— Да я…

Павел не дал ей слова вставить. Схватил своими ручищами за плечи и чуть ли не поднял над землей.

— Ну, спасибо тебе, Петровна! Ты моего брата спасла, руки у тебя золотые, сердце тоже. Вот это врач так врач! Не то что эти наши районные костоломы… Я им в глаза говорю: «Вот у нас, в Завидове, Полина Петровна — врач. А вы все — фуфло недоделанное». Разве они в медицине понимают? Накупили дипломов, сидят, выделываются… Штаны в кабинетах протирают. Какая у них практика? Они что, бегали по селу, как ты? Или, может, кто из них роды принимал? Рану колотую обрабатывал? Тьфу! Одно название — медицина!

Полине даже поначалу показалось, что Павел пьян. Но он наклонялся к ней низко, к самому лицу. Перегара не чувствовалось. Однако вел себя Павел Гуськов странно. Он держал Полину за плечи совершенно панибратски. Вел ее, обняв, и говорил взахлеб, как после долгой разлуки. Она ничего не поняла вначале, растерянно слушала его болтовню. Только когда он довел ее до колонки, догадалась, что ее уводят от «термитника» прочь! Он не хочет, чтобы Полина зашла к нему домой! Но ведь только позавчера она была у Гуськовых, делала перевязку Игорю, выслушивала жалобы Макаровны на больную печень. Была у них дома, всех видела. И Павел был дома и своим вниманием ее едва удостоил. Пришла она — смотрел боевик по телевизору, ушла — смотрел боевик. До дверей провожала Ирма. Пообещала прийти на репетицию, обещание сдержала. Так что же случилось за эти два дня?

— Як твоей жене приходила, — наконец встряла Полина. — Она отказалась в спектакле играть. Я хочу знать причину.

— Да ты что? Отказалась? — Павел уставился на нее водянистыми глазами.

— А полчаса назад твоя сестра Лидия заверила меня, что Ирма уехала с тобой.

— Лидка? Да она дальше своего носа не видит. Ей лень задницу поднять. Посмотреть, кто дома, а кого нет. Я с ней разберусь. Значит, говорит, с мужем в район укатила? Ну, Лидка… В детстве пороли мало. Все больше мне доставалось, как старшему…

— Но что с Ирмой?

— С Ирмой? Да бабские капризы. Не понравилось что-нибудь. Вы, наверное, ей партнера плохого подобрали, — веселился Гуськов. — Кто у вас в театре играет?

— Гена Капустин, Крошка, — перечисляла Полина, не переставая крутить в мозгу отказ Ирмы. Так и сяк крутила, не могла понять. — Лешу Величко уговорили, запил…

— Да, негусто… — хохотал Гуськов. — А что ж, городской артист не устроил?

— Не устроил, — хмуро буркнула Полина, не поддерживая циничного тона Гуськова. — Свои, деревенские, не хуже сыграют. И между нами говоря, Павел, никто не поверит, что Ирма сама отказалась от роли. Это ты ее не пускаешь! А ведь обещал мне!

Полина вложила в свои слова столько обиды, что Павел остановился.

— Я? Да ладно тебе, Полин! Жалко мне, что ли? Обещал, что придет — значит, придет. Я свое слово держу!

— А сейчас она чем занимается, Ирма твоя? — не унималась Полина, поглядывая на окна гуськовского «термитника».

Павел продублировал ее взгляд.

— Да чё-то приболела она сегодня, лежит…

— Лежит? Может, помощь ей нужна? — Полина сделала вид, что порывается пойти назад.

— Какая помощь, ты чё?! — Павел хохотнул, а сам перегородил ей дорогу. Встал, широко ноги расставил и стал хохотать, словно Полина сморозила великую глупость. — Как это у вас называется? Критические дни! Придет она, не переживай. С недельку покочевряжится, а потом придет. Я Ирму-то лучше знаю… Не бойся. И роль выучит. Я прослежу!

Последние слова Павел произносил, пятясь назад, как-то вприпрыжку отступая от Полины к дому, показывая, что замерз стоять с ней, ноги закоченели. Потом повернулся и побежал, оставив Полину одну у колонки.

Ей ничего не оставалось, кроме как отправиться восвояси. Дома она механически делала свои дела, все думая о встрече с Павлом, пока не попал в поле зрения свитер Николая, аккуратно сложенный на столе. Ведь ходила мимо несколько дней и почему-то не убрала в шкаф! Она вдруг почувствовала себя провинившейся. Это что же получается? Много лет хранила вещи мужа будто святыню какую и вдруг, без раздумий, отдала случайному человеку?

«Коля, Коля. Прости! Сначала сделала, потом — подумала».

Она подошла, взяла свитер, поднесла к лицу. Пахнет? Пахнет… Только не Николая это запах!

Вещь предательски быстро впитала запах другого человека. Запах живой, волнующий. Мужской.

Полина прижалась к свитеру щекой. И испугалась. Второй раз испугалась.

Первый — это в тот вечер, когда они возились с коровой. Она вошла в кухню. А Добров выходил. Они столкнулись в дверях. И он случайно оказался так близко, что вдруг на нее обрушилось его поле. С ней что-то стало происходить. Это примерно как если ты входишь в лес и на тебя опускается тишина, и аура деревьев, и обволакивает тихий шелест… И вот ты стоишь и всем существом чувствуешь это, и с тобой что-то происходит такое, что из леса ты возвращаешься немножко другим.

Так и здесь. Только с человеком. Ты попал в его поле — облако запаха, тепло, импульсы, еще что-то такое необъяснимое. И это все сплетается с твоим. И ты чувствуешь, как начинает покалывать за ушами, и кровь толкается в животе, и все тело окутывает непонятно откуда возникшее тепло.

Тогда Полина испугалась. Она немного опьянела от этого ощущения. А теперь не могла вспомнить — а было ли у нее так с Николаем? Да нет, это что-то незнакомое. В юности все по-другому. А то, что теперь, — просто от одиночества. Фантазия разыгралась. Еще не хватало. Жила столько лет одна — и ничего. А тут — случай, ерунда. Полина отругала себя, вернула свитер на его законное место, закрыла шкаф. Она запретит себе даже думать на этот счет. Еще не хватало, чтобы она, как девочка, начала томиться от страсти!

* * *

Когда Добров переступил порог офиса, его посетило странное ощущение. Он почувствовал себя человеком, которого грубо разбудили в то время, когда он видел прекрасный, удивительный сон.

Его сразу стало раздражать всё и вся. В приемной слух резала речь двух девочек, которые работали у него не меньше года, и при этом день изо дня ему приходилось слышать их милую деловую болтовню. Раньше он не замечал, как чудовищно они разговаривают! Откуда они берут эти ненатуральные интонации? Сейчас одна из них говорила по телефону, другая беседовала с клиентом. Обе говорили так, словно недавно выучили язык и теперь не без труда нанизывают предложения на одну-единственную интонацию, зачем-то делая акцент на конце предложения. Обе сотрудницы так и напрашивались на сравнение с электронными куклами. Борис, едва кивнув им, прошел в зал менеджеров. Но и там не смог пробыть больше двух минут. Его вышколенные работники напомнили ему манекены, те, что стоят в витринах бутиков на центральной улице. Все они являлись участниками согласованного действа, автором которого был он сам. Да, ведь именно он разрабатывал устав фирмы, правила корпоративного поведения и даже стиль одежды. Это он требовал от подчиненных неукоснительного соблюдения всех правил. Костюм, причесочка, ногти, макияж, речь, улыбочка. Вот они и двигаются с наклеенными улыбками, и жесты у них все выверенные, как будто с ними репетировал хореограф. А его это раздражает!

Он вызвал к себе Веру Синицыну, своего «супербухгалтера», как он сам ее называл. Синицына много лет была его правой рукой. Она не обижалась когда он звонил ей домой, на дачу, напрягал ее в нерабочее время. Она всегда была готова ринуться в бой.

— Вера, я хочу разобраться насчет Корякина, — сказал он, показывая ей на кресло.

— Что тут разбираться? — пожала плечами прямая, сухопарая Синицына. — По-моему, все ясно. Нашел себе более теплое местечко.

— Давай с самого начала.

— Прошлую субботу мы с мужем тусуемся на одной крутой вечеринке. Ко мне подходит Краснов, ну и начинает разговоры разговаривать. Ну, представь мое удивление, главный конкурент, враг, можно сказать…

Добров поморщился:

— Вера, давай без этого вот… — Он покрутил в воздухе рукой.

— Так вот, Краснов ко мне подкатывает и начинает откровенно вставлять всякие шпильки. То-сё, о налогах, о товаре, о поставщиках… И вдруг ни с того ни с сего заявляет: «А хочешь, сейчас скажу, сколько вы в прошлом месяце чистой прибыли огребли?»

— Ну? — нетерпеливо перебил Добров.

— И вываливает мне информацию с точностью до копеечки. Он, конечно, в подпитии был, болтал много, но ведь точно все назвал! У вас, говорит, есть человечек, который работает на два фронта…

То, что несколько дней назад могло довести Доброва до инфаркта, сейчас почему-то не производило должного впечатления. Он молча слушал «супербухгалтера», вырисовывая на листке бумаги круги. Один в другом, как круги по воде от брошенного камня.

— Сначала Краснов кочевряжился, не хотел говорить, кто ему капает про нас. А потом раскололся. Оказалось, они с Корякиным в одной компании охотятся. И тот под водочку ему, Краснову, все выкладывает.

Добров молчал, вырисовывая круги. Вера в замешательстве сидела перед ним. Видела, что с шефом что-то творится. Не узнавала его. Обычно, вернувшись после хотя бы суточного отсутствия, он носился по офису, беседовал со всеми, всюду заглядывал, наводил шорох. И обязательно собирал совещание, во время которого дотошно вникал во все детали.

— Совещание объявить? — спросила Вера. Ей показалось — он не услышал ее. — Борис Сергеевич, — осторожно повторила она, — совещание будет?

— А? Нет. Работайте. А где Корякин?

— На завод поехал. Будет к четырем.

— Хорошо.

Борис не знал, как поступить. Обычно скорый на решения, сейчас он медлил. Его тяготил предстоящий разговор с Димой. Ему претила собственная роль, и видеть друга оправдывающимся он не хотел. Все внутри восставало против этого. Сейчас даже собственный кабинет казался ему неуютным. Он решил немедленно поговорить с офис-менеджером, пусть цветов ему здесь поставят, что ли…

Он снова проходил через зал менеджеров, и снова люди в нем напомнили кукол. И вдруг одно лицо выбилось из общей картины. Он даже остановился.