– Эй, вы живы? – Женщина из гаража напротив внимательно вглядывалась в его лицо.

– Местами, – усмехнулся Федор, приходя в себя второй раз. Теперь все оказалось еще хуже, в затылке пульсировала боль, тошнило и очень хотелось опять уйти в «астрал». Но голос соседки не давал отключиться:

– Я вызвала машину «Скорой помощи». У вас, похоже, сотрясение, как это могло получиться? А что тут произошло, все разбросано, вы на земле, гараж и машина нараспашку, да скажите же хоть что-то!

– Не знаю я, кажется, меня ударили сзади и какой-то гадостью закрыли нос и рот, я вдохнул, и все, больше ничего не помню. Сколько сейчас времени? Отцу надо позвонить, он будет волноваться. Вы никого не видели?

– Нет, я пришла минут десять назад и не сразу вас увидела, точнее, не обратила внимания на ваш гараж.

«Скорая» приехала минут через двадцать, после непродолжительного осмотра врач велел загружать больного в машину и ждать приезда милиции.

– Полиции, – с трудом разлепив губы, пробормотал Федор.

– Помолчите! – прикрикнул врач, – сейчас подъедут, тогда и скажете все, что наболело.

– Юмор у вас, однако! – пробормотал парень, стремительно теряя сознание.

– А ну хватит мне тут умирать! Тебе еще жениться надо и детей, штук пять, родить. – И врач поднес к его многострадальному носу ватку с нашатырным спиртом. – Тоже мне, чуть что, сразу сознания лишаются, а мне что прикажете делать? Мужики пошли… – Но тут он увидел в разрезе расстегнутой рубашки след от пулевого ранения и растерянно замолчал.

Пожилой дядя из полиции задал несколько вопросов и, узнав, что ничего не пропало, разрешил увезти потерпевшего. К этому моменту в гараж подъехал Олег Петрович, которого вызвала соседка, воспользовавшись телефоном Федора. Он не стал проявлять эмоций, убедившись, что с сыном все более или менее нормально, подошел к пожилому оперативнику.

– Не хочу навязывать вам свое мнение, но здесь что-то искали, не нашли и, возможно, продолжат поиски, значит, сын в опасности, я хотел бы забрать его домой, как только врачи отпустят.

– А вы не думали, что вашего сына хотели убить? Удар был достаточно сильным, правда, непонятно зачем еще и хлороформом травили.

– Хотели бы убить, убили, а травили, чтобы не пришел в себя раньше времени, он боец, прошел войну, и с ним не так легко справиться. Я сейчас подумал, скорее всего, человек, напавший на Федора, знал, что он опасный противник, вот и подстраховался.

– А сами вы где были в момент нападения, – и оперативник испытующе уставился на Олега Петровича.

– Не знаю, во сколько точно все произошло, но весь день я провел в институте, у меня студенты «хвостатые» сдают курсовые. А сейчас, с вашего позволения, я поеду к сыну в больницу. – И он направился к выходу из гаражного кооператива.

В больнице Олег Петрович сразу нашел лечащего врача, благо Федора уже положили в палату, и выяснил, что у сына сотрясение мозга и некоторое время тому придется провести в лежачем положении. В палату его не пустили, уже было поздно, но заверили, что жизни и здоровью Феди ничего не угрожает. В полицию идти не хотелось, и он отправился домой, перебирая в голове возможные причины произошедшего. Придя домой и так ни до чего и не додумавшись, Олег Петрович принялся готовить ужин. Когда картошка почти сварилась, а рыба пожарилась, прибежал замученный и веселый Шанидзе.

– Олежек, зови Федьку, будем делать пахлаву, мне мед, орехи и все остальное привезли из Тбилиси, сегодня приятель прилетел, у него тут бизнес, а моя Нателла его нагрузила и рецепт на всякий случай дала, будто не я ее учил пахлаву делать!

– Юра, прости, но Федор в больнице, сегодня на него напали в гараже, он там разбирал старый хлам. Как только не услышал шаги! Видно, расслабился или задумался.

Шанидзе сразу перестал улыбаться и тревожно спросил:

– Помощь нужна? Ты не думай, что в вашем городе я чужой, мы, грузины, народ маленький и всегда друг другу помогаем, сам знаешь. Я сейчас позвоню своему бывшему однокашнику, он тут живет, на Петровке работает, и попрошу проконтролировать ситуацию.

– Спасибо, Юра, ты прости, что я тебя всем этим гружу, но как-то тревожно у меня на душе. Сам не знаю, откуда это чувство возникло, понимаю, что вокруг происходят неприятные события, а поделать с этим ничего не могу. Не знаю, как быть, вдруг Федору угрожает опасность, с другой стороны, хотели бы убить, убили, никто не мешал. У меня кроме Федьки больше никого не осталось, я за него боюсь.

– В какой больнице сын?

Олег Петрович назвал номер и устало опустился на стул. Годы все же давали о себе знать, как ни старайся забыть свой возраст, а он нет-нет да и напомнит о себе.

Прошло две недели, Федора выписали, но велели долечиваться дома, пока на работу было нельзя, голова еще не пришла в норму, и общая слабость мешала нормально трудиться. Сидя дома, он без конца прокручивал в памяти те несколько дней, что предшествовали нападению. Ни единой здравой мысли не приходило в его голову.

«Это потому, что я сейчас не совсем в себе, надо дать мозгам отдых, расслабиться, и все само собой сложится, а то все дни я как ненормальный пытаюсь ответить на вопрос: кто и зачем?» Но решить и сделать – не всегда одно и то же. Отделаться от бесконечных попыток понять случившееся не получалось. Сдавшись, Федор начал досконально вспоминать все последние недели перед нападением. Ничего. Попытался представить, что можно было искать в их гараже, результат тот же. Все вещи туда свозились очень давно, еще до армии, они с отцом как-то загрузили старую машину и все перевезли в гараж, и его старые игрушки, и какую-то обувь, и даже часть старых фотографий в коробках. Все хотели разобрать, да так и не собрались. Отец отобрал только те фотографии, где они все втроем, а остальные решил посмотреть позднее, потом начали делать ремонт и все оставшееся вывезли в гараж. Вещи матери, как были в шкафу, так там и оставались, сперва не хватило мужества их перебрать, что-то оставить на память, а остальное раздать, потом присутствие этих вещей как будто смягчало боль, будто она могла еще вернуться. «Фотографии! Вот что надо бы проверить, не в них ли все дело, если, конечно, на него напали не по ошибке». Едва эта мысль пришла ему в голову, Федор стал поспешно одеваться, но отцу все же оставил записку, побоялся, что тот, придя домой и не застав сына, будет волноваться. В гараже Федор застал тот самый разгром, который видел в последний раз, похоже, никто сюда не наведывался. Но через несколько минут он в этом уже не так был уверен. Коробка с фотографиями исчезла, ему казалось, что когда его увозила «Скорая», коробка была на месте, валялась, перемотанная скотчем, а теперь ее не было. Зазвонил телефон, голос отца, как всегда спокойный, раздался совсем рядом. Федор постарался вытащить телефон из кармана, случайно отключил его, выронил, выругал себя за неловкость и, подняв аппарат, выпрямился. Олег Петрович стоял в дверях и удивленно смотрел на него.

– Ты что такой взъерошенный? Тебе не интересно, кто звонил, или ты принципиально не берешь трубку?

– Я ее без всякого «принципа» в руках не удержал, вот и ругаюсь. Кстати, я думал, это ты звонишь и поспешил достать телефон из кармана, результат ты видел. А ты, пап, чего приехал, у тебя ведь сегодня, кажется, вечерники что-то сдают или пересдают.

– На сегодня я «отстрелялся». Вот увидел дома записку и решил тебе помочь, вдвоем и быстрее, и веселее, и безопаснее. Последнее для меня в приоритете.

– Боюсь, что мы опоздали, фотографии пропали, нет коробки!

– Погоди, сынок, когда все случилось, коробка с ними стояла вот тут, может, милиция, то есть полиция забрала. Кому они нужны, там половины людей мы с тобой не знаем, их только Тамара могла знать. Дай я Юрке позвоню, может, что знает, спрашивал меня про фотографии в тот вечер, он ведь через неделю только уедет, значит, можем его слегка поэксплуатировать. Дозвониться Шанидзе не удалось, автоответчик сообщил, что абонент на совещании. Кое-как приведя гараж в приличный вид и еще раз пересмотрев все в поисках коробки с фотографиями, Ямпольские направились домой. Дома их ждал сюрприз: в прихожей стояла та самая коробка. А часов в девять вечера в квартиру явился совершенно измученный Шанидзе.

– Нет, так жить нельзя, ваши менты, или как их там, совсем меня заездили, я приехал работать, а не рабствовать. Честное слово, они, кажется, совсем спать разучились. И ладно бы опера, им по должности положено «пахать» круглосуточно, я, между прочим, на лестнице с одним из генералов столкнулся. Сумасшедший дом тут у вас, никакого сочувствия к бедному грузину! – И Юрий Валерьянович повалился на диван, изобразив на лице вселенскую скорбь.

– Юра, а откуда тут коробка с фотографиями взялась?

– Олежек, дорогой, ну а что еще могли искать в гараже, книг и тетрадей там не было. Дневников сейчас никто не ведет, тем более Тамара-то уж точно была не по этой части. Вот я утречком, на следующий день, как на Федю напали, и смотался туда, нашел коробку, помнишь, я тебя выспрашивал о вещах, которые вы туда увозили, но пришлось сразу ехать на работу. Потом коробка стояла на работе, грешен, забывал о ней, а сегодня в обед я ее сюда и завез. Вам с Федором надо все внимательно просмотреть, хотя даже приблизительно не представляю, что в ней могло быть, и чего сейчас, скорее всего, уже нету. Обрати внимание, коробка перевязана скотчем, а прежде вы перевязали ее синей изолентой, смотри, вот тут ленту разрезали, а потом зачем-то скотчем опять перетянули, я, кстати, попросил снять отпечатки пальцев со скотча, когда найдем, с чем сравнить, тогда и поговорим, правда я уже скорее всего уеду. Ты, надеюсь, мне расскажешь, когда все выяснится!

Вместе они заглянули в перетянутую скотчем коробку. Там были фотографии Тамары с самого ее детства и вплоть до замужества.

– Ты прав, – решил Олег Петрович, – мы с Федей все тщательно пересмотрим, я мало знаю о Тамариных друзьях и родных, может, он что подскажет. Чем дальше, Юра, тем больше я убеждаюсь: плохим мужем и другом я был для нее, ведь никогда не интересовался ни ее родными, ни друзьями из прошлой жизни. Как-то раз она еще в начале нашей с ней жизни хотела рассказать о своих родителях, а я, как последний идиот, перевел разговор на более интересную для меня тему. Теперь и не вспомню, на какую, и потом, накануне смерти, хотела что-то сказать, а я… а что говорить, жизнь не имеет сослагательного наклонения. Но я всегда считал, что был для Тамары поддержкой, другом, мужем, а если подумать, так никем я для нее не был, просто сожителем.