Никто за нами не гнался – да и попробуй, даже если ты особо крутой деревенский милиционер, вычисли нашу машину! Будем считать, что оторвались. Конечно, мой позорный демарш в церкви не мог остаться незамеченным. Но как это всё объяснят местные жители, сопоставят ли факты, заявят ли куда-то – лучше не думать. Голова могла лопнуть. Что толку – думай, не думай. Лучше спрятаться понадёжнее. Россия, будем надеяться, всё-таки большая.

Выздоравливала я медленно – подкосило вольную птицу сидение на цепи и беготня по полям и лесам с голым задом. Даже летать не хотелось, хотя сворачивай с дороги в любую сторону и летай до упаду! Но Глеб советовал не рисковать. А я и не рвалась.

Снег быстро растаял, весна оказалась дружная и сухая. Мы ехали по шоссе, я глазела направо и налево. Эх, а по бокам-то всё косточки русские! Сколько крестов, памятников и тревожно-ярких пластмассовых венков! Сколько народу набилось на дорогах – кто они, эти люди, как погибли, почему так случилось? Страшно подумать. Я отводила от них взгляд. Но к одному кресту пришлось нам с Глебом подскочить. Горел он, капая пластиковыми цветами венка в шустрое пламя. Мы его потушили, разбросали сухую траву вокруг, как смогли крест поправили, поехали дальше.

Но пожары продолжались. Полыхало вдоль дороги и вдали, и леса, и луговины. Русские жгли Россию. И сделать с этим ничего было нельзя. Весёлый быстрый огонь охотно разбегался по прошлогодней траве, подсушенной весенним солнцем до состояния пороха, набирал силу. И когда он подбирался к сухим бурьянам, что моментально заполоняют всё, пришедшее в запустение, стену огня было уже не остановить. Мы попробовали – подбежали туда, где гудела и полыхала какая-то одиноко стоящая постройка. Но куда там, разве сунешься? А пламя, охватив деревянное строение, помчалось дальше. Откуда-то взявшийся ветер подбодрил его, оно разрослось и двинулось вперёд – к ещё более пышным бурьянным зарослям.

Мы доезжали до дорожных постов, сообщали – про сожжённые деревни, про дачи, которые полыхали. Знаем, говорили милиционеры. За всеми не уследишь – а людям нравится. Кинул спичку – и смотришь, как бежит с треском огонёк. Сгоревшие деревни – это в основном дома московских дачников. Они пока пустые. Были. Вот владельцы удивятся, когда приедут. А в одной деревне даже конюшня сгорела – со всей амуницией и единственной лошадью. Глеб, слушая об этом, напрягся, сморщился, коротко и зло выругался. А когда мы поехали дальше, вспоминал Бекешу и говорил, что обязательно, обязательно его выкупит. Верный.

Едкий дым преследовал нас теперь постоянно. То там горело, то тут. Жутко было смотреть, как от деревень оставались только печки – торчали их трубы посреди чёрного пожарища. Как будто фашисты прошли. Неужели людям жечь траву до такой степени нравилось, что они не принимали в расчёт последствия своих действий?

И с этим народом я собиралась жить…


Однако, когда пришло время сворачивать с шоссе, ситуация немного изменилась. То ли людей в этих лесных краях жило меньше, то ли лень им было траву поджигать, то ли некогда, но и воздух стал почище, не таким дымным, и ощущение, что мы по прифронтовой территории едем, пропало.

Ещё глуше нам хотелось забраться, ещё. И мы катались по просёлочным дорогам. Хотя это громко сказать – катались. Время для переезда мы выбрали не самое удачное – на дорогах была такая грязюка, что застревали мы неоднократно. Однажды нас даже трактором тащили. Вытащили.

Да дело было не только в дорогах. Наверное, из-за этой самой весенней неустроенности и грязи все населённые пункты мне казались какими-то убогими. Хотелось сказочную деревеньку с избушками – посреди леса всю такую, да по-над речкою, да чтобы девушки с коромыслами и парни с балалайками. Шучу. Чтобы поменьше народу и далеко в глуши. А лучше, чтобы вообще никого. Что мы там будем делать, нас пока не волновало. Главное – найти.

Вечер очередного дня застал нас в деревне Мездряково, и мы с Глебом попросились переночевать в один дом – выбрали какой посимпатичнее. Нас пустили, даже разрешили закатить машину за ворота. Хоть и сказали, что чужих тут не бывает. И поинтересовались – а мы-то что ищем?

Мы сказали правду: что жить тут где-нибудь собираемся. Вся семья – муж с женой, старушка и невзрослые дети удивились. Все отсюда, а мы сюда. Но это была правдашная правда, так что чего не поверить-то? Мы узнали, что ещё дальше в лес, уже, правда, без дороги, которая, возможно, просохнет только к концу мая – так, что и машина сможет пройти, есть ещё деревни – Куноловлево и Рыси. Вот там-то такая глухомань, что неизвестно, живы тамошние бабки или нет. Во всяком случае, месяц назад в автолавку, которая приезжает в Мездряково, какие-то приходили.

Вот мы и решили, что как раз таки и посмотрим. Машину оставим тут, раз хозяева не возражают, и сходим.


А идти пришлось далеко. По дороге оказалось километров пятнадцать – сообщил мой навигатор. Он ловил сигналы спутников, ему по фигу было всё остальное. А вот мобильная связь тут ку-ку, накрылась. Но это не беда – я смогу летать в такие места, где телефон берёт, и звонить.

Потому что всё остальное было замечательным. Бесконечный мрачный лес, в основном хвойный, переходящий в бодрые перелески, луга, вершины, река, обозначенная на карте скорее всего как Елень – и на её высоком берегу деревня. Первая деревня, которую мы увидели лишь издали и прошли, поскольку она совсем не отвечала моим требованиям: лес-лес-лес, бац, домишки, и опять лес, никакого простора, не налетаешься, не была обозначена на карте. Да и вторая, до которой мы ещё часа два пилили, тоже не значилась – слишком они, наверное, маленькие и среди лесов затерянные. Вообще пустые места оказались вместо них – подвёл и спутник, и бумажная карта. Но они были не виноваты – просто, видимо, никто серьёзно не интересовался этими районами. А может, всё специально сглючило – чтобы сюда никто не лез. Так что понять, куда мы пришли – в Куноловлево или в Рыси, сразу не удалось.

До тех пор, пока мы не обнаружили местную жительницу.

Бабка невероятно «гэкала», комедийно «якала» – говорила «нясуть» и «будеть», но понять её было можно. «Нясуть» – это из «Откуда же вас черти несут?», а «будеть» – из информации о количестве километров, сколько их от Куноловлева досюда, то есть до Людотина, будет. Вот оно что, Людотино, а где же Рыси? Мы их, оказывается, умудрились пройтить… Да там и не живёт никто.

В Людотине было замечательно. И бабка хорошая. И собака её – маленькая, но шустрая и явно смышлёная.

Домов в деревне оказалось больше десятка, но жили лишь в трёх: две старухи в одном, другая в другом и дед в третьем. Всех их ждали только на том свете, разве что у одной – той, что жила одна, где-то в районе имелись какие-то родственники. Которые изредка, но в эту глухомань заглядывали.

И дом я сразу выбрала – как нарочно для нас построенный: на окраине, над обрывом, под которым река. А впереди, за рекой – широкий простор луга и бескрайнего леса. Здесь можно летать, хоть облетаться!

Правда, дом был ветховат. Его бросили той зимой, когда уехала хозяйка. Насовсем уехала бабка, вроде как в центр цивилизации, в село Пронь. Там как раз и местный сельсовет.

Купим! Можно выбрать и какой другой пустой домишко, задаром, но подходил именно этот, а потому поедем в Пронь, найдём бабку и купим. Оформим его на моё имя, я ещё тут и пропишусь. А может, и родителей своих к себе заберу. А может…

Планы у меня были грандиозными.

Пока я стояла и смотрела на свой аэродром, Глеб проложил сквозь заросли мощного сухого чернобыльника дорогу к крыльцу, оторвал от двери доски и вошёл внутрь. Я прошла за ним. А бабка Маша – тот самый наш гид – за мной.

О, как я ненавидела убираться – но холодный нежилой дом требовал уборки. И хоть следов разрушения видно ещё не было, все вещи стояли аккуратно и на своих местах, сюда поналетела какая-то кружевная пыль, труха, как будто жуки-древоточцы ею друг в друга специально кидались – бузили как хотели, чувствуя себя хозяевами.

Хотя, какие вещи – стол с лавками и табуреткой, какие-то чаны – тазы-вёдра, рукомойник, неумело крашенный буфет, в комнате старючий-дремучий диван, этажерка, занавеска, за ней кровать с матрацем, шкаф. Пустой. Всё.

И холодно, эх, что ж так холодно-то? Ведь через пару дней май…

Глеб смотрел на это богатство, нахмурившись. Ещё бы ему не хмуриться – а что со всем этим делать-то?

И на что мы рассчитывали, когда сюда припёрлись? Я заглянула Глебу в лицо. Закашлялась от растерянности. На улицу хотелось, там тепло, солнце припекает совсем по-летнему.

Вышли.

А не бросит меня тут Глеб, не повернёт обратно, в свои Ключи к матери и бабке, доживать до армии? Ну и пусть бросает – всё равно, деваться мне некуда. В Москве мне не полетать, а у родителей и не полетать, и денег не заработать. Так что остаюсь.

– Печку надо натопить – и будет тепло, – сказал Глеб, взяв меня за руки. У него не такие ладони холодные были. А у меня, наверно, заледенели от испуга. И почему я ему не доверяю? Это у меня неизлечимое. Надо доверять человеку, который такие вещи говорит. А то он бросит, если доверять не буду. Так, опять…

А говорит он вот что:

– Мне кажется, дом нормальный. Я знаю, что нужно делать, не переживай. Всё налажу. Будешь мне помогать?

Конечно, буду!

Тем более что бабка Маша тоже предложила свою помощь. Мы отправились к ней домой, где познакомились с очень старой бабкой Верой Ивановной, выпили чаю. Глеб попросил у них топор, лопату и моющих средств в долг. Определив, где тут колодец, из которого можно брать воду для питья и мытья, мы вернулись в наш будущий дом.

Бабки пришли к нам где-то через полчаса.

А мы с Глебом принялись за уборку. Что мы делали? Если честно, я только распахнула окна, вытерла тряпкой стол, лавки с табуреткой – и уселась. Устала. Правда. Глеб оживлённо возился с печкой, проверял, можно её топить или нет, лазил на чердак, куда я за ним забралась, а также на крышу – трубу проверить. Я туда тоже потянулась, но что-то вместо этого захотела полежать. И устроилась в кухне на лавке. Как-то было мне очень слабенько. И снова заныла простреленная рука. Товарищ, товарищ, болят мои раны…