Ефимов каждый проходящий день смаковал. Прошла неделя, самая необычная и насыщенная в его жизни на события, даже московский круговорот, который когда-то его потряс до глубины души, в сравнение уже не шёл. Может, воспоминания притупились, а возможно, Москва заставила его оторопеть, а вот неделя рядом с Сашей и сыном по-настоящему взяла за душу. Он каждый день наблюдал за их привычной жизнью, очень старался вписаться, приучить их к своему присутствию, к его мнению и важности совместных решений. И радовался, когда считал, что ему удаётся, хоть что-то.

По утрам, когда Митя был особенно активным, он будил полусонного Толю на раз-два. Наскакивал на него, задавал бесконечное количество вопросов, тормошил, и генерировал такое количество энергии, что от него впору было лампочки зажигать. Вечерами сын становился более тихим, хотя, его настроение было ближе к тягостному, а всё из-за домашнего задания. Оно отвлекало его от важных дел, занимало время, и, вообще, он и так всё знал. А кое-что и вовсе было лишним. Кстати, об этом Митя Толе рассказал, как раз вчера. Ефимов, конечно же, посмеялся, придвинул к нему учебник по русскому, а мрачный взгляд ребёнка старательно игнорировал.

— Ладно, русский я выучу, — сказал Митя, в конце концов. Ему, Ефимову, одолжение сделал. — Мама расстраивается, когда я с ошибками пишу.

Толя качнул головой, не отрывая взгляда от списка литературы для чтения летом, что Мите выдали как раз в тот день.

— Ты отличный сын.

— Папа! Я серьёзно!

— Я слышу по твоему голосу.

Митька выдохнул, расстроено. Затем решил пожаловаться:

— Вот зачем мне рисование? Я его ненавижу.

— Митя, ты сегодня прямо негодуешь. Что случилось?

Митя наморщил нос, дописал последнее слово, а когда закрыл тетрадь, шёпотом признался:

— Я не сдал три рисунка.

Толя методичку отложил, на сына посмотрел, напустил в глаза строгости, вспомнил, как Саша это делает, когда дело касается обучения.

— Почему не сдал?

— Потому что я не люблю рисовать!

— Ага. Ничего, кроме танчиков на полях.

— Танчики — это другое!

— Я понимаю.

Митя насупился и развернулся на стуле.

— Не понимаешь.

— Мить. — Ефимов дёрнул его за ухо, Митя тут же его рукой закрыл. — Хватит выдумывать. Что тебе нужно нарисовать?

— Горы, автобус и медведя.

— Так конкретно?

— Я придумал ещё на уроках, но так и не нарисовал. А ты умеешь рисовать?

Толя в затылке почесал.

— Как тебе сказать?..

Митька вдруг расплылся в улыбке и ткнул в него пальцем.

— Ага!

Этот возглас вышел настолько уличающим, что Толя невольно возмутился, а затем кулак сыну продемонстрировал, впервые.

— Так, нельзя подлавливать отца.

— Почему?

— Потому что. Потому что я… ходячий пример. Для тебя, по крайней мере. — Поднялся, шутливо Митьке пальцем погрозил, и не забыл напомнить: — Доставай альбом и карандаши, умник. Закончить год с двойкой по рисованию, это чересчур круто. Мама точно не оценит.

В итоге, предполагаемую двойку удалось исправить на тройку, и, если честно, Толя был поражён великодушием Светланы Аркадьевны, потому что выяснилось, что Митька на самом деле рисовать не умеет. И это не было недостатком, не было проблемой, даже смешило немного время от времени, но вот Митя всерьёз переживал, но вряд ли из-за оценки, скорее уж из-за того, что он чего-то в этой жизни не умеет. Вот попросту не умеет, не его тема. И глядя на автобус и странно-пугающее пятно коричневого цвета едва ли не во весь альбомный лист, символизирующее медведя, Толя это понял, осознал, а сына лишь похвалил и поцеловал в лоб.

— Ты это сделал, как мог, это похвально. Тебе не нужно будет заниматься этим всю жизнь, скорее всего, ты после пятого класса не нарисуешь ни одного медведя… и это будет правильно, но то, что ты должен делать, ты делать должен, Митя. И относиться ответственно, если не к рисованию, то к окончательному результату, в данном случае, к оценке. Ответь мне: почему?

Митька на него не смотрел, хмурился, но на Толю навалился, а после его вопроса негромко проговорил:

— Чтобы мама не расстраивалась.

— Ответ настоящего мужика, — похвалил его Ефимов.

Митя тут же развернулся, как юла, и взглянул на него совсем по-другому, хитро.

— Хочу на машинках!

— В качестве поощрения?

Митя невинно на него вытаращился.

— Как это?

Толя слегка шлёпнул его пониже спины.

— Хитрюга.

Саша тоже наблюдала за ними, со стороны, старалась делать это украдкой, не обсуждала увиденное с Толей, и не знала, замечает ли он её взгляды. Даже выводов не делала, лишь наблюдала за развитием событий. Как её сын, который до этого не знал близко ни одного мужчину, шепчется с Ефимовым, постоянно лезет к нему под руку, что-то выспрашивает, смеётся, и спустя какое-то время Митя всё же начал прислушиваться к тому, что Толя ему говорит. Даже если тот его поучает или пробует воспитывать. И рада была, что Толя делает всё осторожно, шаг за шагом, не торопясь, и Митя тянется к нему, спустя две недели жизни вместе это было неоспоримо, невозможно отрицать и не замечать. И связь становилась неразрывной, и Саша всё чаще задумывалась о том, что будет, когда время выйдет.

У Толи был странный рабочий график, он мог уехать из дома в любой момент, по звонку, мог вернуться поздно, мог целый день провести дома, заниматься Митей, отвлекаясь только на разговоры в скайпе. Это было странно, слышать, как он вечером в комнате разговаривает с кем-то ей неведомым: спорит, на чём-то настаивает, а то и смеётся, однажды даже слышала, как Митьку с кем-то обсуждал. Но подслушивать было неловко, даже когда это касалось сына, и Саша поспешила уйти. Да и испугалась возможности услышать что-то про себя. Всё-таки мужские разговоры не для женских ушей, а Толя Ефимов не является венцом деликатности и вежливости.

Митька, освоившись, стал самим собой, не осторожничал с отцом, даже баловался и капризничал, слава Богу, что это случалось не так часто, для частых капризов у её сына был не тот характер. Слишком решительный и неугомонный, капризы его надолго не занимали, даже если Митя хотел чего-то очень сильно. Внутренняя энергия его неизменно отвлекала на другое дело. И этим он был очень похож на отца, Толя тоже горел, всегда, чего бы это не касалось. Работы, любви, страсти к еде, общения с друзьями. Он мог злиться, ворчать, но быстро забывал о своих проблемах и обидах, и просто делал то, что должен. И о многих вещах, которые Саше всегда казались проблемой, рассуждал запросто. Это подкупало. Сашу уж точно.

И она его любила. Можно было бы сказать, что любовью, разрывающей её изнутри, всепоглощающей, можно было найти ещё сотню эпитетов, достойных лучших любовных романов и историй любви, но всё чаще Саша ловила себя на мысли, что просто любит. Старается не строить иллюзий, заставляет себя не цепляться за него, а просто любит. И страшит только то, что времени прошло всего ничего, а она уже привыкла, уже прикипела… И ей безумно нравится просыпаться рядом с ним, кормить Толю и Митю завтраком, слушая их утренние разговоры, поторапливать обоих, и смеяться вместе с ними над какими-то глупостями. В их с Митей жизни никогда такого не было. И вечера втроём… это было что-то совершенное, о чём она не могла мечтать, просто потому, что не знала, что так бывает. Вот так просто и спокойно. И это с Толей Ефимовым, у которого в характере было заложено переворачивать всё с ног на голову.

— Ещё рассказывай, ещё, — поторопила её Каравайцева. Смотрела на Сашу заворожено, жадно, с пьяной дурнинкой во взгляде, и Саше очень захотелось показать ей язык. И промолчать, но Алёнка без конца теребила её, вот уже больше часа, и отговариваться всякими глупостями становилось всё труднее. И дело не в том, что хранила какие-то секреты секретные, просто не привыкла обсуждать настолько личное, даже с лучшей подругой. У неё-то никогда не было мужа или любовника, и делиться интимными подробностями было неловко, и казалось неуместным. Обычно Каравайцеву выслушивала и вовремя подтверждала, что все мужики — гады, а её муж в особенности. А теперь они ролями поменялись.

— Я всё уже рассказала, — слабо воспротивилась Саша, и чтобы Алёну отвлечь, поднялась и поставила чайник на газ. Вообще-то, они пили вино, и намёка на чаепитие до этой секунды не было, но Саша знала, что подруга не откажется. Алёна обожала пить чай, особенно с чем-то вкусненьким.

— Не всё. Я должна знать что-то Ефимова порочащее. Как же я буду тебя поддерживать?

Саша повернулась к ней и сложила руки на груди. Усмехнулась.

— Поддерживать?

— Конечно. — Каравайцева сунула в рот пару виноградин. — Ведь когда я тебе звоню и говорю: «я его ненавижу», ты ведь сразу понимаешь, за что я могу своего мужа ненавидеть. Так и я должна. Иначе у нас будет уходить очень много времени на разбирательства.

— То есть, я должна сдать тебе все порочащие Толю моменты?

— А их много?

Саша улыбнулась ей, дразня.

— Не скажу.

Алёна откинулась на спинку диванчика и вздохнула.

— Это несправедливо.

Саша перевела дыхание, снова присела за стол, а подруге сказала:

— Самое главное, что он нашёл общий язык с Митей.

Алёна потянулась за своим бокалом с вином, отпила, а в ответ на слова Саши, покивала.

— Это да. Всё-таки Митька бывает очень упрям.

— Да-да. Ещё одна общая с Толей черта.

Алёна рассмеялась. Головой качнула.

— И всё-таки не могу представить… как тебя угораздило.

— Меня? — Саша на самом деле удивилась такому заявлению.