Добров угадал ее состояние, подхватил под руку, довел до дивана.

— Что такое? — Он внимательно вгляделся в ее лицо.

— Сейчас пройдет, — улыбнулась Полина. — Голова что-то закружилась.

— Я посижу с вами. Лекарство нужно? Я теперь вожу с собой полный бардачок всяких лекарств.

— Лучше поставьте чайник.

Она поймала себя на мысли, что действительно хочет, чтобы он посидел с ней. Чтобы он был рядом сегодня и никуда не Уходил. Это чувство было ново. Она немножко усмехнулась в Душе. А его спросила:

— Справитесь?

Борис кивнул и быстро организовал стол. Они пили чай и разговаривали. Говорить с Добровым было легко, она это и раньше замечала. А сейчас она, как близкому человеку, жаловалась ему на все больше молодеющее на селе пьянство. Повальное пьянство молодежи, которое почему-то причиняет боль ей лично.

— Понимаете, я ведь всех этих детей знаю с рождения. Все их болячки знаю. Как родители тряслись над ними, маленькими… Я им прививки делала, рост измеряла. А теперь…

Она махнула рукой. Ну что делать, не может она смотреть равнодушно, как они гробят свои жизни. Это сравнимо разве что с эпидемией, с напастью, с проклятием. Это замкнутый круг, из которого не видно выхода или даже слабого просвета.

Добров слушал ее, и в его глазах она читала понимание.

— Как Тимоха? — спросил он, когда безрадостная тема была исчерпана.

Полина вздохнула:

— Влюбился Тимоха. В Марину. Совсем соображение потерял. Ему четырнадцать, ей — девятнадцать.

— Переживет, — отозвался Добров. — Я тоже был в учительницу влюблен. Первая любовь — тут не угадаешь. Накрывает с головой. Пройдет…

— Да ведь страдать парень будет! Жалко…

— Он сильный. Переживет, — повторил Добров.

— А у вас как дела? — спохватилась Полина. Вспомнила, что Добров ездил к жене по поводу сына.

— Все хорошо, — кивнул Добров. — Суд удовлетворил мой иск. Теперь могу забирать Ростика на все каникулы. Зимой и летом.

— Вы довольны?

— Это лучшее, на что я мог рассчитывать.

— Понятно…

Они вместе закрыли клуб. Ночь звенела над селом прозрачная, свежая. В овраге за клубом заливались соловьи. Пахло цветами: сиренью, акацией, ландышами… Все вместе создавало пьянящую атмосферу весны, которая мешает спать, гонит людей на улицу, под мерцающее звездное небо, толкает на безумные поступки. Когда шли от клуба домой, Полина уже знала, что Добров сейчас позовет ее гулять. И что она согласится. Так и случилось. Едва они дошли до магазина, Добров предложил повернуть назад, идти за село, куда глаза глядят, слушать соловьев и дышать весной.

— Это безумие — спать в такую ночь! — с жаром уверял он, уводя Полину прочь от дома.

— Безумие — гулять по ночам, имея взрослого сына.

Полина хоть и возразила Доброву, но все же позволила подбить себя на авантюру. Они обогнули клуб, спустились вниз, миновали овраг и оказались в поле за селом.

Ночь сделала очертания привычных мест таинственными, незнакомыми.

— Я не видел вас целую вечность, — сказал Добров. — Я думал о вас.

— Очень тронута, — ответила Полина. — А я, даже если бы совсем не хотела думать о вас, была вынуждена это делать.

— Не слишком обещающее начало. Кто же вас вынуждал?

— Люди. Каждый посчитал своим долгом рассказать о ваших делах, о ваших «подвигах». Все почему-то считают, что вы : это делаете лично для меня.

— А вы? Вы так не считаете?

Полина не собиралась сегодня развивать эту тему. Так получилось, что разговор, которого не избежать, должен был состояться в такой романтической обстановке. Ночь, звезды, соловьи. И как будто не было этого кошмара на танцах, ничего не было.

— Да при чем здесь я? — возмутилась Полина. — Разве я вас о чем-то просила?

— Нет.

— Но зачем вы все это делаете? Зачем вам деревня с ее проблемами? Зачем было ремонтировать столовую? Говорят, вы детскую площадку возле детсада возводить собрались?

— Собрался. Сделаю.

— Зачем?!

Полина даже остановилась, чтобы получше рассмотреть лицо Доброва, когда он будет отвечать на вопрос.

— Нет, вы будто не рады! — рассмеялся он. — Кто говорил мне, что мечтает о возрождении деревни?

— Да, я мечтаю, я здесь родилась. Но вам-то это зачем? Люди вас не понимают, поэтому не доверяют. Некоторые даже смеются.

— А вы?

— Что — я?

— Вы доверяете?

Полина помолчала. Потом честно сказала:

— Я думаю, что это порыв. Увлечение вашей ищущей натуры. Что запал ваш, Борис Сергеевич, скоро кончится и вы исчезнете без следа. И… все забудете. А мы останемся.

Добров ответил не сразу. Постоял, глядя на редкие огоньки спящей деревни.

— Полина… Если честно, я не знаю, что будет завтра. Может, уеду, может, и забуду. А столовая останется. И детская площадка останется. Вот еще одна задумка у меня родилась. Хочу с Тимохой обсудить.

— Что за задумка? — насторожилась Полина. Все, что было миром Доброва, становилось для нее и сына одновременно манящим и чужим. Она пугалась новых идей Спонсора.

— Насчет конноспортивной школы. База тут отличная. У меня есть люди на примете, которые могли бы поддержать идею. Короче, надо это обмозговать.

— У меня нет слов! — выдохнула Полина. — Неужели это возможно? Да вы представляете, что это будет значить для молодежи?! Это же так здорово!

Добров даже засмеялся тихонько — столь бурной реакции он не ожидал.

— Это пока только мысль, — напомнил он. — Даже не проект.

— Я успела убедиться, как скоро ваши проекты становятся реальностью.

— Да ладно, — скромно отмахнулся Добров.

— Нет, и все же, — не отставала Полина, — зачем вы это делаете? Только честно!

— Для вас.

— Да ну вас! Я серьезно. Не думаете же вы, что я поверю…

— Тогда не спрашивайте, — вздохнул Добров. — Принимайте как данность. Договорились?

— Договорились, — после паузы ответила Полина. — А что мне еще остается?

— Дело в том, что я и сам себе пока не ответил на этот вопрос.

Они повернули назад, к деревне. Соловей ни на миг не умолкал, громко и крикливо выводили рулады лягушки. Вся эта выпирающая прелесть весенней ночи будто на что-то намекала. Именно от этого Полина чувствовала себя несколько скованно. Словно с нее пытались снять завесу лет, но она все время помнила, что ей сорок. Помнила, но одновременно уже начинала ощущать себя школьницей, празднующей свою первую весну.

Забытое ощущение легкой взаимной симпатии, притяжения, состоявшее из тысячи невесомых мелочей, волновало женщину. Она прислушивалась к себе и не переставала удивляться.

Добров остановился и блестящими глазами посмотрел на свою спутницу.

— Как здорово, а? Признайтесь, Полина, вы давно гуляли вот так, ночью? Весной?

— Давно, — подтвердила Полина, невольно заражаясь его восхищением и беспокойством. — Лет пятнадцать назад… А то и больше.

— Вот видите! А я последние пять лет каждый отпуск — за границей. И если приходилось гулять ночью, то в городе, в толпе. А чтобы так… Полина, знаете, будет неправильно, если я вас сейчас не поцелую.

И прежде чем Полина успела отреагировать, Добров наклонился к ней и поцеловал. Это оказалось неожиданно и странно, как дождь посреди солнечного дня. Когда хочется стоять и чувствовать на себе тяжелые капли. Полина не отпрянула, не возмутилась, а как-то невзначай потянулась к нему, ощутила под пальцами твердые мужские плечи, гладкость бритой щеки, стриженый затылок. Поцелуй получился долгим — никто не решался его прервать. Пальцы Доброва гладили ее шею, и давно забытые ощущения изливались на женщину дождем.

— А я думала, что разучилась целоваться, — сказала она, когда, оторвавшись от Доброва, прильнула лбом к его шее.

— Не разучилась, — улыбнулся Добров, вдыхая запах ее волос.

Они стояли посреди голого поля, соприкасаясь головами, как кони. Казалось, что вечность повесила над ними гигантский гамак, украшенный стразами. И теперь качает потихоньку.

Вдруг из-за кустов оврага с шумом вынырнула ватага молодежи. Компания взорвалась смехом, в многоголосии которого звонко выделился Маринин. Полина отпрянула от Доброва, он едва успел удержать ее за руку, иначе она побежала бы, чего доброго.

— Полина! Ну что ты… Им и дела нет до нас.

— Там Тимоха, — сказала она и оказалась права. Едва компания подошла поближе, она различила среди ребят длинную сутулящуюся фигуру сына.

— Мам? Ты… Вы чё здесь? — забормотал Тимоха, переводя взгляд с Полины на Доброва и обратно.

Молодежь вежливо обогнула их и прошагала дальше.

— Да вот… С Борисом Сергеевичем тебя искали. Поздно ведь уже. Почему ты не дома?

Тимоха беспокойно оглянулся и зашептал:

— Мам! Я чё, левый, что ли? Все пойдут по домам, и я пойду. Борис Сергеич! — Тимоха умоляюще взглянул на него в поисках поддержки.

— Мама шутит, — успокоил Добров. — Мы просто гуляем. Сами по себе.

— А-а… — Тимоха окинул их немного удивленным взглядом, впрочем, задерживаться не стал. Побежал догонять своих, не слыша, как мать наказывает вслед:

— Недолго!

После этой встречи Полина наотрез отказалась продолжить прогулку. Заторопилась домой, у крыльца скомканно попрощалась с Добровым и закрыла за собой дверь.

Одним словом, волшебный настрой ее испарился в какие-то две минуты. Добров еще с полчаса вышагивал по улице возле домов Полины и ее отца, затем все же отправился спать. Но заснуть он не смог, как ни старался. Долго ворочался с боку на бок, потом вышел на кухню, где читал газеты страдающий бессонницей Петр Михайлович.

— Михалыч, ты не будешь возражать, если я выпью? Петр Михайлович поднял на постояльца прищуренные глаза. Очки сползли на нос.

— Отчего ж? Выпей. Вижу, маешься без сна.

Петр Михайлович убрал газеты, освободил стол. Добров принес водку.

— Выпьешь со мной?