Молодиться и пытаться косить под Глеба смысла не было. Сколько есть мне лет, столько и есть. Но раз никто не осуждает – так решила я, не считает нас аномальной парочкой, то всё хорошо. Может, конечно, это у всех встречных-поперечных добро – позитивное новогоднее настроение. Не знаю.


Мы сидели в единственном кафе, открытом сегодня, первого января. Народу прибывало, но в нашу нишу, где спрятался столик, никто не совался.

Я всё-таки выложила свой паспорт и в раскрытом виде подвинула к Глебу. Он долго смотрел в него. Молчал, хмурясь и о чём-то думая.

Радость медленно покидала меня. Стоградусный жар отступал. Ноги уже леденели. Голова тоже. Это самое влюблённое сердце ещё быстро-быстро и жарко долбилось. И неизвестно, что с ним случилось бы, если бы Глеб не заговорил.

– Скажи, ты станешь ждать меня из армии? Спасибо. Значит, тебе будет тридцать шесть…

– Тридцать семь уже. Потому что мне тридцать пять будет через два месяца.

– Да. А мне только двадцать. Но это ничего, что так мало! Ты не думай, я буду стараться. Я в армии в институт поступлю. Мне говорили, так можно. Заочно. Мне наша директор школы подарила аттестат о среднем образовании. Мы с мамкиным Лёхой на её доме крышу чинили. Аттестат настоящий. Вот, выучусь. Приду, буду работать. Не обязательно ведь солидный муж. Не соглашайся на другого, пожалуйста. Я хочу быть всегда с тобой. Давай скорее поженимся. Я это… волнуюсь, когда ты там где-то летаешь. И когда в Москве, и в командировке. А так я же буду муж, и ты ко мне отовсюду вернёшься. Скажи?

– Давай не будем об этом, Глеб… – да, вот что ответила я. Ужаснувшись своим словам. Не знаю, есть мозг у меня, нету. Но слово – не воробей. Не попугайчик.

Жизнь только начала возвращаться ко мне. Но от собственных слов я опять похолодела. Фантастика! Первый раз в жизни мне по – серьёзному предлагают жениться, да ещё такой славный человек, а я – отказываюсь! Совсем не потому отказываюсь, что я не хочу замуж. Замуж – чего раньше жаждала ежедневно, ежеминутно… И не потому, естественно, что я Глеба не люблю. Я любила его так же, как любила летать. Я без этого просто не могла теперь – без любви к Глебу и без полётов. Глеба я любила не из-за того, что он жениться захотел (хотя в моём тридцатичетырёхлетнем случае такое вполне понятно бы было: предлагают – лови свой последний момент!).

Не потому даже, что я боялась Глебу судьбу испортить. Вон у них в деревне сколько народу – его ровесников, уже переженилось. И поразвелось, всяко бывает. Жизнь, всё нормально.

И уж конечно, не потому, что мне, как настоящему оборотню, жителю двух миров, настоящему Божьему чуду было этого теперь совсем не надо! Надо, ещё как надо!

Ну вот ведь… Как глубока, черна и безмерна была моя тоска, как ужасны страдания от одиночества и безвыходности, негативны мысли о себе и о будущем, так светла и прекрасна была моя радость! У меня, видимо, ничего не бывает слегка, нормально, в меру – я сейчас была счастлива АБСОЛЮТНО. Ну и хорошо, наверное, что я не знаю ни в чём меры – тем шире и безграничнее моя радость от ощущения счастья.

Так чего ж я сейчас? Зачем пытаюсь это всё перебить?

Да мысль мне пришла. Новая. Обожгла даже. Вот какая мощная мысль.

– Не будем об этом говорить? Никогда? – переспросил Глеб. – Но почему? Всё-таки я тебе не…

– Нет! Ты мне нормально! Но… Глеб, ты же ведь понимаешь, что в этом случае жена у тебя будет – оборотень?

Я оглянулась – люди если мой вопль и слышали, то серьёзно к этой проблеме не отнеслись. Может, мы – ролевики?

– Ну, а у кого ж ещё? – пожал плечами Глеб. На его лице было выражение «само собой разумеется». – Или ты… кому-то ещё показывалась? Ну, что летаешь?

Я улыбнулась. Ревнивый. Надо же.

– Нет. Никому.

– Хорошо, – улыбнулся и Глеб. – Мне так нравится, что ты такая!

И мне нравилось, что ему нравится. Но то ли моё мученическое сознание не давало всему разрешиться по-простому, то ли во всём этом была какая-то своя правда.

– Ты какое-то время подумай, – сказала я. – А потом, если не передумаешь, предложи ещё раз, ладно? Если не предложишь, я всё и так пойму.

Если бы Глеб сказал: «Я буду каждый день предлагать!» – это было бы ужасно фальшиво. Но он не стал так говорить.


– Я тебя полюбил, когда ты была ещё не летучая. – Это Глеб заявил, когда мы уже сидели на ферме в его каморке и смотрели в открытую дверцу печки, где дружно горели дрова. – Ну, то есть, когда я ещё об этом не знал.

– А я тебя после.

– Я знаю.

– Да?

– Да.

– И когда?

– Когда мы в лист смотрелись, – ответил Глеб вполне серьёзно.

– В какой лист?

– В берёзовый.

В лист? Думал, в кофте розовой, а это пень берёзовый… А тут лист. Я помню зал, где Лист играл с листа… Нет, я ничего не понимала, что за лист. Вернее, тот вечер, когда у меня вдруг в голове перещёлкнуло и на Глеба замкнуло, я хорошо помню – все эпизоды и переливы моих мыслей и ощущений. Но лист-то тут при чём?

– Если посмотреться в лист-зеркальце под Казанскую, ну, вдвоём, то будет любовь, – объяснил Глеб. – А у меня ведь день рождения как раз на Казанскую.

Да, день рождения… Вечером перед этим мы птиц обсуждали магических. Я летала как безумная без очков. Вообще, кстати, да, был какой-то листик. Ой… Был. И Глеб на меня так как-то странно покосился.

– Ты хочешь сказать, что это народные приметы, магия какая-то? – удивилась я. Потому что, скажем так, осознание, что к Глебу я как-то не так отношусь, пришло ко мне – совершенно точно! – хоть и в этот вечер, но до всяких листиков.

– Ну… Народные приметы, да… – Глеб как-то прям растерялся. – Я думал, ты знаешь. Вот и посмотрелся специально. Я и то про это случайно вспомнил, когда ты дала лист этот замёрзший. Но сразу понял, что ты ко мне, наверное, тоже… хорошо относишься.

Мне стало как-то так по-доброму смешно. С одной стороны – детский сад, штаны на лямках. А с другой… Я не думала, что мужчины тоже во всякие приметы верят. Красивая, конечно, история. Кто бы рассказал, я бы обсмеяла. А сейчас фиг – это всё моя сказка! А я что, не народные приметы? В смысле ещё тот фольклорный персонаж. Поэтому у меня всё и должно так быть. С приметами и обрядами. А что – очень даже интересно.


В малюсеньком жилище было замечательно. И ёлка, и игрушки на ней, и «дождика» везде понавешано. А по окну протянута – ну да, она самая! – старинная такая штука «канитель»! Пушисто порезанная фольга на нитке. Порванная во многих местах, потемневшая, свалявшаяся и приплюснутая. Где её Глеб только взял? Тоже, я думаю, из бабкиных запасов, как и панталоны.

Мы рассматривали игрушки. Глеб про них рассказывал. «Канитель» правда ещё бабкиного детства оказалась. Как и Глебов любимый бумажно-ватный зайчик, беленький, старенький, с носиком, хороший такой.

Я испытывала то самое распирающее душу счастье, от которого – чуть меня ещё сильнее обрадуй! – и брызнут из глаз горячие слёзы восторга. Может, кем-то счастье по-другому ощущается, но у меня так. От этого восторга я задыхалась, обмирала и находилась на грани потери сознания – но при этом оставалась умиротворённой. И такой довольной, что, наверное, сияла как серебряный самовар.


Нет, я, это я хотела сказать, что от него невозможно оторваться! Что это я его уж-ж-асно люблю, что это мне так повезло. Но Глеб опередил меня. От других мужчин я слышала слова и поживописнее, фразы повитиеватее. Но такого, чтобы от этих простых слов, от в общем-то незамысловатых действий и обыкновенных, но яростно-восхищённых объятий так замыкало, так наполняло восторгом – такого не было никогда. Настолько подходящего мне – и так сильно почему-то полюбленного мною мужчины – у меня не было тоже. Может, я действительно стала частью природы – и поэтому всё так мощно, всё так по-другому ощущаю… Я чувствовала, что вот теперь-то точно являюсь сама собой, не притворяюсь, не стесняюсь и не выделываюсь. Это-то и было дивно, это и было сияющее счастье.

Нет, сначала Глеб почти ничего не говорил. Да и я тоже.

Но когда сказал, опередив меня, я почему-то подумала о гармонии. Посмотрела на серенькую зарю за окном. Обняла Глеба, подула ему в глаза, попросила, чтобы он поскорее и послаще уснул – до его подъёма оставалось просто чуточку времени.

Это было так удобно – спать обнявшись. Никогда и ни с кем это не получалось. Глеб, маленькое счастье, – спал тихо и спокойно. Молодой и здоровый, он не храпел, не метался и не пинался. Я смотрела на Глеба. Так красиво, наверно, спали только боги и герои. Хотя нет – ещё, видимо, настоящие мужчины.

И я окончательно приняла решение. Приняла – и уснула нежным радостным сном.


Пискнул мобильный телефон. Пробудился Глеб – тут же вскочила и я. Глебу нужно было идти к коровам, а после к лошадям. Их жизнедеятельность не прекращалась, уборка и кормёжка требовались, несмотря ни на какие человеческие выходные.

Его не хотелось отпускать, ну просто совсем никак не хотелось! Такое чудесное – и такое моё создание. И Глеб тоже не хотел уходить. Почему как любовь – так всегда мало или вообще нет времени?


…А летать? – оказавшись на улице и глянув в небо, подумала вдруг я. А умею ли я теперь летать? А вдруг за то, что у меня теперь есть любовь, это умение у меня отнимут?! Два счастья в одни руки – это слишком…

Паралич – это, наверное, как у меня сейчас. Ни дёрнуться, ни пошевелиться я не могла. И даже вспомнить, как это делается, не получалось. Только мысли – одни лишь мысли в моей голове проворачивались. Что дороже? Чем можно пожертвовать? Отказаться от полётов в пользу любви, любовь важнее? А если Глеб разлюбит меня, нелетучую?..

Сократить любовь Глеба, продолжать жить независимым летучим оборотнем? Но если я Глеба потеряю, то моё горе уже не сравнится со страданиями от одиночества. Мне не захочется ни летать, ни жить… Что мне небо без Глеба?

Был один способ проверить это.

Скованная смертельным ужасом, неловкая, неуклюжая, я взгромоздилась на загородку. Давно с такой охотой я не падала лицом вниз, на утоптанную дорогу.