Саша молчала, и в эту минуту не чувствовала, что сердце стучит или из груди выпрыгивает. Оно просто замерло. От страха, от ужаса, от непонимания, как себя вести и что говорить. Как заставить себя рассмеяться, изумиться Толиному вопросу, просто что-то сказать и то сил в себе не находила. На Ефимова смотрела и понимала, что он не отмахнётся от своего вопроса. Он смотрит на неё пытливо, и его лицо всё больше каменеет.

— Саша, что ты молчишь?

Она до боли вцепилась в дверную ручку. Взгляд заметался, а когда Толя сделал к ней решительный шаг, голову вскинула и взглянула на него с вызовом.

— Ты собирался уходить.

— Я жду ответа.

— Я не должна!..

— Ты должна! — вдруг крикнул он и снова ткнул пальцем в фотографию. — Вот об этом должна! — Ефимов заставил себя замолчать, секунду набирался выдержки, после чего проговорил сдержанно и глухо: — Ему восемь… И он похож на меня. Я отец? — Кажется, это был самый трудный вопрос в его жизни, еле выговорил. И на Сашу смотрел безумными глазами, видел, как она в лице меняется, и пытался предугадать её реакцию.

А Саша подступила к нему, смотрела ему в глаза, после чего головой покачала.

— Нет.

Он прищурился.

— Ты мне врёшь опять.

— Не вру. — Саша облизала сухие губы. — Какой ты отец? Ты его воспитывал? Ты его на руках качал, когда он ночами не спал? Или в садик его водил? Успокаивал, когда он плакал?

— Саня…

— Что?! — крикнула она.

— Я не знал!

— Не знал или не хотел знать, Толя?

Ефимов потёр рот, потёр с силой, потому что губы нервно кривились. Потом за голову схватился. Всего пять минут прошло. Пять минут, поделившие его жизнь на до и после. До отцовства и свалившуюся на него реальность. И взгляд снова забегал по фотографиям мальчика, и оставалось лишь поражаться, как он не понял, не почувствовал, не разглядел при встрече. Настолько сбила с толка его экстремально короткая стрижка? Или он просто не брал в голову, не собирался приглядываться, только разглядывал как нечто диковинное — сына Саши. А оказывается, не только её. Вот как тут за голову не схватиться?

— Я же спрашивал у Лики, она сказала, что ему семь, — повторил Ефимов, чувствуя себя в этот момент полным идиотом. Уже знал, что ему Саша скажет: разве можно слушать, что говорит Анжелика, а уж тем более слепо этому доверять? Нужно было проверить, разобраться, Сашку спросить, раз уж мысль допустил. Но в тот момент это казалось неосуществимым. Саша так смотрела на него при встречах, он видел в её глазах нетерпение и досаду, считал, что раздражает её, и, конечно же, знал, что сам виноват. А всё оказалось сложнее, куда сложнее. — Она сказала, что отец твой бывший одноклассник, тот дылда в очках.

— Его зовут Саша.

— Да, и отчество у мальчика…

— А ты и отчество выяснил? Весьма похвально!

— Саша, не рычи на меня. Я только узнал, что у меня сын есть.

— Мне тебя поздравить или пожалеть?

— Саша!

— Уходи, пожалуйста. — Саша на всякий случай отступила от него на пару шагов, боясь, что Ефимов снова её схватит, и тогда уже выдержки ей потребуется куда больше. И без того из последних сил держалась. Очень хотелось зарыдать. Не так она себе всё представляла. Сотни версий за все эти годы, а особенно за последний месяц, обдумывала. А вышло всё глупо. Толя вошёл в Митькину комнату, ткнул пальцем в его фотографию и сказал: мой, а она виновата осталась. Что скрыла, что не довела до его сведения, практически обокрала.

— Я никуда не пойду. Нам поговорить надо.

— О чём?

— Перестань прикидываться! Саша, он мой. — Ефимов в порыве чувств даже кулаком себя в грудь ткнул.

— А тебя это сильно впечатлило? И что ты будешь теперь делать, раз он твой? Мне даже любопытно!

— Когда он придёт?

Саша с ужасом на него посмотрела, затем головой отчаянно замотала.

— Нет. Ни за что. Даже не думай.

— Он мой сын!

— Господи, Толя, ну хоть раз в жизни не будь ты эгоистом! Ему всего восемь, ты чего хочешь? Обрадовать его? «Здравствуй, сын, я твой папа»?

После этого вопроса Толя всерьёз растерялся. На этот счёт у него мыслей не было, по крайней мере, на данный момент. Он выдохнул, волосы взъерошил и даже отвернулся от Саши. Решить ничего не мог. Наверное, это было самое большое потрясение в его жизни, потому что точно мог сказать — большего смятения не испытывал никогда.

А пока он молчал, Саша тоже пыталась собрать себя воедино, ощущение, что в очередной раз на части раскололась, как после его отъезда. Ефимов за голову хватался и выглядел обезумевшим, и она ничем не лучше. То, чего боялась, то и произошло. И как теперь жить, как всё исправить, чего ждать — совершенно не ясно.

— Что ты ему сказала? — спросил он через минуту.

— О чём?

Он посмотрел на неё.

— Об отце, что ты ему сказала?

Саша попыталась сделать глубокий вдох, получилось судорожно, и при этом непонятно почему голова закружилась. От взгляда Ефимова увернулась.

— Что он работает… далеко.

— Ну, хоть не похоронила.

Это замечание показалось обидным, и Саша на него глазами сверкнула.

— А кто ты такой, чтобы меня в чём-то обвинять?

Толя тут же отказался, головой качнул.

— Не обвиняю. Скорее уж, радуюсь… этому обстоятельству.

Выдержка всё-таки кончилась, Саша всхлипнула, слёзы смахнула, зло и нетерпеливо, и присела на Митькину кровать. Толя смотрел на неё, а она, пытаясь спрятаться от него, хоть как-то, голову опустила и зажмурилась. Ефимов всё ещё стоял над ней, но взглядом не сверлил, его взгляд был устремлён в одну точку, и Саша понимала, что он сосредоточенно обдумывает, точнее, пытается хоть как-то осмыслить. Но, судя по тому, как морщится, ему это не слишком удаётся.

— Толя, уходи, — снова попросила она. Тихо, безнадёжно и очень устало. — Не надо… Мите тебя видеть не надо. Он домой придёт, а тут…

— Что? Я?

— Мужчина.

— А, да. Я помню, он строгий.

Саша кулаки сжала, губу закусила, и Толе очень захотелось встать перед ней на колени, как вчера, и хоть что-то сделать. То ли обнять, то ли встряхнуть её. А скорее, и то и другое. Тряхнуть её, чтобы в себя пришла, потом обнять и сказать о том, что теперь никто никогда их друг от друга в разные стороны не разведёт: она мать его сына.

Толя снова на фотографии сына посмотрел, на его кудри, которых он не видел вживую, а вспомнил о том, как в детстве свои кудри ненавидел. Волосы отрастали, и он становился похож на спаниеля, по крайней мере, ему так казалось. И теперь понятно, почему Валентина Николаевна решилась на столь радикальный шаг, постричь мальчика едва ли не налысо. «Лето впереди», сказала она тогда, но Толя ничего не понял, не догадался, даже не подумал в эти слова вдуматься.

Заставил себя отвлечься от раздумий о собственных кудрях, которые по наследству Митьке достались, на Сашу посмотрел. Она так и сидела, опустив голову, и серьёзно переживала. Он не удержался и коснулся её волос. Саша дёрнулась, но не отстранилась, правда, и глаз не подняла.

— Только не плачь, — попросил Ефимов. Пальцы запутались в её волосах, и он не сразу руку убрал. — Я ухожу. Ты права, надо остыть и подумать.

Саша побоялась спросить его, о чём он собрался думать. Сидела ни жива, ни мертва, вцепившись в края детской постели, устремив взгляд в узор на паласе, и мечтала, чтобы Толя поскорее ушёл. А в следующую секунду уже боялась, что он уйдёт и больше не вернётся. В это не верилось, но всё равно боялась. Как однажды он уехал и пропал. Ефимов когда из комнаты вышел, она поторопилась слёзы вытереть. Ей нельзя расклеиваться, ей ещё сына встречать. И Митя не должен понять, что в их жизни произошли огромные изменения. Она не будет торопиться, будет сопротивляться и не позволит травмировать или обмануть своего ребёнка.

9

День вышел длинным, бесконечно длинным. И это притом, что это было воскресенье, и никаких дел у Ефимова не было. Приехав в квартиру матери, он устроился на диване, включил телевизор и уставился в него бездумным взглядом. Сонливость с него сдуло, будто ветром, как раз в тот момент, как он узнал, осознал и поверил в то, что у него сын есть. Восьмилетний сын! И казалось, что не заснёт больше никогда. Голова гудела от мыслей. Он думал о Саше, о Митьке, вспоминал, как уехал тогда… Неправильно уехал. Не струсил, нет, но разозлился. Разозлился, взбрыкнул, сел в автобус до Москвы и только его и видели. А всё из-за Анжелики. Насколько сейчас всё глупым кажется, спустя годы, после того, как повзрослели. Хватило нескольких недель жизни с Ликой для того, чтобы осознать степень дискомфорта, понять, что, без преувеличения, многое идёт не так, и принять решение покончить с давними мечтами, что столько лет будоражили его воображение. А ведь все студенческие годы, Толя сходил с ума, бредил, наверное, даже любил Лику. Правда, сейчас уже понимаешь, что любовь эта основывалась на чувстве противоречия, они всё делали друг другу назло, и это ещё больше разжигало страсть. Хотя, много ли нужно стараний, чтобы разжечь страсть в двадцатилетних? Они с Ликой играли в интересную игру, ревнуя, соблазняя, и заманивая друг друга в ловушку. Это и казалось любовью.

А в итоге он проворонил восемь лет жизни сына. Мать его убьёт.

Самое интересное, что редко кто из мужчин задумывается о том, что у них могут расти дети… где-то. Вот и он, мучился угрызениями совести потому, что с Сашей по-человечески не простился, а подумать о том, что их ночь могла привести к последствиям… даже в голову не пришло. Считал, что она обоснованно злится, возможно, ненавидит его, и счёт у неё длинный-предлинный, но о том, что все эти годы ей было о чём думать помимо его персоны, даже мысли не возникло. Вот так-то. И это опять же его вина. Кажется, он самолично начнёт Сашкин список предъяв к его персоне разбирать. Что бросил, что уехал, что не позвонил, не узнал и не помог. А она одна, с ребёнком, и все эти годы молчала, никому тайны отцовства не выдала.