Ирина брела по дорожке, размышляя о том, что, если сегодняшним происшествием все ограничится, – это еще хорошо. А вдруг следует ожидать чего похуже? Ноги сами собой привели ее к водоему, которым она очень гордилась, и тут Ирину ждало еще одно потрясение. Самый большой и пушистый папоротник, за которым она лазила в кусты, отсутствовал. На его месте зияла яма, а все вокруг было усыпано комьями земли.

Стало обидно до слез. Если представить Гошу сидящим в их плетеном кресле и закусывающим вместе с «балтийцем» краденой колбасой с огурчиками она очень даже могла, то он же с папоротником под мышкой никак не укладывался в сознании. Осознанный грабеж и беспричинный вандализм не вязались друг с другом…


Мотя была при исполнении: брови нахмурены, взгляд строг, приподнятая верхняя губа обнажает устрашающего вида клыки.

Однако ее хозяин не столько конвоировал, сколько поддерживал вытянутой рукой местного алкаша Ваню. Тот был весьма грязен и зело пахуч. Сейчас, когда на свалках и в мусорных контейнерах можно найти вполне приличные вещи, Ваня выбирал только те, в которых чувствовал себя особенно комфортно. В результате окружающие держались от него на почтительном расстоянии, что его очень устраивало.

В настоящий момент Ваня выглядел весьма колоритно. И причиной была не только его многослойная одежда не первой свежести, но и физическое состояние. Он походил на привидение из фантастического фильма, которое колеблется в воздухе, грозя вот-вот исчезнуть без следа, или же на собственное отражение в воде, по которой идет рябь от брошенного камня. Сохранить равновесие и не завалиться на сторону он старался, отчаянно тараща глаза и делая ртом глотательные движения. На остальные составляющие его тела у него никакой надежды не осталось. Те напрочь отказывались повиноваться, причем уже не первые сутки.

– Ваше? – строго спросил милиционер, указывая подошедшим к калитке Севе и трем пожилым женщинам на куст, который Ваня сжимал в руке наподобие пучка моркови.

В кусте при ближайшем рассмотрении признали папоротник, и все вопросительно оглянулись на спешащую к ним Ирину.

– Наше, – подтвердила она. – Но зачем?

Итак, ее предположения, касающиеся соседа, не подтвердились. Но должен же был он как-то проявить свои преступные намерения. Просто обязан! А как же иначе?

– Ваня, зачем, – ласково спросил Степаныч, – зачем ты его выдрал?

– Кого? – полюбопытствовала местная достопримечательность, пытаясь сфокусировать взгляд на собеседнике, но, осознав всю тщету своих усилий, устремил глаза к небу. Небо такое большое, с ним куда проще.

– Растение, которое ты держишь в руке, – пояснил милиционер, грубо возвращая Ваню на бренную землю, – оно же дикое…

Ваня в ужасе уставился на свои пальцы, разжал их, и порядком потрепанный папоротник рухнул в пыль, теряя последние остатки своего былого великолепия.

– Его же никто не купит, понял?

Все знали, что отбросы местного общества подрабатывают тем, что выкапывают по ночам на чужих участках плодоносящие кусты или красиво цветущие растения и продают у дороги проезжающим мимо дачникам. Но соображение, видимо, уже начисто отказало Ване.

– И вообще, сюда больше не лазай. Здесь все равно брать нечего, – наставительно произнес Степаныч, заставив трех подружек обиженно поджать губы. – Усек?

Ваня вознамерился было кивнуть, но не рассчитал своих возможностей и чуть было не нырнул головой вперед, в придорожные заросли шиповника.

– Тихо, тихо, – предостерег его милиционер, усилив хватку. – У вас еще что-нибудь пропало? – обратился он к хозяйке дачи.

– Плетеное кресло и кое-что из еды, – сдержанно ответила Полина Денисовна, не простившая пока Степанычу пренебрежительного отношения к ее собственности.

– Твоих рук дело? – сурово осведомился тот у Вани. – Ты кресло спер, мерзавец?

Ваня снова посмотрел на свои – уже пустые – руки, затем сунул их милиционеру под нос. Степаныч отшатнулся, Мотя предупреждающе зарычала.

– Обижаешь, начальник! – воскликнул Ваня с чувством человека, которому плюнули в душу. – Шоб я… шоб я… да ни в жисть! Во те крест! – И неистово замахал растопыренной пятерней перед своей грудью. Собрать пальцы в кучку у него никак не получалось.

Степаныч вздохнул и сказал, обращаясь к Полине Денисовне:

– Сами понимаете, вряд ли что удастся найти… Я про кресло, а еда… она уж точно отправилась по назначению. Ну, прощайте, пойду дальше, по местам, так сказать, Ваниной боевой славы…

Колоритную парочку с неспешной Мотей проводили взглядом. Затем Сева изрек:

– Надо починить щеколду. Где у вас тут инструменты?

Но известный журналист в идеально отглаженных брюках и щегольских кожаных мокасинах не вязался с тем ржавым хламом, что лежал в сарае.

Старушки тут же окружили Севу и принялись отговаривать. Сошлись на том, что Ирина будет чинить запор под руководством многоопытного супруга.

Сева действительно был многоопытен в том, что касалось, например, автомобилей и какой-либо другой техники. Он мог разобрать до винтика и собрать снова любой механизм, правда разложив все это на чистом столе или другой аналогичной поверхности и держа в руках холимый и лелеемый дорогой импортный инструмент.

– Техника меня любит, – не раз говаривал он и отвечал ей взаимностью.

Именно поэтому их дом был набит предыдущими моделями приемников, электробритв, часов. Новые покупались – как же без этого, а к старым прикипело сердце – разве можно выбросить то, что служило тебе верой и правдой? Однако к столярным работам Сева был расположен куда меньше…

Ирина тем временем сидела на корточках перед лежащим в пыли папоротником.

– Его еще можно спасти, – вынесла она свой вердикт. – Но на клумбу он уже не годится. Я его на прежнее место посажу, а вместо него…

– А вместо него мы будет чинить щеколду, – напомнил ей Сева.

«Господи, как же не хочется делать то, что надо, – с тоской подумала Ирина. – По-моему, это на всю жизнь вселяется в нас с детства. С первой ложкой манной каши».

– Как скажешь, дорогой, – ласково ответила она. – Только корни папоротнику прикопаю, и я вся твоя…

Глава 6

Тяжелые сумки оттягивали руки, ноги в туфлях на каблуках гудели от усталости, но на этот раз ей было все-таки чуть легче обычного. Все обитатели дома находились под присмотром подруги, на которую можно было положиться. А посему Татьяна шла от станции к даче медленнее, чем всегда, даже смотрела по сторонам, отмечая, что новенького на знакомых участках. Большинство из них разительно изменились, обретя черты загородных усадеб нынешних хозяев жизни.

Но думать о том, куда деваются их прежние владельцы, было тревожно, и Татьяна с удовольствием предалась своему тайному пороку: прекрасным грезам о том, чего никогда не будет. Она видела мужчину, сильного и уверенного в себе, с лаской во взоре и тихим голосом.

Он один во всем мире понимал ее с полуслова, с полувзгляда, с полужеста даже тогда, когда она сама себя не понимала. А посему она знала, что может полностью положиться на него, довериться ему во всем.

Но он не только понимал, он еще и дивился ее тонко чувствующей душе, самоотверженности, ее готовности отдать всю себя любимому человеку. И отвечал страстно на ее желание любить и быть любимой. Он берег ее.

Этот «он» был все время разный – в зависимости от состояния Татьяниной души, только что прочитанной книги, погоды, наконец. Когда лил дождь, он, темпераментный красавец, согревал ее в жарких объятиях перед горящим камином. Когда светило солнце, он трогательно обнимал ее за плечи на опушке березовой рощи под завораживающий шелест листвы и пение птиц. Поэтому ей никогда не надоедало быть с ним и упиваться минутами их близости…

Татьяна прекрасно знала, что мечты, нацеленные на конечный результат, – это благо, это стимул к созидательному действию. Ее же грезы не имели ничего общего с реальной жизнью. Более того, лишь подчеркивали неполноценность, убогость того существования, которое ей было предопределено вести до конца дней своих. А против судьбы, как известно, не попрешь.

«Так зачем же терзаться сказочными видениями? – как-то спросила она себя. – Разве после них не труднее возвращаться к обыденной жизни? Разве не убийственным выглядит контраст между тем, что есть, и тем, чего тебе так не хватает?»

«Да ничего подобного!» – поняла Татьяна и несказанно обрадовалась. Просто надо четко разграничивать эти две сферы бытия: в одной она живет, в другой – дает себе маленькую передышку от обязательности и предсказуемости первой. Человеку, особенно женщине, просто необходимы заоблачные положительные эмоции, когда можно безоглядно верить в ниспосланное тебе судьбой счастье и знать: что бы ни случилось, оно всегда останется с тобой…

Сейчас глаза у него были серо-зеленые, того непередаваемого оттенка, который был у маленького торфяного озерца, прозрачного до самого дна. Он приблизил к ней свое лицо, и она почувствовала, как ее губы словно сами собой приоткрываются в счастливой полуулыбке ожидания того, что непременно сбудется…

– Эй! Чего лыбишься, курица безмозглая! Он же не целует, он же давит!

Эта тирада, произнесенная грубым, резким голосом, визг тормозов и туча взметнувшегося песка и мелких камешков из-под колес слились для Татьяны воедино. Она застыла как громом пораженная, когда сбоку от нее замерло нечто огромное и черное. Лишь минуту спустя она увидела, что это заляпанный грязью массивный джип.

Дверца резко отворилась, едва не сбив Татьяну с ног, и на нее из-под сведенных бровей посмотрел малосимпатичный тип со знакомой цепью на шее и обломком веточки в зубах.

Татьяна судорожно вцепилась в сумки и огляделась вокруг. В этот сумеречный час на улице, как назло, не было ни души. Вот так влипла!

– Смотреть по сторонам, когда улицу переходишь, тебя что, мама не учила?

– Простите, – пролепетала она и добавила, как маленькая девочка: – Я больше не буду.