К тому же – Глеб. Почему я решила, что он согласится стать продюсером? Да и что он станет делать (если не захочет идти в продюсеры) в толпе, которая будет окружать меня? В компании бездельников, тусовщиков и тех, кто лезет вверх, подпихивая себя в задницу шилом желания карьеры и успешности? Ну, на худой конец, прикинув палец к носу и разобравшись, что к чему, станет таким же, как они. И появится ещё один охотник за московским счастьем, ещё один беспринципный парнишка со стальными глазами и железной хваткой. Может, более удачливый – ведь ему я, диво-дивное, чудо-чудное, буду помогать.

Эх, чёрт побери, а всё-таки хотелось славы! Что – земля? И на что она мне, деревня – деревянное поле? Всю жизнь горбатиться каком кверху. Совершенно без толку – так в неё, в эту самую землю, и уйдёшь. И никто не вспомнит. А слава – она и в Африке слава! Хоть чуть-чуть куснуть от этого завлекательного пирога… Ведь в комплекте со славой идут обычно всякие блага.

А хоть бы и без особых благ! Ведь мне, как любой простой женщине, хоть раз сравнивавшей себя с обложечными красотками, приходил в голову вопрос: «А чем я хуже?» Видишь, например, какую-нибудь певицу в клубе, где она поёт концерт. И диву даёшься: ведь чувырла-чувырлой. Не то что на рекламном изображении. Что называется: найди десять отличий. Обычная бабень, с морщинами вокруг поющего рта, потными подмышками и такой же толстой, как у тебя, задницей. И только глянцевые фото волшебным образом всё меняют. Так что уж наверняка и меня в такой глянец закатают – только дорваться! Это так льстит самолюбию, причисляя к лику самых успешных, а потому типа лучших людей нашего времени.

Так что хочется, хочется – увидеть свои фотографии на обложках журналов! Ух, какую мне красоту наведут, ох, сколько возможностей у моего тела-трансформера можно обнаружить! Чтобы меня заснять, фотографы смертным боем друг с другом биться будут, записываться в очередь на полгода вперёд.

Так что вот – всё это я и людям покажу, и себе оставлю.

Будет, что в старости вспомнить. Или оборотни не стареют? Хорошо бы. А то что ж: пройдёт время, и я буду по-прежнему летать – но уже старая, беззубая и седая Баба-Яга? Не может такого быть! Баба-Яга если и летает, то в ступе, в крайнем случае на метле. Или от пинка, отвешенного ей добрым Иваном-царевичем. А крылатые девушки, как и прочие мифические персонажи, не стареют! Они в одном облике законсервирываются! Да!

Никак, никак в нашем обществе нельзя без пиара. Даже монахи, которые, казалось бы, ушли от мира и его проблем, и те так или иначе пропиарены. Я имею в виду ставших известными – и в их среде, и в общечеловеческой. Прославившиеся в общественной деятельности и в деятельности чудотворной. А что это за чудо, если оно не известно широким массам? То не чудо, что находится в личном пользовании.

Вот! Ключевое слово! Чудо в личном пользовании. Для кого я хочу счастья? Для себя. А людям – фигушки. СЧАСТЛИВЕЕ от созерцания меня на арене цирка они не станут.

В общем, так – а ведь не хочу я становиться очередным зрелищем – позорищем. Мне важнее быть счастливой, чем успешной. Пафос, какой пафос! Но, к сожалению (не знаю почему, но к сожалению) это правда.

Да, подумав так, я сразу успокоилась. А то прямо загорелась, заволновалась. Теперь отлегло, честное слово…

Точно. Пусть новых «звёзд» создаёт масс-медиа. Сколько денег люди освоят, выводя этих персонажей на просторы культурного рынка, сколько народу обогатится на выпуске новой зрелищной продукции! Вот и хорошо. Пусть работают. А то я им в руки бесплатно упаду, без приложения ими сил, напряга их креативных мозгов. Обойдутся.

Но если приспичит что-то в жизни поменять, то я всегда смогу это сделать. Мною могут заинтересоваться врачи, учёные. Только я им тоже не дамся: первая же утечка информации – и сольют они меня всё тем же телевизионщикам и репортёрам. Так что есть другая альтернатива. Органы нашей безопасности. Ведь возможности у меня самые что ни на есть шпионские. Говорю же – трансформер. Была птица – стала женщина. Так что смогу спокойно к ним устроиться. Я смышлёная. Наверняка генералом стану – в своём собственном отделе гусар летучих. Сколько пользы я смогу принести родной стране! А что? Я человек очень преданный – не специально, само собой так получается. Таких и надо брать на службу государству. Мне приятно быть верной. И исполнительной. Когда служишь чему-то большому, типа родины, жизнь приобретает осмысленность. Имею в виду, когда на самом деле служишь, а не крутишься, стараясь и видимость рьяности сохранить, и не позабыть свои интересы. Вот куда мне надо было идти – в органы. И чего я раньше не догадалась?

Так что оттрубит Глебка в армии – и мы с ним завербуемся. Вот и у него появится достойная работа. Я продемонстрирую ребятам из госбезопасности свои способности, они сто пудов выпадут в осадок и поймут, как хорошо я смогу им пригодиться. А вот тут-то я и поставлю условие: что отдаюсь им в руки только в комплекте с мужем. Не могу с Глебом расстаться, даже в дальнейших гипотетических планах. В том, что Глеб станет моим мужем, я совершенно не сомневаюсь. И это тоже приятно. Обычно ж я во всём сомневаюсь. А тут – нет. И даже сглазить не боюсь.

Оборотень на службе родине – стильно. Так что это тоже хороший вариант моей возможной карьеры. Государство должно быть безопасным. И я ему в этом смогу помочь. Нет, скорее тут нужен другой слоган. Помоги Родине стать безопаснее. Нет… Безопасность Родины – это моя работа. Так тоже правда.

Мои мысли, взбудораженные возможной перспективой мировой славы и грандиозного успеха, постепенно осаживались, как хлопнутое по макушке подошедшее тесто. Да, я хотела только одного – счастливой свободы. Которой на самом деле сейчас серьёзно угрожали. Почему раньше я не осознавала всей степени опасности? Почему меня какая-то дурь разобрала? С чего я вместо того, чтобы спасаться, умные размышления про грехи завела, о шоу-бизнесе размечталась? Говорю – вечно у меня всё не в кассу и не вовремя. Ругай себя, не ругай – правда остаётся правдой… Это всё от безалаберности.

Никто не должен знать о том, что я есть. Потому что всё это будет использовано против меня. В какой бы зверинец или шоу-балет меня ни продали. Там я стану только средством наживы. И мои интересы никаким образом учитываться не будут. Конечно – кто учитывал интересы благородного Овода, проданного в цирк на посмешище дебилам? Кто жалел Гуимплена, кто озадачивался проблемами всё того же Ихтиандра? Все эти мои братья-монстры не получали от людей особого тепла и участия. А потому и я, если попаду на рынок как чей-то товар, а не собственный независимый бренд, поимею жизнь рабскую. Хрен-наны.

Да, это хорошо, что я при этих мужиках не проговорилась. И не стану. Но мне нужно как-то прорваться на улицу. Только оттуда, я думаю, можно попытаться сбежать.

Это да. Но даже на улице они наверняка предпримут всё для того, чтобы я… не улетела. Точно! А о том, что я могу просто уйти, они не догадываются. Так что первая задача – оказаться на улице. Хоть на чуть-чуть. Жалко, что я без очков так плохо вижу. Но буду стараться. Разведка – мой компас земной!

Я посидела-посидела, и постепенно начала разыгрываться: ловила ртом воздух, шаталась на табуретке, как пьяная, закатывала глаза. Старалась только не удариться об пол и не превратиться в человека – тогда вообще капец.

На меня не обращали внимания. Или они спят, или у них нет никаких тут камер слежения – что скорее всего. Вернее, и то правда, и другое. Ночь ведь наверняка.

Я спрыгнула на пол, походила неверными шагами, всё так же якобы из последних сил переставляя лапы. И медленно отекла вниз. Распласталась, как умирающий лебедь. Закрыла глаза. Лежать было неудобно. Но я старалась.

Решив хоть как-то себя занять, принялась считать. Секунды отсчитывать. Которые складывались в минуты. Никто не приходил. Шея у меня занемела. Вот заразы. Значит, точно, спят. Тогда надо и мне. Продолжим концерт завтра.

Я поднялась – всё так же неуклюже и как будто на последнем издыхании (вдруг всё-таки где-то моё поведение фиксируется), кое-как взмахнула крыльями, взгромоздилась на свой насест. Пошаталась-покривлялась, сложила крылышки поудобнее. И задремала.


Проснулась от топота. Вспомнила о своём ужасном состоянии. И в руки первого же мужика упало обессиленное животное. Он аж крякнул, подхватывая безжизненную тушку. Вдвоём с напарником они пытались усадить меня на табуретку. Но я вытекала из их рук, как холодец, закатывала глаза и, открыв рот, дышала с хрипом и свистом.

– Ты смотри, она ж не клевала ничего, – заволновался один. – И не пила.

– Да чем она будет клевать, баран! – усмехнулся другой. Но волнение передалось и ему. – Она хлеб не жрёт. А чего ж ей – может, мяса сырого? Щас принесу…

– Да погоди, какого мяса. Помирает, кажись. Воздуха, что ли, мало?

– Выпускать на улицу не будем – улетит, не поймаем ни в жисть!

– А сдохнет? Не жрёт ведь! Давай наверх отнесём, форточки все пооткроем, пусть дышит.

– Окно вышибет и улетит – зуб даю. Гарик нас уроет.

Мужики остановились в нерешительности. По их реакции и разговорам я поняла, что ночью они за мной не следили. Значит, никакой аппаратуры тут не было. Я тогда зря старалась. Ну ничего – я повторила этот номер сейчас. Бе-е-е – и, безвольной массой скользнув из их рук, раскрылетилась на полу лицом вниз. Они меня поднимали, а я растопыривалась и моталась из стороны в сторону, задевала крыльями им по физиономиям. Мужики отплёвывались, я взяла это на вооружение, и когда один из них попытался устроить меня у себя на плече, тут же принялась пускать слюни. Которые задорно и невинно потекли ему за воротник.

– Фу, чтоб тебя (пи-и-и-и-и), – не понравилось ему.

Передал меня другому. Тот, от греха подальше, сложил меня на пол. И подпрыгнул – осенило, видать.

– Маска! Кислородная маска! – с этими словами он бросился к двери, звякнул ключами, где-то там топотал, пока два его другана надо мной кудахтали.