Принц побледнел, но промолчал.

— Его зовут Огюст де Морни. Ему двадцать семь лет. Его отцом является Шарль де Флао, в свою очередь, незаконный сын г-на де Талейрана. Утверждают, что по материнской линии он происходит от Людовика XV, так как его матерью была Адель дю Бюиссон де Лонпре .

— Где он живет?

— В Париже. Он принимал участие в Алжирской кампании и покрыл себя славой в битве под Константиной. В настоящее время ведет жизнь денди, является законодателем мод, посещает королевский двор, занимается журналистикой и дает у себя балы.

— Возможно, я с ним как-нибудь встречусь.

Подойдя к окну, он облокотился на подоконник. Устремив взор на озеро Констанция, Луи-Наполеон, казалось, погрузился в свои обычные мечтания. В действительности же он обдумывал, нельзя ли как-то использовать сводного брата, это, как и он сам, дитя любви, столь неожиданно свалившееся ему на голову…


Момент для возобновления страсбургской попытки все не подворачивался. По истечении нескольких недель Луи-Наполеон благоразумно покинул Швейцарию, не дожидаясь, пока его вышлют, и поселился в Лондоне.

Узнав эту новость, обрадованный Луи-Филипп поспешил сообщить ее королеве Амелии:

— Я полагаю, мой друг, что мы наконец покончили с этим амбициозным лунатиком, который принимает себя за своего дядю.

После чего, успокоившись относительно собственного царствования, отправился выслушать доклад префекта полиции, который сообщил ему о последнем парижском скандале. Типичный король-буржуа, каковым и являлся Луи-Филипп, он обожал фривольные анекдоты и пикантные полицейские сообщения.

В тот день, 5 февраля 1839 года, Его Величество получил возможность полакомиться больше обычного. Необыкновенная история приключилась с женой одного адвоката, пользовавшегося большим уважением в предместье Сен-Жермен. Звали эту даму г-жа де Ракур.

Эта очаровательная молодая женщина, обожавшая, чтобы кто-нибудь «поухаживал за ее садиком», как говаривал в свои лучшие дни г-н де Шатобриан, задумала устроить на Сретение довольно необычное развлечение.

Она пригласила к себе десять господ из своих друзей, чтобы, как она сказала, «испечь блин».

Гости восприняли это единственное число как некий архаизм или стилистическую форму. Но они ошиблись. Речь действительно шла только об одном блине…

В указанный час гости съехались к красавице Арлетте (г-н де Ракур находился в то время по своим делам в Монпелье), и тут же был подан обед. Единственная женщина среди десяти мужчин, хозяйка, естественно, оказалась объектом бесконечных комплиментов. Когда наступила очередь десерта, она встала:

— Блин вам подадут в гостиной.

Слегка озадаченные гости последовали за г-жой де Ракур в соседнюю комнату, где горел ярко разведенный огонь в камине, но ничто не говорило о возможности попробовать блины.

Жена адвоката прикрыла плотно дверь и встала в центре гостиной. Потом, с какой-то двусмысленной улыбкой, сказала:

— Я должна вам признаться… Блин — это я…

А так как мужчины не осмелились понять, чего от них ждут, она расстегнула платье, сбросила его на пол и объяснила, что подразумевала под словом «блин». Каждый, прежде чем попробовать, должен был перевернуть ее…

Обезумев от радости, гости, не медля, согласились, и развлечение началось.

Вытянувшись на диване, г-жа де Ракур выполнила для начала с молодым бароном одну из самых классических фигур. Тогда подошел второй партнер, перевернул ее и доставил ей удовольствие, «так что у нее не было ни минутки свободной, чтобы взглянуть на него». Подошел третий, снова перевернул восхитительный «блинчик» и показал себя мужчиной, достойным почтенной компании. То же сделали и семеро других… А потом все началось сначала. В итоге, г-жа де Ракур была раз тридцать перевернута и удовлетворена во время этой фантастической ночи, в праздник Сретенья…

Но, увы, плоть наша слаба. После этого деликатесного, но крайне изнурительного десерта и гости, и хозяйка уснули прямо в креслах, не потрудившись даже привести в порядок свою одежду.

Вот в этом-то состоянии потрясенный г-н де Ракур и застал всю компанию ранним утром, когда возвратился из поездки. Можно себе представить эту поистине водевильную сцену, в которой большинство гостей, по выражению хрониста, «пребывало с обнаженным естеством»…

Эта история привела Луи-Филиппа в такой восторг, что он без конца просил ее рассказывать.

А тем временем в Лондоне Луи-Наполеон снова встретил г-жу Гордон и Персиньи и вместе с ними принялся снова за подготовку государственного переворота .

Через полтора года, уверенный, что все подготовлено и все предусмотрено, он сел на корабль, который отплывал в Булонь. Эта гибельная экспедиция, как мы уже рассказывали, кончилась для него фортом Ам, куда принца поместили после того, как палата пэров приговорила его к пожизненному заключению.

Оказавшись в камере страшной пикардийской крепости, принц сразу же решил использовать вынужденный досуг для оттачивания ума, и потому заказал сотни книг, устроил у себя лабораторию и стал проводить физические опыты.

Будучи большим меломаном, он также предавался удовольствию бельканто, и в иные вечера завороженные тюремные сторожа могли слышать, как он вместе со своим компаньоном по заключению генералом де Монтолоном исполняет прелестные оперные арии… .

«Увы, — писал принц одной своей английской приятельнице, — все это заполняет время, но не может заполнить сердце…»

В состоянии крайнего напряжения он обратился с письмом к г-ну Дюшателю, министру внутренних дел, с просьбой разрешить ему принимать женщин. Чиновник отказал, пояснив, «что он не может отозваться на такую аморальную просьбу, но готов закрыть глаза на поведение заключенного при условии соблюдения им приличий».

Принц не замедлил воспользоваться этим лицемерным позволением…


В ожидании, пока какой-нибудь женщине удастся проникнуть в крепость Ам и подарить именитому пленнику несколько мгновений забытья, сам пленник довольствовался тем, что сквозь решетку тюремного окна глядел на хорошеньких пикардиек, приходивших на речку постирать белье.

Каждое утро и каждый вечер он занимал свой наблюдательный пост и горящим взором раздевал этих молодок, которые были бы несказанно удивлены, если бы знали, что их дородные крестьянские телеса заставляют мечтать будущего императора.

Как-то раз Телен сообщил принцу, что около караульного помещения стоит комедиантка Виржини Дежазе, находящаяся здесь проездом в Сен-Кентен, где собирается дать несколько представлений.

— Она попросила разрешения повидаться с вами. Когда дежурный офицер сказал, что посещения запрещены, она ушла, очень недовольная этим.

— А как она выглядит?

— Это очень изящная молодая женщина, в элегантном белом платье и с зонтиком.

Луи-Наполеон помечтал немножечко обо всем, что мог бы проделать с комедианткой, и выразил большое сожаление.

— Может быть, она придет еще раз побродить вокруг крепости? — сказал Телен.

Эта мысль показалась принцу довольно интересной, и он на всякий случай занял свой наблюдательный пост у оконной решетки.

Не прошло и получаса, как у него екнуло сердце: молодая женщина с кружевным зонтиком в руках шла, не торопясь, по дороге и внимательно смотрела в сторону крепости. Он сделал ей знак рукой. Она тут же остановилась, не отрывая взгляда от маленького окошка, в котором отчетливо вырисовывался августейший нос.

При одной только мысли, что на нее смотрит племянник императора, Виржини Дежазе

буквально задрожала от волнения .

Через несколько минут, после того как она справилась со своим замешательством, ей вдруг пришла в голову чудная идея. Чтобы у пленника осталось приятное воспоминание о ее визите, она запела, слегка покручивая зонтиком, песенку Беранже «Лизетта».

Закончив пение, она послала воздушный поцелуй Луи-Наполеону, который, как сообщает современник, «ответил многократно повторенным приветствием» .

Несколько дней спустя, разглядывая по обыкновению из тюремного окна прогуливавшихся неподалеку от крепости молодых дам, Луи-Наполеон увидел идущую по дороге девушку. Исключительно шутки ради он подал едва заметный знак рукой. Девушка, вполне естественно, знавшая, кто является пленником крепости, была так поражена, что сразу влюбилась. По словам Эктора Флейшмана, Луи-Наполеон стал для нее «героем грез и волшебным принцем ее одиноких ночей».

А Телен, имевший право гулять в городе, захаживал именно к тем дамам, у которых жила на пансионе эта девушка, юная парижанка, приехавшая в Ам отдохнуть. «Хорошо зная о влюбленности своего хозяина в это девственное существо, — рассказывает Жюльен Персо, — он решил попробовать провести девушку в крепость». И ему это удалось благодаря помощи привратника, другом которого он стал. Так что однажды днем маленькая Элен… предстала перед Луи-Наполеоном. Она тут же бросилась перед ним на колени и судорожно обхватила его руками.

Смущенный принц помог ей подняться, сказал несколько вежливых слов, перенес ее на постель и без всяких прелюдий с усердием изнасиловал. Девушка, которую грудная болезнь делала особенно расположенной к удовольствиям физической любви, готова была остаться в камере пленника целый день; однако Наполеон из осторожности отсоветовал ей это. Ведь если министр внутренних дел и отдал тюремщикам приказ закрывать глаза на шалости принца, то относительно их ушей он ничего не говорил. А между тем распалившаяся девица «в моменты особого удовольствия» издавала вопли, способные всполошить весь гарнизон крепости.

Поблагодарив ее за визит, Луи-Наполеон умело убедил ее вернуться домой.

Юная туберкулезница с сожалением подчинилась.

Однако на следующий день она подстерегла где-то на тропинке Телена и спросила, когда она может еще раз навестить пленника.

— Я обязательно спрошу у принца, — осторожно сказал лакей.

Луи-Наполеон побоялся, как бы эта слишком пылкая любовница не лишила его навеки посещений других, более сдержанных женщин. Он попросил передать ей, что новые дисциплинарные меры, введенные министром внутренних дел, делают впредь невозможными любые свидания.