Анна Дубчак - Жертва страсти, или Роман в стиле порно

Она вернулась к Мальцеву и сказала как ни в чем не бывало:

– Знаете, Петр, – она теперь уже знала и его имя, – там дверь не заперта. Может, он все-таки дома и просто не слышит звонка. Вы не посмотрите?

Мальцев, отряхнув руки, поднялся с пола, где возился с крохотными гвоздями, которыми крепился холст на подрамник, и направился к Дроздову. Вернулся он очень скоро.

– Вы нарочно позвали меня? – спросил он жестко. Лицо его стало серым. Он был жутко перепуган.

– Что значит нарочно? Я вас не понимаю.

– Алефиренко убили. Он лежит мертвый, уткнувшись лицом в палитру… – Петр отвернулся. – А в спине торчит нож.

– С белой ручкой? – внезапно спросила Наталия.

– С белой ручкой. Что? Что вы сказали? Это вы сказали о белой ручке? – Он повернулся и приблизил к ней свое худое, красное от чрезмерного употребления алкоголя лицо. – Вы?

– Я ничего ни о какой белой ручке не говорила, это вам показалось. Но если его убили, значит, надо немедленно вызывать милицию.

– Но ведь вы что-то сказали о белой ручке, – продолжал он твердить как заведенный, – ведь сказали?

– Нет. Это вы сказали, что у него в спине торчит нож, а потом добавили: с белой ручкой.

– Какой ужас. Ведь ему и тридцати-то не было. Кому же это понадобилось убивать его?

Он снова опустился на пол и принялся вытаскивать гвозди из подрамника. Затем, думая о чем-то своем, аккуратно расстелил холст на полу маслом вверх и осторожно принялся его сворачивать.

– Я приду к вам завтра и снова набью картину на раму: иначе бы я не вынес ее отсюда, она бы в дверь не пролезла. Я подскажу вам, где можно купить отличные красивые рамы. Их привозят сюда из-под Питера… Черт, Илюха из головы не идет. Такое настроение было… Может, вы сами позвоните в милицию?

Она знала, что этим все кончится.

– Вы сказали, что видели его с женщиной?

– Это не я говорил. Может, Гарик?

И она вспомнила. Да, это действительно говорил Гарик. Он сказал, что видел Алефиренко с женщиной, блондинкой.

– Хорошо, я сама вызову милицию.

Наталия взяла тяжелый рулон и, попрощавшись, вышла из мастерской Мальцева, чтобы через несколько минут очутиться в мастерской Дроздова. И почему ей привиделось именно это место? До каких пор ее сознание будет подсказывать местонахождение очередного трупа? Неужели ее извращенный ум не мог придумать для нее что-нибудь более эстетичное и безопасное, чем горы трупов?

И снова она ощутила это липкое и жгучее чувство вины, ведь она вполне могла бы предотвратить это убийство, окажись на месте раньше, хотя бы через полчаса после того, как ее посетили эти видения. А если бы она рассказала об этом Логинову, то Алефиренко был бы жив? Но это же абсурд! Ведь она видела лишь мастерскую, не более того. И как должен был отреагировать Логинов на ее заявление о том, что она видела мастерскую художника, окна которой выходят на Волгу? Он бы в лучшем случае поздравил ее с очередными галлюцинациями и посоветовал обратиться к психоаналитику.

Наталия открыла дверь, страх заставил ее сердце биться сильнее. Кто бы мог подумать, что она в своей жизни столкнется со столь острыми ощущениями, причем по своей воле? И все из-за ее упорного желания достичь той степени самодостаточности, когда она сама сможет решать свою судьбу, а такое право ей могут дать только деньги. Так считала она, так считала и Сара…

В мастерской все было перевернуто вверх дном. Сильно пахло растворителем. Наталия даже представила себе сцену: убийца, после того как вогнал нож в спину художника, стал что-то искать и наверняка выпачкал руки в краске. Потом, откупорив бутылку с растворителем, принялся очищать руки… и от краски, и одновременно от крови. А вот и тряпка. Так и есть: следы синей и коричневой краски и какие-то бурые подозрительные пятна.

Она перевела взгляд на художника, вернее, на его скорчившийся в несуразной позе труп. Большое кровавое пятно на спине, эпицентром которого служил нож с белой пластиковой ручкой, было еще влажным.

Понимая, что ей вряд ли удастся установить что-то большее, чем сам факт убийства, Наталия еще раз обошла разгромленную мастерскую, на полу которой валялись опрокинутые пластиковые банки и тубы с красками, разбитая керамическая ваза, по форме напоминавшая этрусскую, полуувядшие ромашки с клевером в луже затхлой желтоватой воды, смятые листы ватмана, и, решив оставить себе что-нибудь на память, подняла небольшую картонку с лубочной картинкой: бело-коричневые и пегие коровы пасутся на зеленом, гладком как шелк лугу. За такой пейзаж она не дала бы даже гривенника.

Вспомнив, что за холст, свернутый в жесткий рулон, она недавно отвалила две тысячи баксов, Наталия быстро покинула квартиру Алефиренко (или мастерскую, как угодно), выбежала на улицу и, отыскав ближайший таксофон, позвонила Логинову:

– Игорь, записывай адрес…

– Снова сюрприз? – отозвался он откуда-то издалека, словно из другого измерения. – Я угадал?

– Угадал. Так ты записываешь?

Она вернулась к машине. Город купался в теплых солнечных лучах; в палисадниках и клумбах звенели пчелы. Хрустальные же пчелы сейчас зазвенят в ее спальне, как раз напротив кровати. Человек умер, его убили, но жизнь-то продолжалась.

Наталия вспомнила про несчастную Сару и поспешила домой.

Услышав ее шаги в прихожей, Сара проснулась. Она сидела и смотрела куда-то в пространство. Лицо ее еще больше осунулось, нос распух, под глазами набрякли сиреневатые мешки. На нее было больно смотреть.

– Сара, дорогая, успокойся. Майю же все равно не вернуть. Я попыталась что-то узнать об этой страшной катастрофе. Ты можешь мне, конечно, не поверить, но дело нечистое. В машине помимо бензина, находящегося в баке, было еще целых три канистры… Тебе это ни о чем не говорит?

Сара подняла на нее глаза и пожала плечами: по всей видимости, она сейчас туго соображала.

– Она хотела сгореть дотла, понимаешь? Или же кто-нибудь другой хотел этого. Крышки канистр были отвинчены. Все было рассчитано. Попытайся вспомнить, как Майя жила в последнее время. С кем встречалась, куда ездила и чем, в конце концов, занималась? И еще я хотела спросить, где и кем она работала после убийства Принцева?

– Слишком много вопросов, Наташа. Насколько мне известно, у нее были кое-какие сбережения и она особенно не напрягалась по части работы. Писала время от времени какие-то заказные статьи.

– Для кого? Кто ей платил? Под каким именем?

– Под своим, кажется. Это были, как правило, статьи-портреты, представляющие того или иного потенциального политического деятеля. Нейтральные, одним словом. В основном речь шла о государственных чиновниках из мэрии и губернаторского окружения. Ничего особенного, так, мелкие сошки, рвущиеся к власти. Кстати, ты слышала о том, что около пятидесяти человек поехали отдыхать в Коктебель и не вернулись…

– Да что ты? И что же с ними случилось? – Наталия поймала себя на том, с какой легкостью она научилась врать. Впору и самой поверить в то, что она впервые слышит про Коктебель и про все, что с ним связано.

– Не забывай, что я работаю в косметическом салоне. Там свои источники информации. Но что удивительно – у женщины пропал муж, уехал и не вернулся, а она по инерции или по каким-то другим причинам продолжает ходить на косметический массаж, в солярий, регулярно делает маникюр… Я ничего не понимаю.

– Неужели действительно пропало около пятидесяти человек? – продолжала Наталия играть свою роль. – Все одновременно или как?

– С зимы начали пропадать. Путевка сроком на месяц, представь, а стоимость чисто символическая. И жесткое условие: ехать должен только один человек – тот, чье имя указано в путевке. Кто бы отказался?

– А как же, интересно, решались вопросы с отпусками? Неужели они совпадали?

– Устраивались кто как мог: кто по больничному поехал, кто выцарапал второй отпуск, кто за свой счет… Кроме того, говорят, это были министерские путевки от Газпрома или чего-то в этом роде. И что якобы были звонки из Москвы… Но точно-то тебе никто ничего не скажет. Одно ясно – ни один дурак не откажется почти даром отдохнуть на море.

Наталия заметила, что Сара немного успокоилась. Однако спустя некоторое время она снова заговорила о Майе:

– Я не девочка и, конечно, понимаю, что плакать и убиваться бесполезно. Одно меня утешает – я не видела Майю, ее истерзанного тела. Ты извини меня за истерику, которую я устроила там, в машине…

– Да чего уж… – Наталия подумала о том, что будет с престарелыми родителями Сары и Майи, когда они узнают о смерти дочери. Но спрашивать, сообщили ли им уже об этом, она не стала.

– Ты так и не посмотрела насчет Майи? – тихо спросила Сара, понимая, что теперь уже это не имеет никакого значения.

И Наталия рассказала ей о цветущих берегах, кувшинках…

– Кувшинки? У меня создается такое впечатление, словно ты описываешь тот спортивный лагерь, в котором неделю тому назад отдыхала Майя. Я приезжала туда к ней, мы взяли напрокат лодку и уплыли довольно далеко от лагеря… И там были кувшинки. Майя хотела сорвать одну, но не смогла: стебель был очень плотный, упругий; мы даже чуть лодку не опрокинули…

Наталия посмотрела на часы и вспомнила, что обещала Логинову на ужин блинчики. Она сказала об этом Саре.

– Прекрасно. Давай-ка я этим и займусь, – предложила она. – Хотя бы так развеюсь. А потом уйду, не буду вам мешать. Если честно, то я его побаиваюсь.

– А когда же ты займешься похоронами?

– Завтра. – Сара зябко передернула плечами, как будто на нее вдруг повеяло холодом. – Мне необходимо выпить, у тебя осталась водка?

С ней было бесполезно разговаривать на серьезные темы. Она предпочитала зализывать раны по-своему. Наталия, проводив ее на кухню, показала, где находятся нужные продукты, и налила ей полстакана водки, затем направилась в спальню к оставленному там драгоценному холсту «Хрустальные пчелы». Разложив этот шедевр на кровати и полу, настолько он был большим, она пригласила в комнату Сару.