– Конечно, эти уродливые особняки эпохи короля Умберто [70] действуют угнетающе, но ты не обращай на них внимания, – говорил Паоло, чувствуя, что его друг разочарован. – И не суди о городе по фасадам банков, – терпеливо объяснял он.
Они только что вышли из городского парка. Бруно был немного не в своей тарелке и чувствовал себя не вправе выражать какие бы то ни было суждения.
– Милан – это особенный город, – продолжал Паоло. – У него есть свой тонкий шарм, как у Парижа.
Бруно никогда не был в Париже, ему было бы понятнее, если бы для сравнения был взят хорошо ему знакомый Сан-Франциско.
– Почему все вечно куда-то спешат? – с любопытством спросил он. – Здороваются на ходу, говорят на ходу, бегут, словно хотят побить рекорд?
– Ты вырос в Америке, и ты меня об этом спрашиваешь? – удивился Паоло. Он говорил с Бруно как с ровесником, не давая почувствовать разницы в возрасте, хотя был на четыре года старше. Он делал это не только из вежливости: Бруно возмужал не по годам, и Паоло уже подпал под его обаяние.
Солнце жарко пригревало, воздух был прозрачен, свежий ветер задувал с Бергамских гор.
– Я жил в Калифорнии. – Бруно вспомнил Сосалито и Нейпа-Вэлли, и это воспоминание показалось ему очень-очень далеким. – В каком-то смысле это такая же ленивая и сонная земля, как Сицилия, – сравнение вырвалось у него ненароком, и он тут же подумал, что оно не совсем справедливо. – Мой отец, – добавил он, – никогда бы с этим не согласился.
Паоло был очарован словами Бруно, говорившего на превосходном итальянском с акцентом, в котором мягкие модуляции сицилийского диалекта причудливо смешивались с протяжными американскими гласными.
– За оставшееся время до отъезда в Санта-Маргериту, – обещал Паоло, – я хочу получше показать тебе город. Он стоит того, тем более что тебе предстоит здесь жить.
Бруно должен был остаться в Милане не по собственному выбору, это была необходимая предосторожность, диктуемая обстоятельствами. Так решил Кало, а Бруно покорно подчинился решению человека, которого уважал и любил.
– Спасибо, Паоло, – сказал он, – это отличная мысль. – Будь у него привычка доверяться первому впечатлению, он бы скорее всего отказался, воспротивился бы предложению друга, но он привык добираться до глубинной сути вещей.
– Миланцы – люди деловые, – заметил Паоло, словно угадав колебания Бруно и стремясь переубедить его. – Они сами вряд ли замечают красоту своего города.
Они прошли несколько кварталов по улице Монтенаполеоне и вошли в ресторан «Кова». Адвокат Филомено Бранкати и Филип Брайан у стойки бара пили мартини. Филип приехал в Милан несколько дней назад, на месяц раньше срока, назначенного на август. Смерть старого барона опрокинула все его планы.
Встреча с сыном прошла легче, чем он ожидал. Некоторая скованность, которую ощущал только сам Филип, была вскоре преодолена, чему немало способствовала нейтральная обстановка зала прилета в аэропорту Линате.
– Я тебе очень сочувствую, – сказал он тогда сыну, обнимая его.
– Это было ужасно, – ответил Бруно.
– Ты ведь его очень любил, верно? – Филип нашел мальчика очень выросшим и повзрослевшим и был потрясен переменой.
– Мы с ним были очень дружны, – признался Бруно, – но только теперь, когда он умер, я понял, как сильно его любил. Нам всем будет без него тяжело. – Он спокойно и независимо смотрел на отца большими и гордыми серыми глазами, цвет которых при определенном освещении казался голубым.
Филип с изумлением наблюдал за уверенным в себе сыном, догадываясь о том, каких колоссальных успехов добился мальчик в его отсутствие и сколь велики его, Филипа, собственные просчеты и потери.
– Представляю, что тебе пришлось пережить. Это было сердце, верно?
– Сердце, – подтвердил Бруно тоном, исключающим дальнейшие расспросы.
Он больше не был беспокойным и испуганным ребенком, сбитым с толку необходимостью соблюдать правила, многие из которых казались ему надуманными и непонятными.
«У него лицо матери», – подумал Филип, глядя на мальчика, но потом уловил в обращенном на него стальном взгляде холодную и яростную решимость, от которой ему стало не по себе. Он вспомнил, сколько раз заставлял Бруно повторять: «I am an american boy». Не будь этого диктата, кто знает, может быть, его сын действительно стал бы американским мальчиком, но бессмысленная и жестокая психологическая пытка вызвала эффект, противоположный желаемому. Бруно так и остался итальянцем, более того, сицилийцем, и никакая сила в мире не могла этого изменить.
В машине, по дороге на улицу Манзони, Филип Брайан попытался провести небольшой предварительный зондаж, прежде чем переходить к ключевому вопросу.
– Теперь, когда дедушки нет, ты не хотел бы вернуться в Сан-Франциско? – спросил он.
– Это вопрос или приказ? – торопливо уточнил Бруно.
– Вопрос, сынок. – Филипу было очень больно, но он старался избежать новых ошибок.
– Я хочу учиться в Милане, если ты ничего не имеешь против. – Его глаза напряженно блестели. – Я буду учиться в гимназии, а потом в классическом лицее, как все Монреале.
Филип напрягся, на скулах заходили желваки.
– Не забывай, что твоя фамилия Брайан, – предупредил он.
– Моя фамилия Брайан, – согласился Бруно. – Мама научила меня гордиться именем, которое я ношу. Я буду учиться в университете Беркли. Как и ты, папа, – он говорил мягко, но решительно.
– Ты хороший мальчик, Бруно, – решение сына успокоило его.
Филип и Бранкати кивнули мальчикам, вошедшим в ресторан.
– Тебе, конечно, фруктовый сок, – сказал Филип, обращаясь к Бруно.
– Мне, конечно, тоже, – улыбнулся Паоло из солидарности с младшим другом.
– Хорошо провели время? – спросил Филип.
– Мы поговорили, – Бруно отпил глоток сока.
– Мы с Бруно подружились, – сказал Паоло.
– Этот мальчик знает, чего хочет, – вмешался Филомено Бранкати.
Филип допил свой мартини.
– Значит, я могу спокойно вернуться в Сан-Франциско, – заметил он, поставив пустой бокал на стойку бара.
– Я буду рад, если ты еще побудешь с нами, – Бруно знал, что отец будет счастлив это слышать, и говорил искренне. Когда Филип не рядился в тогу неумолимого наставника, с ним вполне можно было иметь дело.
– Спасибо, сынок, но, боюсь, моя работа не позволяет мне задержаться дольше. – Он хотел сказать «терять время», но вовремя спохватился.
– Можешь быть спокоен, – заверил его адвокат. – Мы о нем позаботимся.
– Значит, договорились. – Филип хотел выразить признательность и радость, но улыбка вышла вымученной. Несмотря на примирение с сыном, его гордость была уязвлена. Он убедился, что в Милане Бруно будет окружен заботой под присмотром принцессы Изгро, относившейся к нему с любовью и участием настоящей бабушки, и в компании семьи Бранкати, смотревшей на него как на собственного сына. Но самым большим авторитетом для Бруно оставался Кало, к которому Филип, хотя многие раны зарубцевались со временем, не питал более теплых чувств, чем невольное уважение.
Тем не менее он был убежден, что в случае необходимости именно он сумеет направить сына по верному пути, если, конечно, Бруно будет нуждаться в руководстве. Ведь мальчик, ни на кого, в сущности, не похожий, кроме Аннализы, как и сама Аннализа, слушал всех, но поступал по-своему.
Принцесса Изгро с помощью Клаудии Бранкати сумела превратить особняк на улице Манзони в современное жилье. Пятеро вышколенных слуг поддерживали чистоту и порядок на трех этажах дома. Шофер был родом из Бергамо, повар с женой – из Мантуи, экономка, она же кастелянша, – из Брианцы. Кроме того, была еще и толковая, знающая свое дело горничная.
Все это было почти исключительной заслугой Клаудии Бранкати, сумевшей подобрать слуг благодаря занимаемому ею положению в дамском институте Сан-Винченцо. Членство в этой благотворительной организации позволило ей, представительнице третьего сословия, жене богатого адвоката, получить доступ в узкий кружок «сливок» высшего общества, в который входили немногочисленные семьи старинной миланской аристократии. Они жили в обветшалых старинных особняках, овеянных дымкой столетий, обставленных драгоценным антиквариатом, переходившим из поколения в поколение. Клаудии было нелегко, хотя она сама была из хорошей миланской семьи, утвердиться на равных в этом замкнутом кругу аристократов, до сих пор говоривших на старинном миланском диалекте и живших по правилам жесткой экономии.
Авторитет, завоеванный профессором Филомено Бранкати в университетских, банковских и деловых кругах, где многие были рады получить у него консультацию, распахнул перед ним двери аристократических салонов.
Клаудиа Бранкати, жертвуя на благотворительность, завоевала себе место на самых верхних ступенях социальной лестницы, чтобы при помощи связей в кругах высшего общества обеспечить карьеру своему сыну Паоло.
Мужественная красота Филипа пострадала не столько от прожитых лет, сколько от портившего его лицо выражения безразличия и скуки. Он так надеялся, что сможет забрать сына и уехать домой, подведя жирную черту под итальянским эпизодом, перевернувшим всю его жизнь, а вместо этого ему пришлось томиться в Милане, где много лет назад, как ему тогда казалось, он обрел счастье.
Он вежливо, но без особого интереса принимал участие в разговорах, быть может, потому, что ему нечего было дать и нечего взять. Он нервничал, вспыхивал по пустякам и должен был напрягать всю силу воли, чтобы не выдать своих истинных чувств.
Если бы Бруно согласился последовать за ним, он смог бы наконец, со всей возможной деликатностью и тактом, сообщить мальчику свой самый главный секрет, который уже невозможно было дольше от него скрывать.
– Что случилось, папа? – Они ехали в машине по загородному шоссе, направляясь на виллу Бранкати, где им предстояло провести день.
– Ничего особенного, Бруно.
"Женщины его жизни" отзывы
Отзывы читателей о книге "Женщины его жизни". Читайте комментарии и мнения людей о произведении.
Понравилась книга? Поделитесь впечатлениями - оставьте Ваш отзыв и расскажите о книге "Женщины его жизни" друзьям в соцсетях.