Ги Бретон - Женщины времен июльской монархии

— Да, как сказал на днях г-н Лепла, бакалейщик, эта мать отдала бы «коротышке» и вторую дочь, лишь бы он не бросал.

— Вторую дочь? Это Фелисите, которой нет еще и десяти? Но это ужасно. Да что же в нем такого особенного, в этом «коротышке»?

И тут вмешался слушавший их до сих пор молча портье:

— Судя по всему, у него есть…

И он прошептал на ухо обеим женщинам что-то такое, отчего они с удивлением выпрямились, воскликнув:

— О!

После чего портье сделал жест руками, словно хотел показать длину и толщину огромной крысы. Обе женщины были потрясены.

Г-жа Паттар (с горящими от возбуждения глазами):

— Ну, господин Дюлар, по-моему, вы нам тут рассказываете сказки…

Г-жа Фрикото (с повлажневшими губами):

— Да уж вы скажете, господин Дюлар… Обе уходят в свой дом. Но во второй половине дня обе, не сговариваясь, направляются к особняку Сен-Жорж, чтобы поинтересоваться, не нужна ли г-ну Тьеру горничная».

Весь этот диалог, разумеется, сочинен самим автором. Но он точно отражает суть общественного мнения и разговоров, которые вели простые люди того времени.

Впрочем, очень скоро у парижан появились иные, куда менее фривольные темы для разговоров.

28 июля 1835 года, в пятую годовщину Трех славных дней революции, когда Луи-Филипп обходил выстроившихся на параде национальных гвардейцев, он едва не был убит на бульваре Тампль адской машиной Фиески. В результате покушения погибло шестнадцать человек, в том числе старый маршал Мортье. Событие это потрясло простой народ. Толпы людей, собравшись вокруг тюрьмы, куда был заключен цареубийца, криками требовали его смерти. Люди настаивали, чтобы возмездие было совершено с особой суровостью. Некоторые журналисты предлагали четвертование.

Наконец, начался судебный процесс, и все каким-то чудом изменилось благодаря присутствию женщины.

Джузеппе Фиески, после того как долгое время жил с некой Лоране Пти, бывшей замужем за таможенным чиновником по имени Лассав, стал любовником дочери своей любовницы. Эта девица — аппетитная брюнетка восемнадцати лет с крутыми бедрами, обаятельной улыбкой и волнующейся грудью, которая заставляла забыть, что их обладательница была одноглазой.

Когда она появилась на свидетельском месте, присутствующие в зале смутились.

«На ней было платье из зеленой тафты с большим вырезом, элегантное пальто из шотландки, шляпа с широкими полями, шелковый шарф.

Молодые пэры привстали со своих скамей, чтобы получше ее рассмотреть. Даже самые старые повернули головы туда, где стояла молодая женщина. Она не выглядела застенчивой провинциалкой, перепуганной той драмой, в которой ей пришлось быть одной из невольных участниц, несчастной, покинутой, доведенной до грани самоубийства. Напротив, она выглядела героиней происходящего».

Нина села, обвела присутствующих взглядом королевы и ответила дружеским жестом на воздушный поцелуй, посланный ей Фиески.

С этого момента публика, казалось, утратила интерес к главному актеру и переключилась на молодую женщину. Газеты превратили ее в героиню, в чистого ангела, в воплощение долга и добродетели. Заговорили о ее душе, «великой и прекрасной», о ее белоснежной коже, о девичьей грации и об элегантности…

Короче говоря, весь Париж смотрел на Нину глазами Фиески. О ней уже распевали песни на улицах.

Кончилось все, однако, тем, что Фиески и его сообщники были гильотинированы 20 февраля 1836 года, и простые люди плакали при мысли о том горе, которое должна была испытывать Нина.

Через несколько дней после этого события владелец кафе «Ренессанс» на Биржевой площади нанял молодую женщину на работу кассиршей. После этого весь город повалил в его заведение. Пришлось раздавать специальные билеты и организовывать очередность посещения, так велика была толпа поклонников. В конце концов хозяин кафе, опытный коммерсант, стал брать с каждого посетителя по франку за право приблизиться к идолу молодежи 1836 года…

И поскольку все шло, как тому и положено было, он вскоре нажил целое состояние…

В одно прекрасное утро в феврале 1836 года французы узнали, что король предложил пост председателя Совета Адольфу Тьеру.

Официальное сообщение уточняло, что новый глава правительства, оставив пост министра внутренних дел, станет одновременно министром иностранных дел.

Новость поразила предместье Сен-Жермен. Все ломали голову над тем, почему маленький марселец, прославившийся невероятно многословными речами, активной полицейской деятельностью и чрезмерным пристрастием к парламентским играм, потребовал себе именно этот ключевой пост высокой политики.

— Можно не сомневаться, — говорили те, кому хотелось выглядеть хорошо информированными, — он вынашивает тайные планы альянса…

Другие доходили до утверждения, что г-н Тьер потребовал портфель министра иностранных дел, чтобы навязать Европе революционную концепцию «сосуществования»…

Разумеется, и те и другие ошибались.

Причины, толкнувшие нового председателя взять себе министерство иностранных дел, были сугубо домашнего свойства. Г-жа Дон с давних пор огорчалась из-за вульгарности тех людей, которых г-н Тьер вынужден был приглашать к обеду как министр внутренних дел: неотесанных парламентариев, префектов с сомнительными манерами, полицейских и пр.

— Я больше не желаю видеть всех этих плохо воспитанных людей у себя в гостиной, — говорила она. — Тебе надо взять какое-нибудь более утонченное министерство. Я хочу принимать у.себя послов, дипломатов, аристократов, а не этих мужланов, пачкающих мои ковры, проливающих кофе на стол и брызгающих в лицо слюной.

Вот почему, когда Луи-Филипп предложил Адольфу пост председателя Совета, г-жа Дон вмешалась:

— Соглашайся, но при одном условии: пусть тебе дадут еще и министерство иностранных дел!

Так и получилось, что ради удовлетворения амбициозного желания маленькой буржуазки принимать у себя в гостиной господ «с хорошими манерами» Адольф Тьер занял министерское кресло, которое иностранные монархи считают одним из самых важных в Европе.

Нетрудно представить себе безграничную радость г-жи Дон, узнавшей, что теперь ее дочь, г-н Тьер и она смогут руководить дипломатами такого масштаба, как г-н де Сент-Олер, наш посол в Вене.

Она тут же стала мечтать о той главенствующей роли, которую ей всегда хотелось играть.

Летом 1836 года судьба, кажется, решила предоставить ей такой случай.

Как-то вечером г-н Тьер вернулся в отель Сен-Жорж с ошеломляющей новостью.

— Софи! — закричал он, — король хочет женить герцога Орлеанского.

Г-жу Дон охватила дрожь удовольствия при мысли, что она оказалась посвященной в секреты королей;

придя в себя, она начала задавать вопросы. Президент Совета объяснил ей, что Луи-Филипп, желая сблизиться с европейскими дворами, которые оставались связанными с Бурбонами, а его самого считали немного узурпатором, пожелал как можно скорее ввести своего сына в одну из семей «легитимных» суверенов.

Г-жа Дон тут же размечталась уподобиться г-же де Помпадур, которая когда-то очень помогла франко-австрийскому сближению.

— Надо, — заявила она, — женить герцога Орлеанского на эрцгерцогине Австрийской. Подумай, какая слава тебя ждет, если тебе удастся устроить этот союз! Легитимисты будут тебе благодарны в память о Марии-Антуанетте, а бонапартисты увидят в этом воздание должного Марии-Луизе…

Через несколько дней Тьер связался с Меттернихом и, как ему показалось, понял, что австрийский министр отнесся благосклонно к франко-австрийскому браку. И тогда Тьер сообщил королю, что герцогу Орлеанскому остается лишь отправиться в Вену и попросить руки эрцгерцогини Терезы, дочери эрцгерцога Карла.

Восхищенный такой перспективой, герцог Орлеанский в сопровождении герцога Немурского отбыл в австрийскую столицу, где, полагая, что дело слажено, представил письменное предложение о браке.

Но в ответ на это несчастный пережил в тот день самый большой афронт в своей жизни, потому что Меттерних, вежливо выслушавший нашего посла, через которого было вручено предложение, ограничился в ответ всего одним словом, сказанным хотя и с улыбкой, но вполне категорично:

— Нет!

На следующий день Франция стала посмешищем всех королевских дворов Европы, и случилось это из-за бывшей торговки сукном, пожелавшей разыграть из себя знатную даму.

На г-жу Дон эта страшная неудача так подействовала, что с ней едва не случился нервный припадок. Еще ужаснее этот провал отразился на г-не Тьере, поскольку ему пришлось 25 августа подать в отставку, пробыв у власти в течение полугода.

На его пост король пригласил Моле, который возглавил новый кабинет, сделав своим главным сподвижником Гизо.

Царствованию г-жи Дон в одночасье пришел конец. Зато началось царствование принцессы Ливен, любовницы Гизо.

Оскорбленный Тьер заперся у себя дома и, чтобы как-то утешиться, стал любовником еще и свояченицы, Фелиси Дон, продолжая, разумеется, оказывать честь и своей супруге, и своей теще .

Эта довольно сложная ситуация подвигла одного шансонье сочинить очень злободневную песенку с большим количеством куплетов, каждый из которых заканчивался вопросом:

Ах, месье Тьер,

Кого же теперь

Назвать вашей половиной?

Но знал ли он сам ответ на этот вопрос?

30 мая 1837 года г-жа Дон, категорически запретив своему зятю и дочерям показываться в Париже, ушла спать, терзаемая ужасной мигренью.

Ее недомогание не было следствием капризов весны, слишком мягкой в этом году, или какого-нибудь нового похождения г-на Тьера; причиной головной боли был брак. Дело в том, что в этот день герцог Орлеанский женился на принцессе Элен Мекленбург-Шверинской.