Тедди услышала шорох в дверном почтовом ящике и подумала, что, должно быть, принесли и просунули в щель почту или газеты. Отнеся поднос с чайной посудой в столовую, она прошла к наружной двери; утренние газеты были на полу, она подобрала их вместе с лежавшей под ними корреспонденцией.

Рано пришел сегодня почтальон, подумала она, засовывая под мышку газеты и перебирая конверты в надежде обнаружить письмо от Марка. Лицо ее просияло при виде адреса, надписанного его рукой, и она, не мешкая, поспешила обратно на кухню, кинула на стол газеты и все прочее и надорвала конверт с его письмом. Оно, как всегда, было проникнуто любовью и романтикой, полно планов на очередное увольнение, на уик-энд и на будущее. Она перечитала его дважды и, мечтательно улыбаясь, спрятала в карман.

Тедди повернулась к столу, чтобы наполнить чайник, и ее взгляд упал на «Дейли экспресс», лежавшую на столе. Улыбка в момент застыла на ее лице. Она схватила газету, взгляд уставился на заголовки и фотографии; глаза ее расширились от ужаса, а лицо онемело от жути.

С газетной страницы рвались названия мест. Ордруф… Белзен… Бухенвальд. Страшные слова вонзаются ей в глаза: «Лагеря смерти… зверства… бесчеловечность… унижение… миллионы убитых… евреев… геноцид».

Она опустила глаза на снимки, еще более потрясшие и ужаснувшие ее отвратительными изображениями неописуемого насилия и жестокости, страшных свидетельств бесчеловечных пыток и массовых убийств безвинных людей.

Руки Тедди задрожали, и ей пришлось положить газету на стол. Она зажмурилась, не желая больше ничего видеть или читать, но потом все же заставила себя раскрыть глаза: она обязана знать больше.

Она стояла со склоненной над столом головой, глаза пробегали по фотоснимкам: полуголые люди, до того истощенные, что в них трудно было признать человеческие существа; живые скелеты, безволосые, с провалившимися глазами, безучастно взиравшими из-за колючей проволоки концлагерей. И еще фотографии: газовые душегубки и камеры пыток, бесчисленные груды мертвых тел, беспорядочно сваленных в ямы массовых захоронений, экспериментальные медицинские лаборатории, абажуры из человеческой кожи, горы искусственных зубов и очков, обуви и снова тела мужчин и женщин, маленьких детей и даже младенцев – жертвы нацистской машины смерти.

Тедди поднесла руки ко рту, когда первое рыдание вырвалось из ее горла. Жаркие слезы покатились по лицу и закапали на газету, она обхватила себя руками за плечи и, раскачиваясь, запричитала:

– О Боже, нет! О Боже мой, нет! Такое невозможно! Этого просто не может быть… такое не могло случиться!

Но она знала: случилось.

Ноги у нее подкосились, и она рухнула, скорчившись от боли, на стул, вновь зажала рукой рот, силясь подавить крик гнева и страдания, готовый вырваться из ее горла.

Через некоторое время Тедди более или менее удалось успокоиться, чтобы просмотреть другие газеты. Она вполне отдавала себе отчет, что продолжать читать обо всем этом было бы нестерпимой мукой, но она потребовала от самой себя узнать все, что надлежало знать.

В «Дейли мейл» тоже было много фотоматериала, изобиловали фактами и «Экспресс», и «Дейли телеграф». Заметки и статьи, прочитанные в трех газетах, почти повторяли друг друга, сообщая об убийственных фактах. В последние дни английские и американские войска освободили концлагеря в западной и восточной Германии, и то, с чем столкнулись солдаты, было сплошным неописуемым ужасом. Первым освобожденным лагерем стал Ордруф, неподалеку от Готы, где американцы обнаружили рвы, до краев заполненные четырьмя тысячами трупов евреев, русских военнопленных и польских «рабов», систематически умиравших от голода и болезней, поскольку их лишили какой бы то ни было медицинской помощи. Полно было и просто убитых. Когда англичане вошли в Белзен, они были потрясены увиденным, такое же впечатление произвел Бухенвальд на освободивших его американцев. Выражение генерала Бидела Смита, начальника штаба генерала Эйзенхауэра, назвавшего Бухенвальд «апофеозом злодейства» в ряду освобожденных концлагерей, стало крылатым.

Тедди качнулась на стуле, ощутив, что ее подмывает рвота и голова кружится. Ей показалось, что ее вот-вот стошнит, она почувствовала страшную слабость, но вскоре это прошло. Она отложила «Телеграф» на стол вместе с другими газетами, ошеломленная тем, о чем прочитала. Ее разум отказывался воспринимать действительность.

Она сидела у кухонного стола, уставившись в пространство, потом совладала с собой, встала и, поставив чайник, замерла у плиты, дожидаясь, когда он закипит. Утренний чай она заварила в коричневом чайнике из керамики – тетя Кетти отдавала ему предпочтение, – поставила чашку с блюдцем и маленький молочник на поднос, делая все это привычно и совершенно механически. Ни о чем другом, кроме этих страшных газетных репортажей, она не могла думать.

С подносом она поднялась наверх, толкнула корпусом дверь тетушкиной комнаты и вошла. Дневной свет пробивался сквозь шторы светомаскировки. Тедди бросила взгляд на кровать, чтобы удостовериться, что тетя проснулась, но в этот момент тетушка, как всегда бодро, заговорила:

– Доброе утро, Теодора. Это ли не благодать – получить чашку чая в постели.

– Доброе утро, – тихо отозвалась Тедди, едва узнавая свой голос и ставя поднос на подоконник. Она быстро отдернула шторы, и в спальню хлынуло яркое солнце, ослепив ее.

Тетя уже села на постели, опершись на подушки, и Тедди подала ей чашку чая.

– Благодарю, – сказала Кетти, мгновенно заметив, как дрожит рука Тедди с чашкой. Она перевела взгляд на ее лицо и увидела, что оно бледное и осунулось. – Тедди, ты выглядишь ужасно, что с тобой? Что-нибудь случилось?

В ответ Тедди смогла лишь кивнуть.

– Что-нибудь с Марком, да? С ним ничего не произошло? – терялась в догадках Кетти, сев с перепугу прямо.

– Нет, не с Марком, – ответила Тедди и тяжело опустилась на край кровати. Не зная толком с чего начать, она решила подойти к сути издали. – Тетя Кетти… – медленно произнесла она, – комитет, в котором вы состоите, комитет беженцев при синагоге…

– Да, ну и что? – спросила Кетти, озадаченно хмурясь.

– Вы мне кое-что рассказывали… Это были страшные истории, услышанные от европейских беженцев, которым ваш комитет пытался оказать помощь.

Кетти кивнула:

– Ты имеешь в виду пережитые ими ужасы концентрационных лагерей?

– Так вот: все, о чем они говорили, – правда. Чистая правда! – хрипло прошептала Тедди. – И это не концентрационные лагеря, это лагеря смерти. Подтверждение – в сегодняшних газетах. Подтверждения и свидетельства для всего мира.

Кетти слегка подалась назад, глядя на племянницу и силясь понять, о чем речь.

– Не понимаю, – пробормотала она, качая головой из стороны в сторону.

– В последние дни, – начала пояснять Тедди, – английские и американские войска приступили к освобождению этих лагерей, и то, что они там увидели, потрясает! Это до того ужасно, до того страшно, что и представить невозможно. Зрелище немыслимых жестокостей. Разум отказывается верить, до какого состояния доведены люди. Уничтожены миллионы евреев, русских, поляков, славян и цыган, но по большей части… евреев.

Чашка на блюдце в руках Кетти задребезжала, Тедди наклонилась и, покуда чай не расплескался, забрала его, поставив на ночной столик у кровати.

– Да нет, это же немыслимо, – прошептала Кетти. Кожа на ее строгом лице стала приобретать оттенок замазки, глаза расширились, взгляд остановился. – Они не могли… они бы не посмели…

– Посмели! – жестко, но негромко сказала Тедди. – Английские газеты называют это геноцидом.

В тот же день позднее Кетти, обеспокоенная отсутствием Тедди, искала ее по всему дому. Она обнаружила ее в комнате Максима. Девушка сидела на стуле, уставясь на фотографии Вестхеймов, размещенные на комоде. На звук открывшейся двери Тедди обернулась, и Кетти сразу поняла, что племянница плакала.

– Ты здорова, милочка? – поинтересовалась Кетти.

– Да.

– Я помешала?

– Нет-нет, зайдите.

Кетти вошла и присела на краешек стула. Она знала, как велик страх Теодоры за судьбу Вестхеймов, и потому как-либо упоминать о них в разговоре сегодня остерегалась – не расстроило бы это Тедди еще больше.

Словно зная, о чем думает тетя, Тедди сказала:

– Все мои мысли сосредоточились на Урсуле и Зигмунде с того момента, как я стала читать газеты. Я уверена, тетя Кетти, это для вас никакая не новость.

– Нет, конечно, Тедди. Твои чувства к ним весьма глубокие и, само собой разумеется, твое беспокойство за них возросло еще больше после… после того, что мы прочитали.

– Я была не в силах выбросить из головы увиденное на фотоснимках в газетах… эти кошмарные образы. О, тетя Кетти! – воскликнула она треснувшим от боли голосом. – А что, если Зигмунд с Урсулой погибли в одном из этих кошмарных мест? – Голос ее упал, глаза наполнились слезами. – Я себе места не нахожу от страха за них, и, по-моему, я уже не в состоянии мыслить трезво.

– Знаю, как это трудно, но ты не должна терять надежду, веру. И не забывай о том, что последняя весточка от Арабеллы фон Виттинген была очень обнадеживающей.

– Но это было так давно, с тех пор прошло несколько лет.

– Не важно. – Кетти подалась вперед и продолжала самым убедительным тоном: – С тех пор у баронессы не было возможности подать о себе весть, мне это ясно. А с другой стороны, это может означать лишь то, что сохраняется статус-кво. Она же тебе сказала, когда звонила из Швейцарии, что Вестхеймы живут в замке у фон Тигалей в Марк-Бранденбурге, где они в безопасности. И ты сама же без конца мне повторяла, что там они наверняка будут целы и невредимы.

– Да, и что фон Тигель мог запросто их там спрятать. Там есть десятки тайных ходов и подвалов под замком, которому много веков. Я думаю, там имеются даже тайные помещения и коридоры. – Тедди поглядела на тетку и продолжала: – Я не сомневаюсь, что с ними все в порядке, если только они в замке. Но я прямо теряюсь в догадках, остались ли они там. Был и остается главный повод для моей тревоги: не пришлось ли им по какой-либо причине уехать оттуда и вернуться в Берлин. В городе их могли арестовать и отправить… в лагерь, или же они могли быть убиты во время налета авиации союзников.