, мэм, но времени совсем нет. В канун Рождества я работаю двойную смену». – Голос ее прервался от ярости. – Денежки мои на прошлое Рождество не постеснялся взять.

– Мама, ты несправедлива, – вмешался Нат. – С какой стати Билл Миллер должен колоть для нас дрова, если он работает по шестьдесят часов в неделю? Я же хотел наколоть дров, но ты мне не позволила.

Хэм подошел к бару. Налил себе виски.

– За что ты так сердишься на Билла Миллера и остальных? За то, что впервые за многие годы они сумели найти работу, которая хорошо оплачивается? Я имею в виду не только деньги, но и самоуважение.

– Самоуважение! – с отвращением фыркнула Келли. – Как я проклинаю тот день, когда решила написать тебе письмо! Ты приехал, чтобы настроить этих простых людей против меня, которая одна заботилась о том, чтобы они не остались голодными, без крыши над головой. И во время Депрессии, и еще долго после нее. Неблагодарные псы!

– Псы, – сухо повторил Хэм. – Как та старая собака, которую ты кормила и пригрела здесь, в Уитли. Она была тебе благодарна. Я помню, как она подползала к тебе на брюхе, виляя хвостом, и лизала твои ноги. Ты такой благодарности ждешь от людей?

– Не смей поучать меня, лицемер! – Она расхаживала по комнате, как разъяренная тигрица. – Ты приехал только дня того, чтобы настроить людей против меня. Послушать только все эти пустые словеса, которыми ты их пичкал!

Он пальцем размешал жидкость в стакане, облизнул его и вызывающе взглянул на Келли.

– Гордость и самоуважение, честный труд и справедливая оплата… Что плохого в этих принципах?

– Ты даже сумел внушить им, будто я высасываю из них всю их мужественность, как салемская ведьма. – Она презрительно хмыкнула. – Во всем Найтсвилле никогда не было ни одного настоящего мужчины!

Нат подлил масла в огонь, заступившись за Хэма:

– Мама, по-твоему получается, будто Хэм намеренно объявил войну, только для того чтобы досадить тебе.

Келли с размаху ударила его по лицу. Впервые в жизни. На какую-то долю секунды они стали чужими людьми. Хэм ясно видел это по их растерянным лицам.

Момент прошел. Келли протянула руку, нежно коснулась побагровевшей щеки Ната.

– Нат… сынок… Я не хотела… Я… я… Прости меня, пожалуйста.

– Все в порядке, мама. – Он сжал ее руку, отнял от своей щеки.

– Ты сердишься на меня.

– Нет, я не сержусь, и хватит извиняться, Бога ради.

Именно это непривычное для нее раскаяние оказалось по-настоящему невыносимым.

Она снова обернулась к Хэму.

– Ты даже моего сына настраиваешь против меня. Я знаю, что у тебя на уме!

– Мама, ты с ума сошла!

Хэм засмеялся.

– Нат, сделай матери еще яичного коктейля. Может быть, это ее успокоит.

Келли крепко прижала кулаки к бедрам. Ногти впились в кожу сквозь шерстяную ткань юбки. Ее гнев на них не подействовал. Хуже того, она потеряла лицо. Они одержали над ней верх. Отец и сын восстали против матери…

– У меня есть глаза и уши. Я понимаю, что у тебя на уме. – Больше она решила на эту тему не говорить. Пока. Пусть последнее слово останется за ней. – Не надо больше яичного коктейля, Хэм. Смешай мне виски с водой, пожалуйста.

В Уитли она хозяйка, и Хэм очень скоро это почувствует, к своему собственному сожалению.

После обеда Хэм с Натом пошли в сарай и накололи дров, не обращая внимания на протесты Келли, повторявшей, что Нат отрубит себе ногу или руку.

– Он обращается с топором лучше меня, – уверял ее Хэм. – И, кроме того, нам необходимо поработать после всей этой еды. Индейка, картофельное пюре, не говоря уж о пирогах… А ты помоги кухарке. Смотри, сколько всего осталось.

Сначала мокрые от снега поленья никак не хотели разгораться: шипели и плевались. В конце концов, Хэм справился с ними с помощью кузнечных мехов, и вскоре языки пламени поднялись до самого дымохода. Стулья пододвинули поближе к камину, и все трое стали наслаждаться теплом, кофе и бренди.

Все началось исподволь, с безобидной фразы. Катаклизмы, как правило, незаметно подкрадываются к тем, кого избирают в качестве жертвы.

– Через несколько месяцев тебе исполнится девятнадцать, – заметил Хэм. – Я слышал, что теперь, когда мы вступили в войну, молодых ребят призывают прежде, чем успевают высохнуть чернила на их карточке призывника. Не тяни слишком долго, Нат. Если решил записаться на военную службу, сделай это до своего дня рождения.

– Ната не призовут, и никуда он не запишется, – оборвала его Келли с улыбкой превосходства. – Он поедет в Уэст-Пойнт. Завтра позвоню Уэйну в Вашингтон и скажу, чтобы он все устроил.

Хэм, прищурясь, смотрел на Ната.

– Я удивлен. – Судя по тону, он был не только удивлен, но и разочарован. – Ты дал мне понять, что меньше всего хочешь этого назначения.

Нат подался вперед, упершись локтями в колени. Лицо его горело.

– Мама так хочет, – произнес он едва слышно.

– Я знаю. А чего хочешь ты?

– Не трогай его, – вмешалась Келли. – Он уже все решил.

– Разве? Нат, ты решил, или твоя мать?

– Прекрати, Хэм! – Ярость лишила ее обычной привлекательности. Ноздри раздулись, бескровные губы сжались в тонкую полоску. – Я не позволю тебе изводить Ната. Он все решил!

– Тогда пусть сам об этом скажет. Посмотри на меня, Нат. Она поднялась с места.

– Хэм, я тебя предупреждаю!

Он не обращал на нее внимания.

– Нат, скажи, почему ты передумал? Ты ведь говорил мне, что не согласишься на это назначение, потому что не хочешь никаких особых привилегий. Сказал, что хочешь служить наравне с остальными.

Нат поднял голову. Глаза его встретились с испытующим взглядом Хэма.

– Это правда. Я хотел бы записаться на службу. Но она мне не позволит.

– Все, Нат, довольно. Вопрос закрыт. – Келли сжала ладони.

– Королева произнесла последнее слово. – Хэм откинулся на стуле, положил ногу на ногу, с неприязнью глядя на нее.

Нат встал с места, возвышаясь над хрупкой фигурой матери. Голиаф против Давида, подумал Хэм. Без поддержки великан обречен.

Нат обратился к Хэму:

– Последние недели она только и делала, что пилила меня. И точит, и точит, и точит… Если я еще раз услышу о своем долге и ответственности перед ней и перед этой проклятой пигмейской династией, которой она так одержима, я сойду с ума.

– Нат! Как ты смеешь?! – Келли подняла руку.

– Смею! Ну давай, ударь меня еще раз. Это лишь облегчит мне задачу.

Келли поднесла руку к пылающему лицу, потерла лоб.

– Не говори со мной так, сынок. Можно подумать, будто я плохая мать, будто я злая и не люблю тебя. А ведь за все восемнадцать лет моя вина лишь в том, что я слишком сильно тебя любила. Душила своей любовью.

Нат хрипло рассмеялся.

– Ты слышишь, Хэм? Она этим хвастается! Душила любовью… По крайней мере, сейчас ты говоришь правду, мама.

– Я всегда говорю правду.

– Неужели? А как ты добилась того, что я согласился принять это назначение? Разве это честно? Ты только послушай, Хэм. Я спросил ее, что она хочет в подарок к Рождеству. Она ответила с обычным своим загадочным видом, что это будет мое последнее Рождество в Уитли, перед тем как на меня наденут военную форму, поэтому подарок должен быть особенный. Я с этим согласился. И тогда она вынудила меня дать ей честное слово, что я выполню одну ее просьбу. Я дал ей слово. Ты, конечно, догадываешься, в чем состояла просьба. А вот я, дурак, сразу не догадался.

– Просьба заключалась в том, чтобы ты согласился принять назначение в Уэст-Пойнт? Нат, честный человек не обязан выполнять обещание, которое его вынудили дать обманным путем. Твоя мать произносит праведные речи о долге, об ответственности. Я все это с ней проходил. Так вот я скажу тебе, в чем состоит твой первейший долг. Он перед самим собой. Пошли это назначение к чертям, и запишись на службу. Ты-то ведь этого хочешь, не так ли?