– И пусть, невелика беда. В жизни им надо знать, как добывать сланец, как обращаться с плугом и как делать детей.

Голубые глаза засияли коварным удовлетворением.

– Вот этому-то в школе не учат, правда, Натаниэль? Ни в школе, ни в каком другом месте не научишься делать детей.

Лицо его осталось непроницаемым. Лишь костяшки пальцев, крепко сжатых в кулаки, побелели. В голосе зазвучал лед.

– У нас в роду всегда так. Отцу исполнился сорок один год, когда моя мать в первый раз забеременела.

– Но тебе-то уже пятьдесят четыре.

Он поднял руки, долго смотрел на них. Руки с толстыми венами, ссадинами и мозолями, похожие по цвету и по фактуре на кору дуба. И весь он казался таким же крепким и несгибаемым, как дуб.

– Если бы ты сидела дома, как другие жены, и занималась домашними делами, может быть, это произошло бы скорее. – Казалось, весь его гнев и решимость куда-то улетучились. – Подавай заявление об уходе и можешь остаться еще па один семестр. Только на один!

– Спасибо, Натани…

Прежде чем она успела договорить, он повернулся и вышел из комнаты.


Школа представляла собой белое четырехугольное здание, похожее на коробку, с небольшой башенкой над парадным входом. Каждое утро, точно без пятнадцати минут девять, Аманда звонила в звонок, созывавший детей Найтсвилла в класс. Она дергала за веревку звонка, пока не начинали болеть руки.

Ученикам, закончившим шестилетнее обучение в Найтсвилле, приходилось ходить пять миль пешком вниз по реке до Клинтона, где находилась средняя школа.

В школе Найтсвилла не хватало учебников и грифельных досок, однако само здание отличалось надежностью и удобством. Зимой, когда морозы достигали тридцати градусов, а ветры и бураны завывали, как демоны в аду, в школе было теплее и уютнее, чем во многих домах поселка. Огромная пузатая печь на карликовых ножках, стоявшая посредине классной комнаты и топившаяся углем, в соединении с теплом, исходившим от тел учеников, надежно защищала от промозглых сквозняков, несмотря на то что окна и стены казались ледяными.

В то время все дома в поселке имели уборные во дворе, и школа не составляла исключения. Ее отхожее место располагалось на расстоянии примерно в сто футов, в глубине леса, и в холодное время это, конечно, являлось существенным недостатком. Зимой ученики предпочитали терпеть до последнего, чем отправляться в путешествие к «ледяному домику», как они его называли. Однако к концу учебного года, в мае– июне, когда наступала жара, учителя и ученики сходились во мнении, что отхожее место следовало бы отодвинуть еще дальше в лес.

Школьный «туалет» – на этом названии настаивала Аманда – представлял собой грубо сколоченную хибару с деревянной перегородкой посредине. Одна половина «для мальчиков», другая – «для девочек». В задней стене каждого отделения имелось небольшое окно. Несколько лет назад, после бесчисленных жалоб девочек на то, что ребята «подглядывают», окно в девичьем отделении замазали черной краской. Однако это нисколько не повлияло на решимость мальчишек все видеть собственными глазами. Стены девичьего отделения пестрели дырочками и отверстиями, которые девочки с таким же упорством залепляли глиной и смолой.


Прошло две недели первого семестра 1904 года. Бабье лето обмануло все ожидания: стояла свежая, прохладная погода; душный, влажный воздух, казалось, совсем не двигался. Он висел над рекой, над долинами, как застоявшаяся болотная вода.

В пятницу, во время дневного перерыва, Аманда сидела за своим столом, лениво откусывая маленькие кусочки от сандвича с цыпленком и радуясь, что рабочая неделя позади. Почти все ученики уходили на ленч по домам, давая учительнице восхитительную возможность провести час в полном одиночестве. Аманда использовала это время еще и для того, чтобы проверить тетрадки. Ела она всегда одно и то же – сандвич, иногда с какими-нибудь фруктами.

Какая-то девочка, громко топая, вбежала в классную комнату. С легким раздражением Аманда подняла глаза от бездарного сочинения, посмотрела на стенные часы. Прошло меньше получаса от обеденного перерыва.

– Ты рано пришла, Лиззи, – сказала она резче, чем ей бы хотелось.

Десятилетняя Лиззи Уильяме, толстая, неловкая, с круглым поросячьим лицом и прямыми светлыми волосами, плюхнулась на сиденье прямо перед Амандой с такой силой, что едва не опрокинула чернильницу.

– Миссис Найт! Там в уборной мальчишка проделал дырку в перегородке, чтобы подглядывать в наш туалет.

Аманда откинулась на спинку стула, тяжело вздохнула.

– Кто он, этот мальчишка?

– Не знаю. – Лиззи с трудом перевела дыхание. – Я только заметила его глаз в дырочке. Хорошо, что я его заметила прежде, чем… – Она произнесла это так чопорно, что Аманда не смогла сдержать улыбку. – Сейчас там Бетти Лу Эдварде. Я ей сказала, что кто-то из мальчишек подглядывает, а она только рассмеялась и все равно спустила трусики.

Аманда почувствовала сильнейшее раздражение и вскочила со стула.

– Оставайся здесь, Лиззи. Я сама этим займусь.

Решительной походкой она направилась к двери.

Четырнадцатилетняя Бетти Лу Эдварде, одна из самых сильных учениц шестого класса, должна была бы учиться в восьмом. На уроках она скучала и дулась. Черноволосая, очень хорошенькая, с развитой женской фигурой, она словно выставляла напоказ свои пышные формы, одеваясь в коротенькие облегающие платья. А в шестом классе есть мальчики, которым уже по шестнадцать лет.

Если то, что рассказала Лиззи, – правда, значит, Бетти Лу еще более зрелая девушка, чем Аманда предполагала. Быстрыми шагами она шла по тропинке к уборной. Звуки шагов терялись в густом ковре из листьев и хвои. Тропинка змеилась, петляла между деревьями. Подойдя к уборным, Аманда с облегчением увидела, что дверь в отделение мальчиков распахнута настежь. Значит, там никого нет. Мальчишка, о котором говорила Лиззи, уже ушел. Да и был ли он на самом деле? У девочек-подростков чересчур богатое воображение.

Аманде захотелось самой взглянуть на ту дырочку, о которой говорила Лиззи. Она вошла в мальчишеское отделение, напрягла глаза в тусклом свете и с удивлением обнаружила, что дырочка есть, и довольно большая, на высоте примерно десяти футов от пола. Проделана чем-то острым, скорее всего ножом.

Не подумав о том, что делает, движимая рефлексом, влекущим человеческий глаз к любому отверстию, она прильнула к дырочке в перегородке. Вначале она ничего не разглядела в полумраке и уже собиралась отойти от перегородки, когда обнаружила, что в девичьем отделении кто-то есть. Глаза постепенно привыкли, и Аманда различила смутные очертания, движения. Да там вовсе и не так темно, как показалось вначале. Тонкие лучи солнечного света проникали снизу, сквозь дверную щель. Постепенно Аманда все яснее различала то, что происходило в девичьем отделении. И то, что она увидела, буквально повергло ее в шок.

В круглом отверстии вырисовывались две фигуры, видимые от талии до колен. Обнаженные от талии до колен. Платье на девочке поднято до бедер, брюки мальчика сброшены на пол. Оттуда не доносилось ни звука. Казалось, двигались только руки, словно отделившиеся от тел, трогали, исследовали, ласкали. Аманда наблюдала в беспомощной растерянности, не в силах оторвать глаз от отверстия. Когда-то пятилетним ребенком она так же заворожено наблюдала в первый раз за игрой волшебного фонаря.

Пальцы девочки сомкнулись на поднятом фаллосе мальчика. Мальчика? Да нет, мужчины. Аманде он показался огромным. Она впервые в жизни наблюдала подобную сцену. За шесть лет замужества она ни разу не видела Натаниэля без брюк и рубашки. Их совокупления всегда происходили в темноте, под простынями и одеялами.

Прислонившись спиной к закрытой двери, девочка притянула мальчика к себе и осторожно, нежно повлекла его к своим расставленным бедрам.

Аманда откинула голову, поднялась и вышла. Солнечный свет ослепил ее так, что закружилась голова, и она слегка покачнулась. Постояла несколько минут, потом пошла обратно по тропинке к зданию школы. Ноги и руки ее будто онемели.


В эту ночь, как всегда по пятницам, Натаниэль потянулся к ней, как только они оказались вместе на большой двуспальной кровати и погасили свет. Неожиданно для Аманды в ее воображении снова возникла сцена, увиденная в туалете. Разгоряченные тела, движущиеся словно сами по себе руки… Аманда внезапно ощутила удивительную легкость, почти невесомость. Тело ее поднималось все выше, выше, словно детский шарик в потоках воздуха к огромному горячему шару солнца. Оно обдавало ее своим пламенем, пока она не почувствовала, что тает, растворяется.

– Натаниэль!

Она изогнулась, принимая его в себя со страстью не уступавшей его собственной.

Ровно через девять месяцев Аманда Найт родила Натаниэлю первого и единственного ребенка. Его назвали Хэм Сайрус Найт, в честь деда и прадеда.

Через два дня после того, как Хэму исполнилось шестнадцать лет, Аманду похоронили. Она стала одной из многих, погибших после Первой мировой войны от испанки.


Весь июнь стояла сырая, холодная, ветреная погода с частыми туманами. Они висели над рекой от заката до рассвета даже в ясные дни. В воскресенье после похорон Аманды ветер дул с такой силой, что кроны столетних дубов гнулись в разные стороны.

После полудня Хэм растопил камин в огромной гостиной, и они с Натом засели за бухгалтерские книги, подсчитывая убытки и доходы от различных предприятий. Во время болезни Аманды они порядком запустили дела.

Покончив с расчетами, Нат раскурил трубку и стал ходить по комнате, глядя на красно-оранжевые языки пламени в камине.

– Каменоломня практически работает самостоятельно, на этот счет можно не беспокоиться. Но вот ферма… – Он покачал седой головой. – Сено следовало скосить несколько недель назад. На восточном лугу уже пошли семена. А раннюю кукурузу можно убирать меньше чем через неделю.