Елена Рахманова - Женское счастье

Татьяна брела к дому вздыхая: все одно к одному, пришла беда – отворяй ворота, беда никогда не приходит одна и так далее в том же духе. Вечером, уже из Москвы, когда Полина Денисовна видела десятый сон, она поведала обо всем Ирине. Поначалу легче не стало, но подруга тут же задумалась, явно прикидывая, чем можно помочь.

– Ну, крыльцо – это пустяки. Если найдутся подходящие доски, мы и сами его починим. А вот этот Гоша действительно внушает опасение. Но ничего, глядишь, сообща справимся, – бодро сказала она.

Трубку Татьяна повесила более-менее успокоенная. Подруга знала, что для Ирины состояние паники является побудительным мотивом к действию, а она ее весьма напрягла своими проблемами. «Мне лучше работается с приставленным к виску пистолетом», – не раз говаривала подруга, подразумевая поджимающие сроки и полное отсутствие идей в голове. Но в контексте сложившейся у Татьяны ситуации слово «пистолет» приобретало оттенок пугающей реальности. Впрочем, было неизвестно, имеется ли он у Гоши, но и без него тот способен был произвести весьма устрашающее впечатление. Особенно на них, бедных беззащитных овечек.

Своего мужа Ирина наверняка тревожить не стала бы, опасаясь за его здоровье. А Татьянин исчез с российского горизонта, когда Павлику только-только пошел второй год. Ранний, заключенный еще на третьем курсе химико-технологического института брак принес свои плоды: сына и скоропалительный развод. Красивая и смелая, как поется в песне, увела талантливого мужа-химика из семьи, поманив интересной и денежной работой в Германии. Теперь старший Павел видел младшего, только когда приезжал в отпуск на родину или приглашал сына погостить. Так что на него надежды не было никакой, а своего родненького мальчика тревожить по пустякам не хотелось. «Извержение вулкана в Гватемале – это вам не фунт изюма», – решила Татьяна.

На следующее утро, выписывая бороду свирепого Карабаса-Барабаса – он ей особенно удался, возможно, после вчерашнего разговора о новом соседе подруги, – Ирина продолжала размышлять о бедственном положении последней. Если она закончит оставшиеся четыре иллюстрации дня за три и отнесет их в издательство, где их благосклонно примут, то на субботу или воскресенье можно будет отпроситься у мужа. Именно отпроситься.

Сева всегда заявлял, что она вольна поступать как ей заблагорассудится и не обращать на него никакого внимания. Но стоило ей заикнуться о выставке или о дне рождения кого-то из знакомых, тут же впадал в меланхолию или хватался за сердце. Составить же жене компанию он всегда отказывался: столько перевидав на своем веку, что иному и не снилось, он, казалось, решил теперь похоронить себя в четырех, образно говоря, стенах их большой квартиры. Перечитывал статьи, смотрел фотографии, видеоролики. Писал «в стол» мемуары, хотя, если удавалось его разговорить, рассказывал так, что заслушаешься…

– Милая, но разве я тебе когда-нибудь хоть в чем-нибудь отказывал? Ты взрослый человек, тебе решать, – говорил он и вздыхал так, словно жить ему осталось всего ничего. Уж жена-то точно видит его в последний раз.

Как уже упоминалось, кроме работы Севу мало что интересовало. Это было и хорошо и плохо. Хорошо – когда он работал, и плохо – когда был вынужден выйти на пенсию. Теперь жена должна была ежечасно находиться при нем, так ему было спокойнее и комфортнее. К тому же он не мог ее не ревновать. Высокая, стройная, длинноногая, она выглядела уверенно, даже когда душа уходит в пятки, Ирина могла и умела произвести впечатление. Даже ее года были здесь не помехой, ведь любви все возрасты, как известно, покорны… А уж чувственному влечению и того больше. И все это было прекрасно известно Всеволоду Ивановичу Олейникову, некогда большому дамскому угоднику, коим он и остался до сих пор в душе.

Ирину он увидел на одной из встреч творческой интеллигенции в Колонном зале и сразу же положил на нее глаз, хотя раньше строго следовал правилу не знакомиться ни на каких официальных мероприятиях. Но нет правил без исключения, сердцу не прикажешь… Словом, народная мудрость всегда поможет оправдать любой поступок. Знакомство, в котором Севе пришлось проявить поначалу настойчивость, привело к браку и рождению дочери Ниночки, названной так в честь ее бабушки Нины Петровны.

Муж-журналист и энергичная самодостаточная дочь – старший менеджер в преуспевающей фирме – составляли вместе с Ириной, тоже вроде бы небесталанной, почти образцовую ячейку общества. Почти – потому что поговорить по душам в этой ячейке Ирине было-то и не с кем. Разве только с мамой или с голубым волнистым попугаем Ромулом, который очень любил наблюдать за созданием иллюстраций. А то и участвовать в нем, плюхнувшись с размаху на лист с еще невысохшим акварельным рисунком.

Тут же возникало вполне оправданное желание свернуть ему шею. Но Ромочка, потоптавшись на рисунке и придав ему хвостом завершающие штрихи шедевра, произносил проникновенно «пу-у» и начинал задушевно курлыкать о своем, наболевшем. О белоснежной Манечке, которая сгоняет его с кормушки, не дает качаться на качелях, но, когда приспичит, требует ласки и внимания. И ведь получает все в избытке, как и прочие красивые, стервозные, много мнящие о себе особы женского пола…

Сейчас Ромул вместе со своей возлюбленной супругой – «белой мараказиной» и «мерзкой сколопёндрой», как в сердцах называла ее Ира, – дышал свежим воздухом в деревне в компании с Ниной Петровной. Так что на их совет рассчитывать было нечего. А муж все равно назвал бы их с подругой страхи очередным женским бредом, не стоящим выеденного яйца, даже если бы она и решилась ему обо всем рассказать. Поэтому на ум пришло только одно: посоветоваться с Людмилой. Она в их компании слыла самой трезвомыслящей и рассудительной.

Удалившись в кухню, чтобы не быть уличенной в сознательном желании смотаться на выходные из дома, Ирина набрала знакомый номер.

У подруги как раз выдалась «свободная минуточка», и спустя всего четверть часа она уже знала о свалившихся на Таньку несчастьях. Причем сгнившее крыльцо привело ее в не меньший ужас, чем заросший, нечесаный сосед, возможно прикончивший бедную Семеновну. Людмилин муж Володя был мастер на все руки, и она не знала, что значит исправить электропроводку, забить гвоздь или починить водопроводный кран. Он даже собственноручно сделал наличник для заднего окна их дома в деревне, похожий на те, что украшали фасад!

Однако сейчас Людмиле очень не хотелось просить мужа о чем-либо. Тем более он опять, как выяснилось, заявил, что в выходные ему придется поработать.

Поразмышляв, подруги решили вместе поехать на дачу к Татьяне, на месте разобраться, что к чему, и тогда уже соображать, как действовать дальше. Сообщить об этом ей взялась Ирина.

– Ой, девочки, даже не знаю, как вас благодарить! – воскликнула она, узнав о неожиданных помощницах. – А то я уже ночами не сплю, вся извелась! Если бы не мама с ее приятельницами, ноги бы моей там больше не было! Вдруг этот Гоша – бандит?

– Может, не так страшен черт, как его малюют, – предположила Ирина, знавшая, что подругу любой пьяный приводит в трепет, а матерящиеся школьники младших классов вызывают слезы ужаса и недоумения.

– Как бы мне этого хотелось! – воскликнула Татьяна, наверняка прижав руку к груди, и тут же сменила тему: – Вы только ничего из еды с собой не берите, я все приготовлю!

У нее были природные кулинарные способности, развитые под руководством Анны Дмитриевны, поэтому известию можно было только порадоваться. Но вот о напитках следовало позаботиться самим. Нельзя было доверять столь ответственное дело робкой, застенчивой Татьяне. Да она могла и не подумать о них.

– Держись! – посоветовала ей Ирина и сказала, что о том, когда и где встречаются, договорятся ближе к выходным.

– Милая, – раздалось из комнаты, едва она положила трубку, – ты мне минеральной водички не принесешь? А то что-то в груди жжет, и вообще мне сегодня не по себе…

– Наверное, это из-за перемены погоды! – крикнула из кухни Ирина, подходя к холодильнику, и подивилась мужнину чутью.

«Теперь придется быть тише воды ниже травы, – подумала она, – чтобы заработать себе „отгул“». Конечно, можно было бы пригласить мужа с собой на дачу, не посвящая в подоплеку этой вылазки на природу, но он все равно отказался бы. В кресле перед телевизором гораздо удобнее, чем в непротопленном после зимы доме или в окружении злых голодных комаров на участке. Вот если бы все было как тогда, на ежегодной выставке скота в Техасе, где его угощали огромным бифштексом, зажаренным прямо при нем. Яркое солнце, нарядно одетые женщины, мужчины в дорогих костюмах и «стетсонах», призовые быки и коровы, на стоянке – роскошные автомобили. Их по радио представили как советских журналистов, и собравшиеся наградили оглушительными аплодисментами и приветственным свистом. Тогда еще Россия, точнее, Советский Союз, не воспринималась как родина мелких рэкетиров, ставших впоследствии владельцами крупных банков, и безголосых полуголых певичек, зарабатывающих побольше иных оперных примадонн.

– Уже несу, зайчик, – пропела Ирина, появляясь со стаканом в дверях комнаты. – Может, еще чего-нибудь?

– Спасибо. Больше ничего пока не надо, – сдержанно поблагодарил ее муж и добавил: – Если что, я позову.

Благоверная состроила кислую мину за его спиной и нежным голоском ответила:

– Конечно, милый…

Ирина с Татьяной встретились в субботу в десять утра у метро «Проспект Мира», где их подобрала Людмила на своем «фольксвагене». У Татьяны машины отродясь не водилось, а Павликину она своей не считала, да и не часто на ней ездила. Ирина же была уверена, что вождение не для нее: пока сообразит, где право, где лево, или в нее врежутся, или она врежется. Зато еще в институтские годы ей удалось осуществить свою заветную мечту: научиться ездить верхом на лошади. Тогда это было непростым делом, не то что сейчас. И полтора года, что она посещала школу верховой езды при Московском ипподроме, Ирина всегда вспоминала с блаженной улыбкой на губах. Никаких тебе рулей, педалей и рычагов, только непосредственный контакт с умным чутким животным…