Полина удивилась, что Ольга, сидевшая от них не близко услышала разговор.

Она собралась возразить что-то, но тут скрипнула дверь, и показалась Ирма. На ее норковой шапочке блестел снег.

— Прошу прощения за опоздание…

Володька встал, уступая ей место рядом с Полиной. Ирма в знак благодарности, а заодно и здороваясь, пожала ему руку. Затем наклонилась к Полине, шепотом излагая заготовленное оправдание, а в это время Ольга приблизилась к ним, подхватила Володьку под руку и потащила на сцену.

— Володя, идем. Отрепетируем наш отрывок, пока опоздавшие сцену не заняли. Я самая первая пришла, а ухожу всегда последняя. Будто у меня дел дома нет!

— Какие у тебя дела, Оля! — возразила Клавдия Семеновна. — Молодая, незамужняя. Самое время в клуб-то бегать.

— А личную жизнь когда налаживать? — окидывая Володьку откровенным взглядом, спросила Ольга.

— Вот ты ее тут, в клубе, и налаживай! — живо отозвался Ваня Модный, остальные одобрительно загудели.

— Придется, — не спуская глаз с партнера, притворно вздохнула Ольга.

Они начали диалог, к ним присоединился Ваня Модный, игравший Кудряша. Молодежь веселилась, Полина чувствовала, что в коллективе забродил тот особый дух флирта, который появляется почти всегда, как только собирается вместе большая компания молодых людей, занятых общим делом. Флирт в любительском театре на пользу, особенно когда пьеса ставится про любовь. Полина не заметила, как полтора часа репетиции пронеслись. Артисты, отыгравшие свой эпизод, уходили по домам. Когда Ирма вышла на сцену, зал был почти пустой. Остались Ольга да Генка Капустин. Лузгали семечки, наблюдая репетицию. Шла сцена первого свидания Бориса и Катерины. Текст пробуксовывал. Володька, только что отлично подыгрывавший Ольге, вдруг потерял все свои краски, уткнулся в текст. Ирма выглядела напряженной, куда делись ее прежняя раскованность и азарт? Полина ничего не могла понять.

— Ирма! Все в порядке? — уточнила Полина. Она с беспокойством приглядывалась к своей главной героине. Та пожала плечами. Володька стал прокашливаться, будто это проблемы с голосом мешали ему общаться с партнершей.

Сзади Ольга хихикала на шутки Капустина. Полина обернулась и попросила:

— Ребята, вы бы сходили в библиотеку… Нужно найти второй экземпляр пьесы.

Ольга поднялась, лениво потягиваясь, выгибаясь всем телом.

— Ну, если мы мешаем… — протянула она, — тогда, конечно…

Генка поднялся вслед за ней. Ольга обхватила Генку за шею и запела на весь зал:


Меня милый не целует,

Говорит: потом, потом…

Прихожу, а он на печке…


Дождавшись, когда Ольга с Генкой уйдут, Полина взглянула на часы и извинилась:

— Ирма, Володя… Мне нужно бежать, корову доить. Вы бы порепетировали одни, если время терпит?

— У меня — терпит! — живо откликнулся Володька.

— Ну а я опоздала, поэтому мне не отвертеться, — улыбнулась Ирма.

— Вот и славно! — обрадовалась Полина. — Пока вам никто не мешает, с текстом освоитесь.

Она подхватила свое пальто, заторопилась к выходу. Володька взглянул на Ирму и нерешительно предложил:

— Начнем?

— Пожалуй…

Она опустила глаза в текст.

— «Это вы, Катерина Петровна?»

Володька взглянул на Ирму, улыбкой стараясь разогнать неловкость. Ирма не смотрела на него. Она по-прежнему продолжала созерцать носки своих сапожек. Володька проговорил громко:

— «Уж как мне благодарить вас, не знаю».

Ирма молчала. Ей и по тексту полагалось молчать. Только сердце отчего-то упало и поплыло вниз, когда Володька произнес строго по Островскому:

— «Кабы вы знали, Катерина Петровна, как я люблю вас!» Володька смотрел на Ирму и ждал, когда она поднимет голову, заговорит.

Ирма подняла брови, вздохнула и сказала:

— Что-то нет у меня сегодня настроения, извини, Володь. Да и, наверное, зря мне Полина Петровна эту роль оставила. Отвыкла я…

— Смотри, что я принес, — перебил ее Володька и достал из-за пазухи кипу фотографий, положил перед ней на стуле.

— Ой! Это я? — Ирма глазам своим не поверила. — Когда это? В восьмом? А это где?

— На уборке картошки! — оживился Володька — Помнишь?

— Как не помнить? А это Эрик! Узнаешь?

— Ну. Вы же с братом похожи. А вот Генка Капустин…

— Смешной какой… А это Клавдия Семеновна?

— Она, только молодая…

Они смотрели фотографии, склонившись над стулом, касаясь друг друга головами. Ирма словно вернулась туда, в то время. Они смеялись, вспоминая детство, школу, работу на току и уборку урожая. Это было даже удивительно, что в обычное деревенское детство вместилось столько разных событий. И смотреть на себя, прежнюю, видеть незнакомые фотографии своей юности было слишком удивительно и притягательно, чтобы отказаться от этого.

— Откуда столько фотографий?! — поразилась Ирма, когда Володька достал новые снимки.

— Я ведь тебя любил, — сказал вдруг Володька буднично, не как текст пьесы.

Ирма не успела отвести взгляд. Она смотрела на Володьку широко распахнутыми, в темных ресницах, глазами. А он смотрел на нее. Это была как игра в гляделки — кто кого переглядит.

— Я смотрю, у вас отлично получается! — громко прозвучал от двери зычный голос Ольги. — Зря Полина Петровна волновалась…

Ирма собрала фотографии и отдала их Володьке:

— Пора.

— Клуб-то скоро закроют. Айдате! — добавил Генка Капустин и потянул Ольгу за собой в фойе.

Ирма набросила шубу, застегнулась, не глядя на своего партнера по сцене. Только пылающие щеки выдавали ее внутреннее состояние.

На улицу вышли вчетвером. Ирма сразу попрощалась и торопливо пошла в сторону своего дома. Невольное движение Володьки — желание кинуться вслед — заметила и пресекла Ольга:

— Володя! Провожать замужних женщин нельзя… Разве ты не знаешь?

Володька не нашелся с ответом, неловко взмахнул рукой. Но Ольга резво подцепила его под руку и заглянула в глаза.

— Но у нас в Завидове, слава Богу, еще и незамужние остались… Провожайте меня, мальчики!

По улице двинулись втроем. Долго еще раздавался в общей тишине звонкий, немного вызывающий Ольгин смех.

Глава 10

По утрам Полина просыпается без будильника, привыкла. Проорет соседский пестрый петух, она поднимается в темноте, почти механически творит свои утренние дела: умывается, натягивает спортивный костюм, подвязывает голову платком, берет два ведра. Одно с теплой водой — вымыть Милке вымя, другое — под молоко. Во дворе все еще по-зимнему морозно, трещит под ногами тонкий ледок. Но воздух уже звенит по-весеннему, вибрирует.

Полина толкнула дверь и вошла к корове. Вслед за ней вплыло легкое облако пара. Корова повернула к ней рыжую морду. Замычала. А Полина уставилась на нее, ведра опустила, спиной к косяку прислонилась. Сердце вдруг стало большим и гулко ухнуло. Несколько длинных секунд корова и ее хозяйка молча взирали друг на друга. К коротким крепким Милкиным рогам был привязан букет мохнатых желтых хризантем. Цветы в праздничном целлофане, украшенные золотистыми завитками, были крепко связаны розовой ленточкой и крепились к правому рогу коровы. Та несколько виновато взирала на хозяйку: я, мол, ни при чем, так получилось… Полина молча подождала, когда уймется сердце. Потом вышла из коровника и, обогнув сарай, приблизилась к забору, соединявшему ее и отцовский огороды. Так и есть — у отца во дворе стояла черная машина Доброва.

Полина отпрянула от забора, торопливо вернулась в коровник. Она даже не знала, как отнестись к такому странному знаку внимания. Обидеться? Посмеяться? Разозлиться?

Милка виновато мукнула. Напомнила о цели хозяйкиного визита.

— Красавица! Ничего не скажешь! — «похвалила» она Милку. — Поворачивайся давай…

— Му-у… — обиженно возразила корова.

— Не мукай мне. Ишь ты! Это додуматься надо…

И все же, когда она доила, с лица ее не сходила улыбка. Она отвязала букет с коровьих рогов и отнесла в кухню. Достала из серванта хрустальную вазу, налила воды. Все утро посматривала на него. Но к отцу не пошла. И Тимохе ничего не сказала. Хотя ей было не безразлично, зачем приехал Добров. До сегодняшнего дня она была уверена, что больше его не увидит.

* * *

Весна в Завидове утверждается трудно. Ей приходится отвоевывать у долгой зимы каждый квадратный метр. Снег, набросанный кучами возле домов, лежащий вровень с окнами в палисадниках, утвердившийся на ровных огородах, держится долго. Так долго, как только может. Но и в этой длинной череде холодных дней и ночей уже начинают настойчиво проглядывать приметы весны. На солнечной стороне крыш сараев и домов выросли длинные, как корни сельдерея, сосульки. Воробьи беззастенчиво занимают едва освободившиеся от снега клочки земли, толкутся на них, не обращая внимания на людей. Но самым главным подтверждением грядущего тепла всегда были грачи. Они вернулись, когда в школе шли уроки. Устроили такой галдеж в школьном саду, что Тимоха забыл про контрольную и уставился в окно. Грачи деловито бродили по снежному настилу вдоль яблонь, суетились наверху, в ветвях высоких старых тополей, что-то доказывали друг другу возле прошлогоднего гнезда, устроенного среди сухих веток карагача. Тимохе вдруг остро захотелось оказаться вне стен родной школы. Идти куда глаза глядят, распахнув пальто. Пройти улицу до магазина, свернуть к почте, выйти за село и идти, идти, щурясь от солнца и улыбаясь своим мыслям. В это странное чумное состояние подмешивалась непонятно откуда взявшаяся уверенность, что там, за селом, непонятно в каких далях, его поджидает что-то совсем необычное. Сладкое предчувствие забродило внутри и стало толкать, отзываясь на картавые призывы грачей. Тимоха знал, что никуда не пойдет, а потопает домой, поскольку обещал матери помочь по хозяйству. Но все же новое внутреннее состояние веселило его и волновало. После уроков он не принял участия в традиционной забаве — парни ловили и кидали девчонок в снег. Он словно боялся расплескать то диковинное чувство, которое было ново и загадочно.