Позвали деда. Он пришел хмурый. Полина по лицу поняла: поиски не увенчались успехом.

— Почитай, больше полсела обошел. Не был только на Горбатее и за оврагом. Никто ничего не видел, но валят друг на друга почем зря.

Полина виновато взглянула на гостя:

— Надо же было такому случиться! Ведь под самыми окнами машина стояла.

— Говорю тебе — свои! — сказал Петр Михайлович.

— Да у нас полдеревни свои, — резонно заметил Тимоха. — Разве теперь кто признается?

— Не пойман — не вор.

Борис неловко почувствовал себя, оказавшись виновником всеобщей суматохи.

— Да ладно, забудем. В конце концов, на автобусе уеду. Машину потом пригоню. Давайте лучше пробовать наш с Тимохой шедевр!

— Пахнет вкусно, — согласилась Полина. — А рис-то какой рассыпчатый!

— Мы старались, — скромно принял похвалу сын.

Плов действительно оказался замечательным. Петру Михайловичу был интересен городской гость, и за ужином он исподволь затрагивал то одну тему, то другую. Искал ту, на которую откликнется Полинин постоялец. А Добров откликался на любую. Начали с охоты и рыбалки, плавно перешли к природным катаклизмам и ко всеобщему потеплению. Затем сделали крюк в сторону инопланетян и развития космоса и наконец перешли к политике.

В самый разгар громкого разговора в сенях раздался топот и затем — робкий стук в дверь.

— Заходите! — крикнула Полина.

Дверь скрипнула, и на пороге появился дядя Саня, сосед Петра Михайловича.

— Вечер добрый. — Дядя Саня виновато улыбался, переминаясь с ноги на ногу.

— Садись, дядь Сань, гостем будешь, — пригласила Полина.

Гость стрельнул глазами на стол и, не увидев там бутылки, скромно вздохнул:

— Я это… по делу я. К Михалычу…

— Как, Сань, олени тебя больше не беспокоят?

Сосед еще больше засмущался, втянул голову в плечи. Большие красные ладони смиренно мяли шапку-ушанку.

— Ты давеча приходил насчет колес, моя говорила. А меня не было… Я это… у шурина был.

— Ну. Приходил. Так ты знаешь, где колеса?

— Ну, знать — не знаю, а кое-что видал, — степенно доложил сосед.

— Ну так не тяни, говори. Да пройди в избу-то, не стой пнем!

— Ну так… вышел я вечером покурить на крыльцо… Стою это… тихо так… А поздно уже, часов двенадцать… Нет, час. Да, час уже, потому что кино по второй как раз кончилось. Ну вот… Стою, докуриваю… Тихо так. С Полканом вашим о жизни разговариваю. И смотрю — тень как бы мелькнула от Полининого двора.

Гостя слушали молча. А Петр Михайлович смотрел на соседа, не скрывая скептического отношения.

— Слушай, Сань, а ты, случайно, не того? А то, может, как с оленями?

— Да ну! Тверезый был, говорю. Полкан твой пьяных не любит. А тут разговаривает со мной через забор, поскуливает.

— Надо у Полкана спросить, — улыбнулась Полина.

— Ну а дальше-то что? — не выдержал Тимоха. — Кто же это был-то?

— Кто был, я не разглядел, Кто ж знал, что колеса пропадут?

— И ты не пошел поглядеть, кто это шастает по ночам?

— Пошел. Только за фуфайкой в сени сбегал, а то стоял в одной телогрейке. А зябко…

— Ну, понятно, Саня. Пока ты за фуфайкой бегал, вор тоже даром время не терял.

— Да, ему удалось уйти. Но следы-то остались!

— Следы? — хором повторили присутствующие.

— Вот такая лапа! И следы навоза по краю.

Кончив свою речь, дядя Саня с достоинством распрямился и оглядел собравшихся.

— Да может, эти следы твоя Нюра оставила. Сходила к скотине вечером и вышла за калитку по какой надобности?

— Не Нюрина нога! — обиделся дядя Саня. — Я своей Нюры ногу знаю.

— Вы, наверное, кого-то подозреваете? — предположил до этой минуты молчавший Доброе.

Дядя Саня вновь скромно потупил взор.

— Да пройди в избу-то! — не выдержал Петр Михайлович. — Чё на пороге топчешься, ни тпру ни ну! Чаю выпей!

— Не резон мне чаи распивать. И ты собирайся. В засаду пойдем.

— Мам, можно и я с ними?! — подскочил Тимоха.

— Погоди. Я ничего не понимаю. Так вы кого подозреваете?

— Думаю, без деда Лепешкина тут не обошлось, — скромно предположил гость.

— Лепешкин? Это что, фамилия такая? — не понял Доброе.

— Нет, Лепешкин — не фамилия. Это прозвище такое, — пояснил Тимоха. — Но уже никто и не помнит, как его настоящая фамилия.

Дядя Саня усмехнулся:

— Да как же его еще назвать, если у него — и зимой и летом на калошах коровья лепешка прилипшая? Где он их только находит…

Отец Полины засобирался:

— В засаду так в засаду. Тимоха, дома сиди, поздно уже. Мы сами.

По всему было видно, что парень недоволен приказом деда, но ослушаться не смеет. Поворчав, Тимоха отправился спать. Полина стала собирать посуду.

— Знаете, — неожиданно для себя сказал Доброе, — я весь вечер думал о ваших словах… Ну, о том, что мне ехать было не нужно, если обстоятельства так сложились…

— И что же вы надумали? — поинтересовалась Полина. Она уже и забыла, что сказала такое Доброву.

— И никак не могу найти ответ, что же за причина. Вот сегодня пытался дозвониться другу… Вернее, бывшему другу, сотруднику своему, на которого очень зол был, И снова — осечка. Это что, звенья одной цепи?

— Наверное. А почему ваш друг — бывший? Вы поссорились?

— Я узнал, что он ведет двойную игру. Узнал, когда был в отъезде. Это был удар для меня.

— Из-за этого вы чуть не довели себя до инфаркта? Добров кивнул:

— Были и другие причины. Мы с женой разошлись, я приехал навестить сына. Она заявила, что не позволит нам встречаться. Боюсь, не сумею описать вам своего состояния, что со мной сделалось…

— Я видела.

— Ну да… точно, вы видели.

— До такого состояния вас довели эмоции. Вот и занесло к нам, в глушь, чтобы вы отлежались, остыли. А эмоции — улеглись. Возможно, друг ваш ни в чем не виноват. Возможно, его оговорили. Бывает такое?

— Бывает, — со скрипом согласился Добров.

— Почему же вы поверили сразу, безоговорочно, не поставив на весы вашу дружбу?

— Я был в таком состоянии… Был готов принять любой удар, думал, что хуже не будет… Или по-другому: думал — пусть будет еще хуже!

— Вот видите! Ваша судьба держит вас здесь, чтобы вы разобрались в себе.

— Но ведь дело не во мне! Это внешние обстоятельства!

— Всегда дело в нас самих. Я думаю, ваша жена — не такой уж монстр. Ведь когда-то вы ее любили? Возможно, она просто хочет серьезно поговорить с вами. Возможно, надеется возобновить отношения ради сына.

— Я не стану возобновлять отношений! Пусть не надеется.

— Всегда можно найти компромисс, — возразила Полина. Она не поддавалась на его воинственный тон, беседу вела спокойно, умиротворенно. «Как врач», — подумал Добров. Было приятно слушать ее. Суждения этой женщины утешали, как успокоительное. Хотелось верить в то, что она говорит.

— Пока люди живы, у них есть шанс. Враги могут стать друзьями, друзья могут и должны простить друг друга. Обидно тратить жизнь на ссоры и склоки.

Добров понял, что Полина говорит о себе. Она ничем не может восполнить свою утрату и, вероятно, многое хотела бы изменить в прошлом.

— Я так понял, Полина, что вы пять лет назад потеряли своего мужа?

— Потеряла, — спокойно кивнула Полина.

— А как все случилось? Или вам не хочется говорить об этом? Тогда не надо.

— Нет, отчего же? Скажу. Я вот врач, всем советы даю, а Колю недоглядела.

— Он болел?

— Да, он стал болеть, а я не могла понять, в чем дело. Точного диагноза не было. Слабость у него, вдруг весь потом покроется. То лежит целый день. Я его осмотрела, поняла, что печень увеличена. К врачам в район поехал. А там ему сказали:

«Здоровый мужик, сорок лет, не стыдно по больницам таскаться?» Вроде как в симулянты его записали. Вернулся Коля и сказал: «К врачам меня больше не посылай». Так и лечила сама. А он не жалуется ни на что. Только иногда ляжет и лежит…

Полина помолчала. И Добров молчал, не зная, что сказать, и боясь прервать эту нечаянную исповедь. Вероятно, Полине, как и ему, было необходимо высказаться перед кем-то посторонним. Перед человеком беспристрастным, чужим. Она продолжала:

— Потом я все-таки вызвала на дом врача, нашего участкового. Вы его видели. Выписал уколы, они только Коле и помогали. А я уже к тому времени стала в клубе работать, и иногда мне приходилось заведующую на дискотеке подменять. Ну, на танцах дежурить. Уколы я делала мужу сама, строго по часам. В тот день суббота была, танцы. Я укол сделала и на дежурство ушла. Тимоха у деда после бани остался ночевать. А Коля вроде спать лег. Но, как оказалось, не уснул он. Плохо ему стало. Ночь уже была, час или два. Он стал звонить мне в клуб, это я так думаю. Но там такая музыка — грохот, шум. В зале телефона не слышно, аппарат ведь в кабинете заведующей стоит. А танцы у нас летом до утра, я домой часа в четыре пришла. Пришла — Коли нет. Я покричала во дворе: «Коля, Коля!» Решила — может, меня встречать пошел. Придет… Прилегла на минутку и уснула. А утром стук в окно разбудил. Девчонка соседская прибежала, восьми лет. Она еще ничего сказать не успела, только стукнула в окно. А я уже все поняла. И кричит: «Тетя Поля, ваш дядя Коля у Рябовых забора мертвый лежит!» Так и сказала. Корову в стадо выгоняла и увидела.

Я как-то сразу все поняла — что он шел-то ко мне, но другой дорогой. Вернее, это я пошла другой дорогой, потому что девочку пьяную домой отводила. У нас, знаете, девчонки, бывает, на танцах хуже парней напиваются… Я после этого стука в окно словно одеревенела вся, словно замерзла. Делала что-то, но ничего не соображала. Плакать не могла. Качалась на стуле, качалась…

Полина рассказывала, не видя собеседника. Она вся ушла туда, в свое горе.

Добров молчал, но ему казалось, он кожей чувствует, как ей было больно тогда, в то летнее утро. Она промокнула лицо полотенцем, которое держала в руках.