А на улице уже слышались выкрики:

— Выходите к народу, не фиг прятаться! Колхозники слаженно стучали поварешками в пустые ведра. Пенсионеры зачем-то запели «Интернационал».

— Ешкин кот! Начинаем совещание! — объявил глава района и закрыл за собой дверь.

* * *

В это время к воротам Кольчугиных подъехала черная «тойота». Из нее выскочил Добров и торопливо пересек заасфальтированный двор, постучал в дверь, ему открыли. На пороге стоял незнакомый мужик свирепого вида и недружелюбно взирал на гостя.

— Здравствуйте, — сказал Добров. — Мне бы Любовь Петровну…

— Любовь Петровну? — вкрадчиво переспросил мужик и подошел ближе. — Вот тебе Любовь Петровну!

Мужик размахнулся и смачно засветил Доброву кулаком в скулу. Тот от неожиданности чуть не упал. В следующую секунду из «тойоты» вылетели два охранника в черном, скрутили мужика. Майку на нем порвали ненароком.

— Ты кто, мужик? — растерялся Добров. — Где Люба? Скрученный мужик длинно выругался в ответ, и Добров увидел Любаву. Она мчалась по проулку и делала ему знаки. Во двор влетела запыхавшаяся, волосы выбились из прически.

— Ой, не трогайте его, ради Бога! Это Семен, муж мой, я вам говорила!

Охранники вопросительно уставились на Доброва. Тот кивнул. Семена отпустили, но далеко не отошли. Любава бросилась к мужу, зашептала громко в лицо:

— Семен, не позорь меня!

— Сказал, что на порог не пущу, и не пущу. Тоже — справились! Трое на одного!

— Ревнует, — обернулась Любава к Доброву. — Думает, что это вы ко мне… Ну, что будто вы за мной ухаживаете.

— Да пошла ты! — заорал Семен и влетел в дом, громко хлопнув дверью.

Добров нетерпеливо мотнул головой:

— Как Полина? Что у нее? Я адвоката привез.

В подтверждение его слов из «тойоты» выбрался адвокат. Как с картинки — светло-серый костюм, черный портфель с клепками, очки затемненные. Личико у адвоката беленькое и ручки беленькие. Любаву такие мужики не впечатляют. Куда ему против местного прокурора? Тот даже внешне на пирата похож!

Впрочем, сейчас ее больше волновал Семен, который снова вылетел на крыльцо и тяжело дышал от злости, сцепляя в кулак порванную майку.

— Не ко мне он ездит, Сема! К Полине! Я только на ярмарку Борис Сергеича пригласила. А так — он к Полине. Он ее любит!

— Слушайте, давайте потом про любовь поговорим! — вмешался Добров. — Вы когда-нибудь в КПЗ сидели? Она там сейчас…

Семен, не слушая Доброва, медленно соображал.

— Любава! Зайди в дом! — наконец скомандовал он, раздувая ноздри. — А не то пожалеешь!

— Напугал, — усмехнулась Любава. — Сизовой своей командуй. А я — женщина самостоятельная! — И она отвернулась от него, тряхнув головой.

— Люба, садись в машину, — попросил Добров. — По дороге нам все расскажешь.

Она не заставила себя упрашивать. Забралась в шикарный салон, не слушая выкриков рассвирепевшего Семена. Пусть побесится, как она когда-то бесилась. Пусть!

Рядом с ней сидел адвокат и с интересом на нее посматривал. Ему хотелось поговорить.

Адвокат был холеным, крупным, дородным. А голос у него оказался неожиданно высоким, почти женским. Он все выспрашивал и глубокомысленно кивал, словно знал все наперед. Кивал, словно его ничем не удивишь. Был совершенно невозмутим и уверен в себе. Добров со своей подбитой скулой, напротив, выглядел расходившимся петухом. Пиджак нараспашку, лицо решительное. Гроза.

К тому времени, когда «тойота» Доброва прибыла на площадь, митинг был в разгаре. Народ заговорил. Желающие высказаться поднимались на эстраду, все еще празднично красивую после ярмарки, и выступали.

Говорили — кто что думает о жизни.

О разгулявшихся бандитах, которые все купили, о чиновниках, разъевшихся на взятках. О том, что все продались — от медицины до милиции. Говорили всласть. Вспоминали о том, каким было сельское хозяйство раньше, и сетовали на то, каким стало сейчас. Выступил фермер. Поделился проблемами. Короче, нашлось о чем сказать крестьянину. Выступающих с мест поддерживали выкриками.

Ваня Модный, в новой кожаной жилетке, снимал на любительскую камеру. Снимал не с какой-то политической целью. А так, из интереса. Недавно приобрел любительскую камеру и теперь снимал все подряд. Сегодняшнюю стачку он решил показать Полине Петровне, когда общими усилиями ее удастся освободить. Пусть знает, что не все такие, как эти жмоты Гуськовы.

* * *

В кабинете мэра было в разгаре совещание. Все понимали, что сейчас придется кому-то объясняться с демонстрантами, и откладывали этот момент. Глава бушевал. Когда он вот так начинал бегать по кабинету, изрыгая из себя потоки ядовитого мата, все привыкли сидеть тихо и не высовываться. Себе дороже. А то попадешь под руку — опустит ниже плинтуса.

— Хороши! — разорялся глава, брызгая слюной. — Все сидим на местах, все зарплату получаем! Допустить такое! Вы подойдите к окну-то, полюбуйтесь! А мне уж губернатор звонил, интересовался, что случилось. Ему уж доложили!

— Кто? — робко спросил с места Опрелков.

— Разведка работает, мать твою! Вот одна разведка у нас и работает! Как вообще медичка угодила в камеру? Она что, отравила кого-нибудь? СПИДом заразила? Что она сделала-то?

Панин остановился перед замом Мишкина и уставился на него, а кулаки на стол положил.

— Да я и сам… Случайность какая-то. Вызывали на допрос к следователю Снежко. Следователь утверждает, что медичка нахамила ей, вела себя вызывающе.

— Да как фамилия медички-то? — робко поинтересовался кто-то за столом.

— Полина Мороз, — сказала Арбузова. Она запомнила с плаката.

— Что? — Панин ушам своим не поверил. — Полина? Любовь Петровны Кольчугиной сестра?

Он начал тяжело ворочать мозгами. Не мог сразу сообразить — осложняет дело выявившийся факт или же упрощает. Решил, что нет, не упростит.

— Да вы что, охренели там, у себя в отделе? — Он снова повернулся к зам. начальника РОВД. — Сейчас же выпускайте! Одноклассницы моей сеструха!

— Никита Матвеевич, — подал голос молчавший доселе прокурор, — боюсь, что теперь это не так просто…

— Почему?

— Завидовские размитинговались, народ видит. Сейчас пойди у них на поводу, эдак у нас любой по малейшему поводу станет на асфальт перед администрацией садиться. Нужно серьезно рассмотреть. Нахамила — пусть посидит. Другим урок будет.

— А к ним сейчас ты пойдешь? — спросил Панин, понимая, что в словах прокурора таится зерно здравого смысла. Прокурор хоть и не нравился Панину, но считаться с собой заставлял. — Послушаем медиков, — переключил внимание глава.

Встала заведующая больницей, начала докладывать. Поскольку во всем ее облике так и выпирало нарочитое достоинство, все сразу попали под власть ее тона. Притихли, слушали внимательно.

Как раз когда она поведала о сегодняшнем состоянии Гуськовой, дверь распахнулась и на пороге появился Добров. А за ним — охрана в черном. Из-за спин охранников отчаянно делала знаки секретарша. Видок Доброва — красная скула, распахнутый пиджак и недобрый взгляд — сразу как-то всех напряг. Да еще охрана…

— Что за дурдом? — с трудом сдерживая себя, поинтересовался Добров. — Я требую немедленно освободить Полину Мороз. Во-первых, она взята под стражу незаконно. Во-вторых, во всяком случае, она имеет право на адвоката. Но адвоката даже не допустили к ней. У вас что здесь, лес дремучий? Что за произвол? Мне с министерством связаться? Или все же решим дело полюбовно? — Последний вопрос Добров адресовал человеку в милицейской форме, а тот повернул лицо к главе.

— Мы как раз решаем этот вопрос! — воскликнул Никита Матвеевич. — Это недоразумение, Борис Сергеич. Недоглядели…

Добров скользнул взглядом по Панину, ничего не сказал и вышел вслед за милиционером. А члены администрации высыпали на крыльцо. Выстроились неровной шеренгой, стали смотреть на народ.

— Земляки! — начал Панин пламенно.

«Земляки» с интересом взирали на Никиту Панина, с которым вместе росли и которого помнили в зеленых пятнах ветрянки, а также — лупленного крапивой за вылазку в соседский сад. Панин знал, что они это помнят, и старался говорить просто, выглядеть своим в доску.

— Земляки! Узнаю родное село, узнаю Завидово. Там всегда жили люди крепкие… неравнодушные люди. Вот и сейчас вы пришли сюда, чтобы поддержать свою односельчанку.

— Мы без Полины не уйдем! — перебили его выкриком, он опустил голову, не теряя радушного выражения на лице.

— Обнаглела ваша милиция! Мирных людей хватают, а бандиты по улицам расхаживают! Все их в лицо знают!

— Милиция преступников перестала ловить, морды у всех шире двери!

— Безобразие в районе творится! На что — глаза закрывают, а где так прыткие!

Народ, чувствуя себя в кучке, не робел. Выкрики слышались все более бойкие и острые.

Панин поднял руку, прося тишины. Арбузова потихоньку пробралась к оранжевой молодежи, которая рьяно трясла плакатом «Долой произвол ментов!».

— Ребятки, вы бы убрали плакат. Ее сейчас выпустят. За ней пошли уже. Документы оформляют, бумаги всякие. А то так хуже…

Молодежь колебалась. Им хотелось что-нибудь потрясать, что-то выкрикивать. Все же Арбузова их уговорила убрать плакат хотя бы на время. Плакат опустили, но стали позировать Ване Модному — трясли кулаками в камеру, как когда-то давно их родители изображали солидарность с далеким Вьетнамом.

Арбузова, воодушевленная успехом, пробралась к завидовской молодежи и попросила убрать плакат про Полину Мороз. Завидовские недоверчиво покосились на нее:

— Когда она к нам выйдет, тогда уберем.

Плакат держали Марина с Тимохой. Взглянув на выражение лица подростка, Арбузова отошла.

Первый зам, видя активность Арбузовой, тоже решил проявить себя. Подошел к Ване Модному и попросил не снимать, за что Ваня Модный снял Опрелкова крупным планом.