Он засмеялся и легонько похлопал ее по руке, лежавшей на его локте:

– Ты со мной, Камилла, и нам ничто не грозит, уверяю тебя.

Когда они вышли на приморскую дорогу, она успокоилась. Жизнь на набережной бурлила, в кафе было полно марокканцев и европейцев. Разноцветные рекламные огни бросали яркие отблески на дорогу, освещая им путь. Мимо прошмыгнула, шлепая босыми пятками по мощеной песчаной дороге, стайка возвращавшихся к себе на взгорье женщин, плотно завернутых в хаики, походившие на коконы из коричневой ткани. Следом за ними нехотя семенил навьюченный горой свертков ослик.

– Сегодня базарный день, – пояснил Дэвид, поймав взгляд Камиллы. – Скорее всего, эти женщины приносили в город овощи и цветы. А теперь возвращаются домой с чаем и тканями, а если торговля сегодня прошла удачно, то они наверняка прикупили сахару и муки.

– Удивительно, что все эти женщины без чадры, – заметила Камилла.

– Деревенские не носят чадру. Но иногда свои то ли халаты, то ли покрывала или шали они натягивают на голову, чтобы прикрыть лицо. Однако теперь и среди городских марокканок немало эмансипированных настолько, что они тоже ходят без чадры. Ну вот мы и пришли. – Он повел ее в здание, где помещался ресторан.

Камилла оглянулась. Спешившие женщины словно принадлежали к другому столетию. Их глаза, напоминавшие черные бусины, беспокойно зыркали туда-сюда, сморщенные коричневые лица походили, как показалось Камилле, на грецкие орехи. Женщины были как-то взъерошены и нахохлены одновременно и этим напоминали стайку воробьев.

Дэвид провел Камиллу через вестибюль жилого корпуса отеля, невероятно современного – с мраморными полами, зеркальными стенами, хрусталем люстр и канделябров. Они взлетели на лифте на последний этаж и через стеклянные двери вошли в убранный цветами ресторан.

Метрдотель радушно приветствовал Дэвида и проводил их к угловому столику. Пока Дэвид заказывал бутылку белого вина, внимание Камиллы поглотила величественная картина, представшая ее взору за стеклом. Она могла увидеть весь Танжер: порт и гавань, странную – в духе кубизма – композицию зданий, темные холмы за городом. А прямо перед собой – море и небо в бескрайнем слиянии.

– Дэвид, это же фантастика! – воскликнула она, потрясенная видом.

– Еще бы! И уподобляет тебя Аллаху, взирающему с небес. – Он понимающе взглянул на нее и улыбнулся: – Это, Камилла, Танжер. Он у твоих ног.

– Я так рада, что я здесь, Дэвид. По-моему, я уже начинаю любить Марокко. И очень надеюсь, что смогу подыскать себе дом. Такой, как мне надо.

– Уверен, что найдешь. Между прочим, у меня есть идейка. Почему бы тебе не перебраться ко мне на виллу пожить, пока ты здесь? Дом у меня большой и очень даже недурной, хотя и звучит мое предложение дерзко.

– О, это так гостеприимно с твоей стороны… – Она заколебалась и умолкла.

– Продолжай и скажи «да». Твое общество будет для меня невероятно благодатно, – сказал он.

– Хорошо, пусть будет по-твоему! – внезапно согласилась она.

– Умница! Теперь давай закажем ужин. Не знаю, как ты, а я умираю от голода.

– Если честно, я тоже.

Дэвид выбрал для начала французский деревенский пирог и запеченную местную рыбу с травами и специями, а в качестве гарнира – тушеные овощи.

Они потягивали холодное вино в ожидании, пока им принесут еду, а тем временем Дэвид рассказывал ей о Танжере и подробностях здешней жизни. Он поведал и о сценарии, над которым работал, и неожиданно высказал предположение, что Камиллу могла бы прельстить идея сыграть в его фильме.

– Блестящая роль для тебя, Камилла. Скажу честно, когда начал писать, я о тебе не думал. Вообще, я не имел в виду никого из конкретных актрис. Но теперь, когда ты здесь и я смотрю на тебя, такую красавицу, я знаю, как чудесна ты была бы в этой роли.

– На меня, красавицу, и на все мои сорок семь лет!

– Но по сюжету и не должна быть юная женщина, прости меня, – пояснил он с улыбкой, думая о том, как она хороша сегодня.

На ней были бледно-зеленое шелковое платье и серьги с изумрудами. Хороша! Белокурые с рыжеватым отливом волосы, зеленые глаза и белая кожа. Какой же дурак Максим, если бросил ее! Помимо премилой внешности она еще и прекрасный человек, яркая личность. Иные мужчины сами не понимают, когда они счастливы, подумал он.

– Ты что так уставился на меня? – улыбнулась Камилла.

– Думаю, – сказал он. – Полагаю, что ты могла бы легко сойти за тридцатишестилетнюю. – Он наклонился над столом и приблизил к ней свои холодные серые глаза: – Так вот, знай! Ты подходишь для этой роли, нет, ты даже выглядишь для нее чересчур моложаво.

Она расхохоталась.

– Я это вполне серьезно. Честно тебе говорю.

– Замолчи. Лучше расскажи сюжет. Хорошая роль могла бы оказаться как раз тем, что мне требуется для излечения от моей хвори.

Позднее, лежа в прохладных простынях в своей постели, Камилла размышляла о фильме. Дэвид Мейнс заинтриговал ее. Пожалуй, надо позволить ему предложить ее кандидатуру продюсеру. Да, надо всем этим стоит подумать. Признавшись Дэвиду, что хорошая роль могла бы ее излечить, Камилла сказала правду.

Камилла Голленд любила свою работу, и актерская карьера всегда имела для нее первостепенное значение. Безусловно, от нее она получала наибольшее удовлетворение по сравнению со всем прочим в жизни. Оба ее мужа никогда не были способны это понять, что и привело к двум разводам. В ее карьере, славе и огромном успехе они видели для себя угрозу. Один Чарлз Маллингем понял, что для нее означало играть, осознал ее глубочайшую потребность жить в образе на театральной сцене или перед кинокамерой и дарить себя, просвещая или развлекая публику. Она встретила его в начале своей карьеры и была с ним обручена, когда он в сорок девять лет вдруг упал замертво от инфаркта сердца. Ей тогда было двадцать три. Но она никогда не замечала разницы в возрасте между ними и тяжело переживала его смерть. Крупный банкир, Чарлз был вдов и бездетен и оставил ей большое наследство, сделав ее очень богатой молодой женщиной.

Чарлз был единственным мужчиной, кого она любила в своей жизни, помимо Максимилиана Уэста. Когда она впервые встретила Максима в Париже в 1959 году, то сильно увлеклась им. Можно сказать, по уши влюбилась. Но он никогда даже не замечал ее, его глаза смотрели лишь на Анастасию. И она, будучи женщиной прагматичной, продолжала жить как жила, похоронив свое чувство к Максиму и успев дважды побывать замужем за другими мужчинами. Ее первым мужем после смерти Чарлза был Роланд Виккеро, английский актер; вторым – Питер Джарвис, театральный режиссер весьма скромного дарования. Камилла и Максим стали друзьями и оставались ими на протяжении многих лет; он время от времени помогал ей советами по части капиталовложений. Но, к ее немалому разочарованию, между ними никогда ничего не было. До сентября 1980 года, с которого минуло ровно десять месяцев, когда они невзначай встретились в Нью-Йорке.

Максим несколько раз приглашал ее поужинать, и однажды, к ее изумлению и радости, они вступили в связь. Она была в экстазе. Он был так мил и внимателен, обольстителен и очарователен, оказался таким пылким любовником, посылал ей цветы и книги и даже подарил дорогое ювелирное украшение. В декабре он прислал ей бриллиантовую брошь от Картье, как раз перед тем, как улететь в Лондон, где он должен был провести Рождество с Анастасией и детьми.

Когда он возвратился в январе в Нью-Йорк, он был холоден, не реагировал на нее, больше не проявлял к ней никакого интереса. Ни с того ни с сего с пугающей прямотой и резкостью он объяснился, заявив, что между ними все кончено. Когда же она спросила, что послужило причиной, он стал уклончив, холоден как лед и отказался от разговора. Она увидела в нем жесткость, которая убивала ее. И, несмотря на это открытие, ее чувства к нему остались неизменны. Однако у нее не было альтернативы, и она сдала позиции без борьбы и продолжала мирно жить дальше.

Спектакли в театре на Бродвее с Камиллой в главной роли шли до начала марта, а потом она улетела в Калифорнию на церемонию награждения в Американской Академии. Двумя месяцами позже, с гордостью неся свой «Оскар», она улетела из Лос-Анджелеса в Париж, где у нее была квартирка, выручавшая ее много лет.

Камилла беспокойно повернулась на другой бок. Сон по-прежнему не шел к ней. Из головы не выходил сценарий, который писал Дэвид, и она говорила себе: да, хочу играть в нем, и к дьяволу Максима Уэста. При мысли о Максиме к глазам подступили слезы. Она заплакала в подушку; и острая боль в душе вдруг утихла. В глубине сознания она понимала, почему он прервал их отношения. Он все еще любил Анастасию. Она это знала, даже когда их роман был в разгаре. Он всегда будет любить Анастасию, и только ее.

Нетерпеливо сбросив простыню, она пошла в ванную, взяла из коробочки бумажную салфетку, промокнула глаза, высморкалась, плеснула на лицо холодной воды.

Любить равнодушного мужчину – попусту тратить время. Она так никогда и не пришла в себя после проявленного к ней безразличия тогда, в январе, когда Максим возвратился из Лондона. Ну его к дьяволу, прошептала она, твердо решив дать согласие сниматься в фильме. Завтра она скажет об этом Дэвиду, когда он приедет, чтобы перевезти ее к себе на виллу.

Работа сгладит мои муки, сказала она себе, гася свет в ванной и возвращаясь в постель.

51

Трудно было объяснить таксисту, куда она хотела попасть. Эта большая белая вилла на горе до сих пор оставалась безымянной. Она расплатилась с шофером и толкнула створку железных ворот. Звякнул колокольчик, она кивнула привратнику, высунувшемуся на звук из своей сторожки. Старик низко поклонился, коснувшись рукой своей темно-красной фески. Камилла улыбнулась, еще раз кивнула и стала быстро подниматься по пандусу, гравий шуршал у нее под ногами.

Вилла стояла на склоне холма, ее беломраморные колонны словно лоснились в лучах полуденного солнца. Травка газона, опрыснутая из спринклеров, установленных Дэвидом, ярко зеленела под цветущими кустами и деревьями. Цветы, яркие, сочные, буйные, радовали глаз. Она жила на вилле уже три недели, но все еще не свыклась с красотой дома и видом вокруг. В доме было полно книг и картин и прочих бесценных трофеев, собранных Дэвидом за годы писательских скитаний по белу свету.