Она тотчас угадала, что там новые стихи:

Благодарю!

Благодарю!.. вчера мое признанье

И стих мой ты без смеха приняла;

Хоть ты страстей моих не поняла,

Но за твое притворное вниманье

Благодарю!

В другом краю ты некогда пленяла,

Твой чудный взор и острота речей

Останутся навек в душе моей,

Но не хочу, чтобы ты мне сказала:

Благодарю!

Я б не желал умножить в цвете жизни

Печальную толпу твоих рабов

И от тебя услышать вместо слов

Язвительной, жестокой укоризны:

Благодарю!

О, пусть холодность мне твой взор укажет,

Пусть он убьет надежды и мечты

И все, что в сердце возродила ты;

Душа моя тебе тогда лишь скажет:

Благодарю!

Екатерина была особа начитанная, она прекрасно понимала, что перед ней еще начальные поэтические опыты, не изобличающие в авторе особого мастерства. Из чистого сочувствия она предсказала Мишелю будущее великого поэта, однако спустя несколько дней поняла, что снисхождения ему не надобно, что будущее его и впрямь предопределено.

Случилось это, когда вся компания отправилась на богомолье в Лавру. Путешествовали превесело! Мишель всячески увивался вокруг Екатерины, а она называла его своим пажом.

На церковной паперти стоял слепой нищий. В его деревянную чашечку девушки положили мелких монет, и нищий, услышав звон их, сказал:

— Спасибо, люди добрые! А вот намедни приходили сюда господа, да были они шалуны, насмеялись надо мною — наложили полную чашечку камушков. Бог с ними!

Эти слова, видимо, поразили Лермонтова… Когда вошли в столовую, он встал на колени перед стулом и принялся что-то писать. Все уже уселись за стол, а он все строчил карандашом по бумаге. Наконец-то закончив, он передал Екатерине листок со следующими строками:

У врат обители святой

Стоял просящий подаянья,

Бессильный, бледный и худой

От глада, жажды и страданья.

Куска лишь хлеба он просил,

И взор являл живую муку,

Но кто-то камень положил

В его протянутую руку.

Так я молил твоей любви

С слезами горькими, с тоскою,

Так чувства лучшие мои

Навек обмануты тобою!

Екатерина была в недоумении. Мишель писал так, словно она и впрямь подавала ему надежды, словно разбила сердце… А ведь он был для нее всего лишь милый мальчик, не более!

— Какое странное удовольствие вы находите так часто напоминать мне, что я для вас ничего более, как ребенок! — оскорбился Мишель и вдруг так посмотрел на Екатерину, что она вспыхнула и дала себе слово быть впредь с этим «ребенком» осмотрительней. Ведь взгляд его был вовсе не детский!

Лето кончилось, но Мишель продолжал появляться в обществе подруг, и скоро Екатерина должна была признать, что именно он оживляет их общение. А стихи его становились все лучше и лучше, в них уже просвечивал гений, и Екатерина искренне радовалась им.

По небу полуночи ангел летел,

И тихую песню он пел,

И месяц, и звезды, и тучи толпой

Внимали той песне святой.

Он пел о блаженстве безгрешных духо́в

Под кущами райских садов,

О Боге великом он пел, и хвала

Его непритворна была.

Он душу младую в объятиях нес

Для мира печали и слез,

И звук его песни в душе молодой

Остался — без слов, но живой.

С тех пор неизвестным желаньем полна

Страдала, томилась она,

И звуков небес заменить не могли

Ей скучные песни земли.

Сашенька и Екатерина первые преклонялись перед талантом Мишеля и пророчили ему, что он станет выше всех его современников. С тех пор Екатерина много думала о нем и его грядущей славе. А он продолжал осыпать ее стихами, и поводов к их написанию находил множество. Вот почудилось ему, что Екатерине по нраву лесть, а правды она не любит, — и он написал:

Зови надежду — сновиденьем,

Неправду — истиной зови,

Не верь хвалам и увереньям,

Лишь верь одной моей любви!

Такой любви нельзя не верить,

Мой взор не скроет ничего,

С тобою грех мне лицемерить,

Ты слишком ангел для того!

Рассказала ли Сашенька кузену о том, как за Екатериной ухаживал кавалергард Александр Пестель, — тотчас явились новые стихи с новыми упреками:

Взгляни, как мой спокоен взор,

Хотя звезда души моей

Померкнула с давнишних пор,

А с ней и думы лучших дней.

Чем ты украсишь жизнь мою,

Когда ты обратила в прах

Мои надежды в сем краю —

А может быть, и в небесах?!

У Екатерины были необыкновенные, роскошные черные волосы. Как-то раз она побилась об заклад с добродушным старым князем Лобановым, что у нее нет ни единого фальшивого волоска в прическе. Закладом был пуд конфет. И вот после ужина знакомые барышни растрепали и расплели Екатерине прическу, однако не обнаружили ни накладок, ни подкладок, ни шиньонов. Чудные волосы покрыли ее с головы до ног, точно черный плащ, и Мишель злобно проворчал:

— Какое кокетство!

Право, в каждом ее движении, поступке, каждом слове он видел только злонамеренность, во всем искал обиду. Даже ее красота казалась ему оскорбительным искушением, и это он тоже выразил в стихах, полных упреков. Правда, на другой день молил о прощении… разумеется, тоже в рифмованных строках. Каждая мелочь становилась творческим поводом, и, что греха таить, это льстило Екатерине.

В тот год в Москве свирепствовала холера, и Сушковы вознамерились уехать в Петербург. Каждый день Екатерине приносили новые и новые стихи Лермонтова, полные беспрестанных упреков в измене, предательстве, холодности, рассчитанном кокетстве. И в конце концов она поняла, что Лермонтову враз хочется попасть в трагические герои и в погубители сердец, вот он и выдумал себе жестокую страсть.


Когда Екатерина уже села в карету и дверцы захлопнулись, провожавшая подругу Сашенька бросила ей в окно вместе с цветами и конфетами исписанный клочок бумаги — это были прощальные стихи Лермонтова:

Итак, прощай! Впервые этот звук

Тревожит так жестоко грудь мою.

Прощай! Шесть букв приносят столько мук,

Уносят все, что я теперь люблю!

Я встречу взор ее прекрасных глаз,

И может быть… как знать… в последний раз!

Сказать по правде, Екатерина простилась с Мишелем не без облегчения. Однако с его стихами распроститься ей не удалось. Сашенька прислала ей в подарок альбом, в который все московские подруги и друзья Екатерины написали добрые пожелания. Не обошлось и тут без Мишеля:

Я не люблю тебя! страстей

И мук промчался прежний сон,

Но образ твой в душе моей

Все жив, хотя бессилен он.

Другим предавшися мечтам,

Я все забыть его не мог.

Так храм оставленный — все храм,

Кумир поверженный — все Бог!

Стихи ей показались прелестны, и стало даже немножко жаль, что им предшествуют холодные слова: «Я не люблю тебя!»

Ну что ж, не любит — и не надо, подумала Екатерина. И… на время позабыла Мишеля, потому что на ее пути появилось множество новых кавалеров, один из которых влюбился в нее так откровенно и принялся ухаживать так настойчиво, что стало ясно: намерения у него очень серьезные.

Это был конногвардеец Николай Головин. Вообще-то он не слишком нравился Екатерине, однако на какое-то время она искренне поверила, что это ее суженый: ведь именно он приснился ей на святки, в ту ночь, когда девушки гадают о суженом-ряженом. Екатерина поверила, что Головин — ее судьба.

Настойчивость и страстность молодого человека поразили ее. Тетка о нем и слышать не хотела и принялась притеснять племянницу еще сильнее. Спасение от домашнего гнета Екатерина видела в том, чтобы бежать с Головиным, который на этом настаивал, и венчаться тайно. Дело было почти улажено, однако в самый день побега Екатерина поняла, что может совершить роковой, ошибочный шаг, и написала Головину записку:

«Забудьте меня, разлюбите меня, но только не презирайте и не считайте кокеткою. У меня недостает духу бежать и сделать огласку. Может быть, со временем вы бы меня попрекнули этим поступком, и тогда мы оба были бы несчастны, и навсегда несчастны. Будьте, будьте счастливы, а для себя я надеюсь, что мне недолго осталось жить!»

За этим романтическим многословием скрывалась главная причина нежелания мадемуазель Сушковой сделаться мадам Головиной: она не любила своего поклонника.

Точно так же Екатерина не любила и другого посватавшегося к ней человека — князя Друцкого-Соколинского. Между прочим, спустя полгода после ее отказа он умер от чахотки, и Екатерина долго упрекала себя, винила себя в его смерти… И все же брак без любви, только по выгоде, оставался для нее немыслим. Одна из ее кузин выходила за богатого жениха, любя совсем другого человека: такой возможности Екатерина тоже не понимала, о чем и не преминула записать в своем дневнике.