– И ты думаешь, что подобные люди способны творить историю? – воскликнул барон Монреале, не желая смириться с реальностью, грозившей ему гибелью.

– Они ее пишут на наших глазах, Пеппино. Уж если они купили политическую власть в Соединенных Штатах, почему бы не купить ее здесь? Фрэнк Коппола, Лаки Лучано, Вито Дженовезе: вот преступный триумвират, возникший между 1930 и 1940 годами. Да, есть еще Джонни Торрио, советник, они зовут его consigliori на сицилийский манер.

– Однако, – заметил барон, – Лучано недавно был приговорен к принудительным работам.

– Лучано и Костелло были членами нью-йоркского отделения демократической партии и имели полномочия еще от одного джентльмена, от их главаря Альберта Мартинелли. Ты отдаешь себе отчет, что Рузвельт был избран благодаря и их поддержке тоже?

– Что ж, значит, на их счету есть хоть одно доброе дело, – усмехнулся барон, исчерпавший все свои доводы.

– По-моему, сейчас не время шутить. Лучано на свободе, он здесь, на Сицилии, на нашем острове. Обучает американцев, где и как высаживаться.

– Откуда ты все это знаешь? – притворно изумился барон, поражаясь осведомленности друга.

– Я живу в Палермо, Пеппино. Могу предоставить тебе полный список людей, делающих погоду. Все это люди, у которых недавно еще не было и лоскута, чтобы поставить заплату на штаны: Винченцо Мангано из Виллабате, Антонио Лоппаро из Багерии, Пьетро и Джузеппе ди Джованни из Агридженто, Никола Джентиле из Каникатти и многие другие. Все они обзавелись американскими именами и превратились в Джо, Фрэнков, Питеров, Альбертов и так далее. Все отвечают за работы в порту. Они захватят наши земли и уничтожат нас.

Слова, пронизанные ядом и горечью, падали, как тяжелые жернова.

– Все, о чем ты рассказал, друг мой, – с грустью признался барон, – мне уже известно. Кое о чем я не знаю, но догадываюсь. Я наслышан о подвигах некоего Сальваторе Лукания из Леркары-Фридди, которого теперь все именуют Счастливчиком Лучано. Он связан с Вито Дженовезе, как устрица со своей раковиной. Не так давно в Палермо он встречался с Калоджеро Виццини. Они готовят надежные укрытия для американских секретных агентов.

– Теперь моя очередь спрашивать, откуда ты все это знаешь.

– Знаю, потому что у Виццини два дяди – епископы, а у меня есть родственники и друзья в палермской курии. Вообще-то они не болтливы, – добавил барон во избежание недоразумений, – но кто знаком с нашей психологией, кто умеет читать между строк и хоть чуть-чуть владеет арифметикой, тот быстро понимает, что к чему. Должен тебе честно признаться, вся эта чертовщина меня не слишком интересует. Война разрушила мой палаццо на улице Македа, но и эта рана почти уже зажила. Крестьяне берут, не спрашивая разрешения. Когда просят, я даю. Настали трудные времена, принц, – заключил он, печально покачивая красивой седовласой головой. – Оставим имущество вновь пришедшим. Нам не нужно иметь, чтобы быть. Мы есть.

* * *

И вот теперь Кало рассказывал ему, что союзники собираются высадиться на Сицилии. Это была достоверная информация, но барон не стал расспрашивать, откуда Кало Коста узнал о часе «икс» и месте высадки. Калоджеро был необычным человеком, у него были свои источники, и они всегда были надежны.

Барон относился к нему, как к сыну, их связывало чувство более глубокое, чем сочувствие, симпатия, дружба; они были необходимы друг другу.

Молодой человек повиновался только барону, он был из тех, кто слова лишнего не скажет, даже если его четвертовать. Его бесстрашие вошло в поговорку, его прозвали Светлячком: Калоджеро Коста всегда был на шаг впереди других, знал чуть больше и узнавал чуть раньше, чем все остальные. Друзья любили его, враги боялись.

– Итак, англичане и американцы прибывают, чтобы нас освободить, – повторил барон Джузеппе Сайева. – Давай-ка выпьем за это, голубчик, – добавил он, наливая Кало коньяку.

– Ваша светлость, – сказал Кало, не любивший расспросов и никому не дававший объяснений, кроме барона, – сведения получены из Виллальбы.

Других пояснений не потребовалось. С таким же успехом можно было сказать, что известия, касающиеся папы, исходят из Ватикана.

– Виллальба, – пробормотал барон, вспоминая городок у подножия Мадонийских гор в провинции Кальтаниссетта, разросшийся вокруг поместья Миччике. Виллальба была родовым гнездом дона Калоджеро Виццини, pezzu di novanta [37], главаря мафии, руководившего наступлением союзников, того самого, о котором барон рассказывал принцу Бельмонте.

– Будь добр, – сказал он, – попроси кого-нибудь привести сюда принцессу и юную баронессу. Я не хочу, чтобы они испугались, когда начнется весь этот шум.

Сам барон был человеком совершенно неустрашимым.

– Дон Пеппино, – мягко упрекнул его Кало, зная, что может себе позволить подобную вольность, – здесь все в полной безопасности.

– Не сомневаюсь, – улыбнулся барон, услышав фамильярное обращение, свидетельствующее о близости, о глубокой привязанности, объединявшей их. – Спокойной ночи, сынок. Привет Стеллине Патерно, – добавил он лукаво, – смотри, чтобы она тоже не набралась страху.

Кало вспыхнул, как ребенок. Когда барон, имевший репутацию распутника, заговаривал о женщинах, ему становилось не по себе.

РОКОВАЯ ВСТРЕЧА

22 июля мальчуган, игравший в развалинах арагонского замка XIV столетия, заметил приближение трех машин с солдатами, которых никогда раньше не видел. В их поведении не было ни угрюмой надменности немцев, ни отчаянной развязности итальянцев. Они были чистенькие, улыбающиеся и какие-то нестрашные, несмотря на каски, оружие и военную форму. Все были молоды и, казалось, совершали веселую прогулку.

Мальчишка бросился что было духу на площадь и объявил о прибытии американцев. Неизвестные в военной форме продолжали свое восхождение по холму. Вскоре три джипа остановились прямо у подножия лестницы кафедрального собора.

Барон Джузеппе Сайева из-за полуоткрытых жалюзи наблюдал, как веселые и шумные американцы вылезают из машин и разминают ноги, недоуменно оглядываясь по сторонам: площадь была совершенно пуста. Городские жители заперлись по домам в ожидании некоего знамения, которое подсказало бы им, как себя вести.

Барон видел, как один из солдат поскользнулся на кучке ослиного навоза, и услышал, как он выругался на незнакомом наречии и как смеялись над ним его товарищи.

– Пошли кого-нибудь открыть двери, – приказал он одному из слуг. – Сегодня вечером у нас гости.

* * *

Принцесса Роза Миранда Изгро ди Монте-Фальконе постучала в дверь кухни.

– Можно мне войти, монсу? – почтительно и не без опаски спросила она.

– Принцесса у себя дома, – услышала она в ответ голос повара, в то время как один из его подручных поспешил распахнуть двери. – Прошу вас, располагайтесь.

Никогда и ни за что ни в одном дворянском семействе на Сицилии никто бы не осмелился уронить авторитет собственного повара, фамильярно называя его «шефом». Престиж хорошего повара был таков, что за ним признавалось абсолютное полновластие в пределах кухни, и никто в доме, включая хозяев, не смел переступить порога кулинарного царства, предварительно не постучав и не получив разрешения.

Иногда монсу отвечал: «Со всем уважением, не сейчас». Но в этот день он ожидал визита принцессы, которая по поручению барона должна была обсудить с ним подготовку к поистине незабываемому пиршеству. Повар и его помощники трудились над возведением норманнской башни из миндального теста.

– Нам нужно устроить спектакль, монсу, – сказала принцесса, – с хором и танцами. Вы меня понимаете?

– Мы сделаем все, что в наших силах, ваша светлость, – заверил ее мастер кулинарии, вытирая руки о белоснежный фартук. Он был важен и высок ростом, а в своем накрахмаленном белом колпаке напоминал языческого жреца, совершающего священный обряд.

– У нас в гостях иностранцы, – кокетливо произнесла она, – вы же меня понимаете.

– Мы заставим их проглотить язык, ваша светлость.

Для него, мастера своего дела, это было счастьем, приглашением на свадьбу. Он вдохновенно описал великолепное меню, не забывая упомянуть запеканку из макаронного теста с грибами, куриные потроха в соусе бешамель, воздушную легкость суфле, изысканность паштета из голубей по-королевски, превосходную телятину «империаль», экзотический вкус лукового соуса и тонкий аромат крема шантильи [38].

Затем принцесса с помощью Аннины, дворецкого и двух слуг установила в парадной столовой необъятных размеров прямоугольный обеденный стол черного дерева, шедевр искусного резчика самого начала XVIII столетия. Его основание, вырезанное из цельного ствола, держалось на скульптурной подставке с изображением купидонов и мифологических героев. Переплетаясь в воздушном танце, они поддерживали рог изобилия, из которого на завитушки позолоченной деревянной резьбы извергался водопад зеленых кварцевых листочков клевера-трилистника.

На стол постелили белую камчатную скатерть, расшитую гербами баронов Сайева ди Монреале: две норманнские башни на желтом поле и переплетенные вензелем буквы С и М на фоне трилистника.

В центре стола поставили серебряную вазу, продолговатую и очень низкую, наполненную цветущим клевером. Слуги аккуратно и бережно расставили фарфор из Каподимонте с росписью в розовых и бледно-зеленых тонах, бокалы тончайшего хрусталя и серебряные с позолотой столовые приборы. Зрелище получилось необычайно эффектным.

Принцесса еще до войны дважды побывала в Нью-Йорке, совершив путешествие на трансатлантическом пароходе. За время этих кратких визитов она открыла для себя, с каким чуть ли не религиозным трепетом американский высший свет относится ко всему, что касается старинной итальянской аристократии. Некоторые из приглашенных на обед американских офицеров принадлежали к лучшим семействам Америки, а лучшим из лучших среди них считался майор Филип Джеймс Брайан-младший, разместившийся вместе с другими старшими офицерами в здании мэрии: так уж повелось, что каждый новый освободитель непременно использовал его в качестве штаб-квартиры.