Моя соседка уже заявила права на левую часть комнаты, поэтому я бросаю свои вещи справа. Мама суетится возле кровати, застилая ее постельным бельем, которое она подготовила заранее, а я наблюдаю за ее работой. Я буду скучать по тому, как она делает такие незначительные вещи. Осматриваю шкаф соседки: гитара, множество армейских курток и походные ботинки. Ее стол усыпан серебряными украшениями: сережками-гвоздиками, кольцами с черепами, ожерельями со сферой смерти и шипами. Класс! Мы поладим.

Когда мама заканчивает заправлять кровать, мы спускаемся вниз и, расположившись на лужайке, впитываем солнце. Она берет мою руку и поглаживает ее большим пальцем.

– Прости, Айсис, – вдруг выдает мама.

– За что? За то, что не родила меня на неделю или две позже? Я ТАК хотела быть львом. А не каким-то долбаным раком.

Мама криво улыбается.

– Нет, не за это. За... я не знаю. Мне кажется, я не очень хорошо справилась со своими обязанностями. Но полагаю, так думает каждый родитель.

Я сжимаю ее руку.

– Ты сделала все, что могла. Тетя это поняла. Мы обе поняли.

Она кивает и сжимает мою руку в ответ.

– Я просто рада, что этот год провела с тобою. Даже... даже несмотря на то, что было трудно.

Теперь я знаю, как выглядит сожаление. Я видела его в каждой черточке лица Джека на похоронах. И уже никогда не забуду, даже если забадубийцы похитят меня и прочистят мне мозги. Мама носит сожаление, как шаль – легко, но крепко обмотавшись. Я обнимаю ее и кладу голову ей на плечо.

– Все хорошо. Было весело. Трудно, но весело, и я многому научилась, большему, чем за всю свою жизнь, поэтому я очень рада, что переехала к тебе. Спасибо за то, что ты самая лучшая мама.

Она обнимает меня одной рукой и, запустив пальцы мне в волосы, начинает плакать.

– Я люблю тебя, Айсис.

– Я тоже тебя люблю! – смеясь, восклицаю я сквозь подступившие к глазам слезы. – Я буду по тебе скучать.

С ней я буду видеться чаще, чем с Кайлой, однако расставание все равно причиняет острую боль. Я настолько же хороша в прощаниях, как и Тарзан в одежде.

По крайней мере, Лео за решеткой, так что несколько лет она будет в безопасности.

Я с замиранием сердца смотрю ей вслед. Вдруг что-то внутри меня резко падает вниз, а затем воспаряет назад, и я снова вижу школу.

Я одна.

Никто в университете меня не знает. Мне придется все начать сначала. Мимо меня проносится поток сотен первокурсников, вытаптывая лужайку и мое чистое девичье сердце. Они смотрят сквозь меня. Я более безлика, чем император Палпатин до того, как снял свой капюшон. Над входом в громадную библиотеку большими буквами написано: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ, ЖИТЕЛИ ШТАТА ОГАЙО!».

– Я бы сказала «Добро пожаловать в Ад». – Раздается голос слева от меня. Рядом со мной стоит высокая крупная, но не толстая, девушка с семью серьгами в ухе. Ее круглое, пухлое лицо подчеркивают выкрашенные в ярко-розовый цвет и сбритые с боков волосы. А ее армейские ботинки и фланелевая рубашка выдают все, что мне нужно знать. Передо мной величайшая агрессивная личность. Мне одновременно хочется и быть ею, и завязать с ней драку, чтобы потом я могла похвастаться, что она меня ударила. Девушка моргает своими густо накрашенными подводкой карими глазами.

– Что?

– Я думала вслух? Я иногда так делаю. Доктора говорят, что это, возможно, синдром Туретта3, но я считаю, что это высочайший эволюционный процесс человечества. Однажды все в мире будут похожи на меня, и это будет круто!

Розовые брови девушки взлетают вверх, и она смеется. Искренним, богатым смехом, похожим на густое рагу, а не на жиденький суп, как у большинства девочек.

– Иветта. Иветта Монро. – Она протягивает мне руку, и я отвечаю на рукопожатие.

– Айсис Блейк. Но друзья зовут меня Сумасшедшая. Или Идиотка. А иногда сочетают оба варианта.

Иветта ухмыляется.

– Теперь нас таких двое.

И тут я узнаю на ней одну из восхитительных сережек в виде черепа. В моей комнате есть точно такая же!

– Это прозвучит немного по-сталкерски, но я не могу не заметить, что ты обезглавила Джека Скеллингтона и прицепила его череп себе на ухо.

– Что я могу сказать? – Иветта пожимает плечами. – Мне нравятся кости.

– Как ни странно, мне тоже, ведь наши скелеты поддерживают сложную мышечную систему и без них мы были бы просто комками плоти. А еще у нас не было бы средних пальцев, которые так здорово демонстрировать людям. Ты в комнате 14В?

У Иветты расширяются глаза.

– Да, так ты....

– ТВОЯ СОСЕДКА ПО КОМНАТЕ!!! – визжу я. Проходящий мимо парень вздрагивает и показывает мне средний палец, в ответ я громко сообщаю ему, что за это он должен быть благодарен своему скелету. Иветта выглядит довольной. Она закидывает руку мне на плечи, и мои ноги чуть ли не на два дюйма погружаются в мягкую землю.

– Ты первая, – говорит она, ведя меня к общежитию.

– Первая для чего? Для гонки на трех ногах? Что ж, должна предупредить: сейчас у меня в наличии только одна хорошая нога, другая же небритая и несексуальная...

– Первая делишься своей историей. Откуда ты?

– Из Огайо. Ой, нет. Из Флориды! Да, из Флориды. Я там выросла, а в начале выпускного года переехала сюда. А ты? О-о, дай угадаю… преисподняя. Ты из Ада!

– Я точно из Ада. И имя ему Канзас.

– Мне нравится незаваренная лапша рамэн и водить как маньяк, – продолжаю я.

– Я ненавижу все, кроме бекона и соленых огурцов, и я не умею водить.

– Однажды, в третьем классе, я засунула себе в нос конфету, чтобы произвести впечатление на мальчика. Спойлер: он не впечатлился.

Зато, похоже, я впечатлила Иветту! Она смотрит в окно.

– Я начала курить, потому что уже сейчас знаю, что брошу учебу.

Ее честность убивает. Чистая, недраматичная, скромная честность. Именно этого у меня никогда не было. А должно было! Будь во мне хоть крупица подобной откровенности, может, я спасла бы чью-то жизнь.

– Моя подруга покончила с собой, – говорю я. Иветта смотрит на меня секунду, минуту, которая ощущается часом, и я не хочу, чтобы это заканчивалось, потому что она видит меня, а не смотрит сквозь меня, как остальные в этом месте. Иветта открывает дверь, и мы заходим в комнату.

Она указывает на свою кровать.

– Это моя половина. Это твоя. – Луч солнца падает на ее розовые волосы.

Я киваю, и она улыбается.

– Пойдем поедим.

* * *

Вот вам еще один факт: в университете очень круто.

Даю стопроцентную гарантию, ведь здесь крем-суп из морепродуктов красуется рядом с пиццей, а гёдза рядом с буррито и есть все разновидности десерта. Все. И найти их можно даже ночью. Если хочешь. А я чертовски этого хочу. Моя хагридовская кровать довольно удобная, но ужасающая мысль, что ночью я упаду с пятифутовой высоты, не позволяет насладиться ее комфортом. Приходится спать на середине, сковав свои движения одеялом. Иветта храпит и делает домашку под «Металлику», но в остальном мы хорошо ладим. Лучше, чем хорошо. Иногда она даже сварливее меня, что достойно, по крайней мере, четырех Нобелевских премий, и она умная. Конечно, не такая умная, как Джек, зато не такая же скрытная. Она всегда резкая и немного сердитая. И смеется громче всех, кого я знаю, а также выходит из себя быстрее всех, кого я знаю, хотя, наверное, кроме Кайлы, когда я говорю той, что она красивая. Однако открытость Иветты является освежающим переходом от прошлогодних секретов и пассивной агрессивности. Она не заводит разговор о самоубийстве Софии, несмотря на то, что я рассказала ей об этом в первый же день, чтобы растопить лед. Иветта не сует нос в чужие дела, и за это я ее обожаю. Иногда она курит на пожарной лестнице, порой я выхожу туда вместе с ней и пробую курить, но это обычно заканчивается рвотой, так что мы быстро с этим завязываем.

В свое время я расскажу ей о Софии. Или нет. Может быть, я просто буду держать это в себе, как Безымянного. Только на сей раз я не позволю этому отравлять меня. Не позволю мне навредить. Я никогда снова не сдамся боли, как стекло разбивающему его мячу. Этот урок я очень хорошо усвоила.

Занятия у меня интенсивные, но вроде легкие, начало семестра все-таки. В смысле, четыре преподавателя задали написать по десятистраничному эссе к следующей неделе, но начиркать сорок страниц для меня плевое дело. Раньше я ежедневно исписывала страниц по двадцать в своем совершенном-однако-плаксивом дневнике. Правда, на лекциях сложно сосредоточиться, потому что аудитории просто огромные, и их запросто можно преобразовать в гладиаторские арены, если передвинуть учительский стол и избавиться от стульев, да и безликие стены выглядели бы гораздо лучше с разводами крови. К тому же в аудиториях убийственно яркое освящение. Может, они начищают лампы? Как начистить лампы, которые так высоко? Их уборщики умеют летать?

Сидящая рядом со мной в самом конце Иветта сообщает мне, что уборщики не умеют летать, зато умеют вампиры.

– Вампиры отвратительны, – выношу я вердикт.

– Ты что, не читала «Сумерки»?

– Нет, но читала много подобных книг.

– Эта сага лучшая. Вампиры лучшие. Поцелуи с вампирами лучшие.

Я вздрагиваю, а Иветта, одетая, прошу заметить, в яркую футболку с черепом и рваные джинсы, вздыхает, словно капризная принцесса, мечтающая о парнях.

– Представь секс с вампиром.

– Представь поход в церковь и молитву своему Господу и Спасителю, – парирую я.

Она смеется и возвращается к Фейсбуку на своем лэптопе. Я говорила, что в университете круто? Вот вам еще одно доказательство: профессорам плевать, слушаете вы их или нет. За исключением редких выкриков из ниоткуда супергромких ругательств, они игнорируют всякий интернет-серфинг и смс-рассылку. Мы платим, чтобы быть здесь, а не наоборот. Конечно, это изменится, когда мы переместимся в лаборатории, но прямо сейчас это Шангри-Ла. Ой, давайте не будем говорить о лабораториях, потому что мысль о том, что вокруг меня будут легковоспламеняющиеся химикаты, столь волнующая, что в ожидании мне ежесекундно приходится бороться против неконтролируемого осушения мочевого пузыря. Да здравствует наука! Да здравствуют легковоспламеняющиеся химикаты!