Казалось, любовь Гриффина, вместе с этим совершенно особенным браслетом, сотворила какое-то необъяснимое чудо. На следующее утро Рэйчел чувствовала себя настолько лучше, что смогла ненадолго вставать. А через день она поправилась до такой степени, что, немного поворчав, доктор О'Рили разрешил ей отправиться на короткую прогулку в экипаже вместе с Джоанной. Но почти одновременно с огромной радостью эта перспектива вызвала у Рэйчел и отчаяние – у нее не было ничего нового из одежды. Она шепотом призналась в этом Джоанне.

– Не беспокойся об этом, – тут же ответила добрая Джоанна. Открыв двери в дальнем конце спальни, женщина на несколько минут исчезла в чулане. Она появилась оттуда, держа в руках чудесную блузку в бело-розовую полоску и серую шерстяную юбку.

– Надень это,– сказала она, положив этот изящный наряд на кровать Рэйчел.

«Я умру, если они мне окажутся не впору», – подумала девушка и потрогала прелестные вещи, наслаждаясь необыкновенно мягкой на ощупь тканью.

– Они раньше принадлежали Афине,– сказала Джоанна, и в ее темно-голубых глазах появилось выражение грустной отрешенности.

– Афине? – тихо спросила Рэйчел, не уверенная, стоило ли вообще что-то говорить.

Но Джоанна улыбнулась своей доброй улыбкой и с шутливым нетерпением указала на складную ширму рядом с кроватью.

– Афина была... она нашла дочь. Поторапливайся, Рэйчел, пока Джон не изменил своего решения и не запретил тебе сегодня выходить из дома.

Как и та одежда, которую ей отдал Джонас, серая юбка и пестрая блузка Афины оказались Рэйчел идеально впору. И хотя это доставило ей удовольствие, у нее возникло так же смутное ощущение неловкости. В глазах Джоанны появилось такое странное выражение, когда Рэйчел упомянула имя ее дочери! Непонятным было и ее колебание при ответе, словно Джоанна не была уверена, принадлежит ли ее дочь к прошлому или к настоящему. И за всем этим крылось нечто еще, нечто, шевелившееся сейчас где-то в самом дальнем уголке сознания Рэйчел и не поддающееся пока определению.

– Где сейчас Афина? – осмелилась спросить она, когда они с Джоанной спускались вниз по красивой широкой лестнице на первый этаж. И почему Афина не забрала с собой одежду?

Джоанна молчала, пока они не вышли в гостиную с мраморным полом. В ее улыбке чувствовалась натянутость, а крохотные морщинки вокруг глаз, казалось, стали глубже.

– Наша дочь в Европе, Рэйчел. Боюсь, жизнь в Сиэтле была для нее недостаточно светской. А сейчас,– Джоанна похлопала Рэйчел по руке, сквозь слабую улыбку в ее глазах проглядывала печаль,– почему бы тебе не подождать вон там, за этими дверьми, пока я спрошу у кухарки, что нужно купить? Из передних окон открывается приятный вид.

Чувствуя сожаление и стыд за свое неуместное любопытство, Рэйчел молча кивнула и вышла сквозь огромные стеклянные двери. Ее немедленно потянуло к окну, потому что за ним виднелась полоска аквамариновой воды.

Затаив дыхание, смотрела она на красоту, открывшуюся ей за прозрачными белыми занавесками. Весь залив Эллиот, сверкающе-синий в ярких солнечных лучах, раскинулся перед ее глазами. Залив бороздили суда всех видов и размеров: быстрые, благородные клипперы и трудолюбивые буксиры, рыболовецкие лодки и пароходы и совсем крошечные пятнышки – должно быть, каноэ и гребные шлюпки. Над всем этим высились грозные, белоснежные вершины Олимпик-Маунтинс. На полоске суши, окаймляющей залив, росли миллионы вечнозеленых деревьев, стоявших так близко друг к другу, что, казалось, между ними не могло поместиться больше ни одно деревце.

Рэйчел на мгновенье зажмурила глаза, охваченная внезапным воспоминанием. Точно такую картину она представляла в то первое хмурое утро в палаточном городке. Как она тогда мечтала навсегда поселиться именно в таком доме, как этот!

Но теперь... о, теперь она отдала бы все, лишь бы опять оказаться в маленьком, неприметном Провиденсе! Лишь бы быть рядом с Гриффином Флетчером.

Она открыла глаза и отвернулась от окна, чтобы рассмотреть комнату, в которой находилась.

Комната была поистине великолепной: сверкающие хрустальные люстры, яркие дорогие ковры, мебель с красивой обивкой. Все здесь казалось громадным по сравнению с обыкновенными комнатами, которые доводилось видеть Рэйчел – в особенности гигантский камин. В изумлении Рэйчел приблизилась к нему, и когда подняла глаза, чтобы проверить, тянется ли он верх до самого потолка, то увидела портрет.

Это было огромное полотно – возможно, в человеческий рост – в раме из позолоченного дерева. Картина изображала прекрасную женщину; Рэйчел не представляла, что простая смертная может быть столь прекрасной: белокурые волосы бледного, почти серебряного оттенка обрамляли озорное, невероятно совершенное лицо. Глаза, огромные и удивительно голубые, казалось, дразнили зрителя, так же как и дерзкая улыбка, чуть изогнувшая нежные губы.

И тут у Рэйчел перехватило дыхание: взгляд ее скользнул на платье женщины... Это было то самое платье из розовой тафты, которое дал ей Джонас, платье, приведшее Гриффина в столь глубокую, бешеную ярость в тот ужасный вечер, когда он так грубо разговаривал с ней, вынудив Рэйчел сбежать из его дома и спрятаться в заведении матери.

Что это значит? В полном изнеможении Рэйчел нащупала кресло и опустилась в него, на секунду прикрыв ладонью глаза. Но портрет, казалось, излучал какую-то магическую силу, заставляя девушку вновь взглянуть на него.

Афина. Конечно, это невероятно красивое создание – дочь Джона и Джоанны.

Рэйчел почудилось, будто в озорных синих глазах, обрамленных густыми ресницами, она заметила вызов – и даже некоторый намек на злобу.

Усилием воли девушка оторвала взор от лица богини и взглянула на золотой браслет на своем запястье. Но, даже сжимая в пальцах миниатюрную пилу, она знала, что Гриффин Флетчер любил эту женщину, Афину,– или ненавидел ее. В любом случае он должен был испытывать к ней поистине сильное чувство, иначе это платье не вызвало бы у него столь бурной реакции.

Джоанна уже стояла рядом с креслом; Рэйчел и не заметила, как та вернулась из кухни.

– Рэйчел, дорогая, ты...– Джоанна подняла глаза на портрет дочери, и голос ее дрогнул.– Ох,– только и произнесла она после долгого, неловкого молчания.

Рэйчел подняла полные влаги глаза на эту женщину, которая была так бесконечно добра к ней.

– Гриффин любил ее, да? – прошептала девушка голосом обиженного ребенка.

Джоанна присела на ручку кресла и ласково коснулась рукой увлажненного слезами лица девушки.

– Да, Рэйчел,– мягко сказала она.– Когда-то Гриффин действительно очень любил Афину. Они даже собирались пожениться.

Под влиянием этих слов Рэйчел на миг даже зажмурилась, потом спросила:

– Что произошло?

На красивом лице Джоанны смешались боль и стыд.

– Я не могу тебе сказать этого, Рэйчел,– это было бы несправедливо, и Гриффин, возможно, никогда не простил бы меня. Ты должна спросить у него самого.

Расстроенная, Рэйчел подняла руку и показала столь дорогой ей браслет:

– Он сказал... он подарил мне это...

Джоанна кивнула, немного успокоив этим Рэйчел, и когда вновь заговорила, в ее голосе прозвучала непоколебимая уверенность:

– Солнышко, если Гриффин Флетчер объяснился тебе в своих чувствах, значит, так оно и есть. В конце концов, они с Афиной расстались два года назад. И могу тебя заверить, что их прощание было отнюдь не романтическим. А теперь – собираемся ли мы прокатиться в экипаже, или мне придется забыть, что у меня важное дело на Пайк-стрит?

У Рэйчел вырвалось что-то среднее между смешком и всхлипом. Она поднялась с кресла и, не взглянув более ни разу на портрет, последовала за Джоанной навстречу сиянию великолепного дня.

Но в этой борьбе ей удалось одержать победу лишь наполовину: хотя глаза не предали Рэйчел и преодолели магическое притяжение образа Афины, зато мысли оказались менее послушными. Все время, пока они ехали вниз по склону и Рэйчел полагалось наслаждаться красивым видом и свежим теплым воздухом, девушка продолжала думать о прекрасной женщине на портрете. Имя очень подходило ей: из всех женщин, когда-либо виденных Рэйчел, она больше всех походила на богиню. Казалось невероятным, чтобы любой мужчина, созданный из плоти и крови и всех сопутствующих этому слабостей, полюбив подобную женщину, потом стал к ней совершенно равнодушен. Рэйчел вздохнула. Гриффин не равнодушен к Афине – в противном случае он не взорвался бы так из-за того платья. Какие воспоминания пробудились в нем при виде этого наряда?

На Пайк-стрит Джоанна на минутку выскочила из экипажа, чтобы зайти в ателье и поговорить с портным. Рэйчел с величайшим удовольствием восприняла эту возможность побыть в одиночестве. Три дня назад в Джонстауне, штат Пенсильвания, воды прорвали плотину и произошло ужасное наводнение. Рэйчел вспоминала об этой трагедии, пытаясь таким образом отвлечь себя от размышлений по поводу Гриффина и Афины.

Когда Джоанна вернулась и кучер помог ей сесть в экипаж, она улыбнулась:

– У тебя такой грустный вид, дорогая, неужели ты все еще думаешь о моей дочери? Она замужем за французским банкиром Андре Бордо и вполне счастлива.

Рэйчел замотала головой и совершенно честно ответила, что думала об ужасных разрушениях в далеком городке в Пенсильвании, унесших столько жизней и причинивших такой материальный ущерб, и о том, с какой внезапностью порой настигает людей беда.

Джоанна грустно кивнула, и Рэйчел знала, что ее сострадание простиралось гораздо дальше простого выражения сочувствия. Миссис О'Рили и ее друзья собирали еду, деньги и одежду для пострадавших с того момента, как весть о бедствии в Джонстауне достигла Сиэтла.

Обе женщины были глубоко погружены в свои мысли, когда экипаж неожиданно и резко остановился. Он слегка покачнулся, когда кучер спрыгнул с козел и подошел к окошку. Его голос был едва слышен из-за траурной музыки духового оркестра.