А леса здесь много. Но много и открытых пространств. Летишь, летишь – и бац! Поле. Машина обязательно едет. Назад.

Так я играла в прятки до сумерек. Нагнетала и сжигала адреналин.

Сумерки. Сколько манящего и пугающего таят они, как обманывают, посылая вдруг откуда-то далёкие голоса, которые, кажется, непременно сообщат что-то значимое. Как заставляют вглядываться в сгущающуюся мглу, убеждая принимать одно за другое, а то и вовсе видеть нечто несуществующее…

Я летела над совершенно тёмным уже лесом. В серо-синем небе зажигались первые звёзды. Чёрные тучи, утопившие солнце, столпились на западном краю горизонта. Это из-за них так рано опустились сумерки, которые нагнали тревоги в моё счастливое сердце. Что-то где-то случилось? – думалось мне. С кем? С родителями? Надо им позвонить. Ах да, телефон на ферме не берёт – ну да я буду брать его с собой в небо, подключу bluetooth, буду вешать на ухо hands free-гарнитуру – и порядок.

С Глебом что-то? Тоже телефон пригодится – с неба ему буду звонить. Но сейчас скорее – туда! На ферму.

Ничего на этой ферме страшного не оказалось – правда, хорошо, что я догадалась на подлёте сбавить скорость, а потому, увидев дядю Колю, тут же развернулась, села на кривую берёзу и дождалась, пока он уйдёт. Эх, опять он остался неоподароченным. Но ничего, одарю – тайна важнее.

Глеб появился у загородки, я вылетела. Ба-бах. И вот я снова трансформировалась в женщину.

Оделась, прибежала к Глебу в каморку. Попросила съездить на дорогу, позвонить. Он вывел Бека, накинул уздечку, бросил ему на спину телогрейку вместо седла – так быстрее, сказал. Взгромоздился на своего коня, втянул меня, и мы поехали. Конь ужасно подскакивал, как будто издевался, я билась костями задницы о его кости – никакая телогрейка не помогала. И стряслась бы Бекеше под ноги, это точно, но Глеб очень крепко держал меня одной рукой за талию. Я молчала и терпела. Даже ничего не говорила – потому что наверняка бы получилось: па-а-а – ч-и-и-и-м-у-у-у та-а-а-к не-е-е-у-у-у-д-о-о-о-б-на-а-а? Но тут Бек прибавил скорости – и стало гораздо легче. Я только старательно сжимала ногами его бока. Но смогла несколько раз обернуться к Глебу и улыбнуться.

По дороге к шоссе шли какие-то ребята. Они замахали Глебу, закричали. Обернувшись, он крикнул им в ответ.

Мы промчались ещё метров сто, я посмотрела на экран телефона – приём был, и весьма устойчивый.

Я позвонила. С родителями оказалось всё нормально. Да и тревога пропала. Была и нету. Мягкая сине-чёрная темнота накрыла нас. Только на шоссе были видны редкие огни проезжающих машин, красный кружок фонаря на какой-то вышке. Да далёкие окна Ключей.

Можно было двигаться обратно. Но мы почему-то медлили. Сошли только с шоссе и стояли теперь на дороге, ведущей к деревне. Бекеша отыскал какую-то вкусную траву и грыз её так, что даже у меня слюнки побежали от желания тоже откусывать траву от земли и с упоением её хрумкать.

Но упасть на четыре конечности и на глазах у тинейджера превратиться в лошадь я не решилась, а потому просто села на обочину. И стала глядеть в скопление весело подмигивающих звёзд.

Глеб сел рядом, в сантиметрах двадцати от меня. Я не смотрела на него, но чувствовала – а потому тут же вспомнила, всем телом и какой-то своей иной, неразумной частью, как всегда чувствовала его тогда, когда жила у него. Я просыпалась ночью – от боли или просто от общей тревожности, ещё не понимая, что происходит, ощущала, что Глеб здесь, спит на своей раскладушке, что он, если надо, все проблемы на хрен разгонит, что всё хорошо и не страшно. И мне становилось настолько спокойно и счастливо, что я тут же засыпала, довольная. Он об этом, я надеюсь, не догадывался.

Так было и сейчас. Глеб всего лишь просто сидел, не касаясь меня – а мне казалось, что я спряталась к нему в карман, и потому все катаклизмы пройдут мимо. И мне всегда будет хорошо и спокойно. От Глебки пахло спортивным магазином – это костюмом. Дымом – я помню, Глеб жёг мусор у фермы. И свежей кожей. Не потной, не набузованной жидкостью после бритья и прочим парфюмом. Просто свежей мужской молодостью. Замечательно так пахло.

Я знала, как это называется – сексуальная неудовлетворённость, когда взрослая женщина пускается в фантазии, где присутствует вот такой ребёнок. Держи себя в руках, педофилка!

Значит, всё-таки мне нужны мужчины, значит, мне нужно ощущать рядом с собой кого-то брутально-мужественного. Решено – вернусь в Москву и плотно этим займусь. Открою в электронной почте письма от женихов, что рекомендовала мне прочитать Настя. Конечно, не очень хочется – но надо, надо…

Стыдно в этом признаться, но при всех своих презрительных высказываниях в адрес мужчин, при том, что я их часто обсмеиваю и с удовольствием в каком-нибудь споре сажаю в лужу, где им глупо, неуютно, а потому злобно по отношению ко мне – так вот при всём этом я их очень люблю. Не говоря о том, что я обожаю, когда они проявляют в своих поступках то славное качество, которое называется мужественным благородством; я люблю игру их ума, ход мыслей, который у меня идёт обычно в другую сторону, по женскому варианту, люблю удивляться и восхищаться странной мужской логике, с огромным интересом слежу за их поведением – за поведением достойных мужчин, разумеется. Что вытворяют мелкие, мерзкие, слабые, подлые, хитрые, самовлюблённые, пустоголовые или с неустойчивой психикой мужичонки – стараюсь не замечать. Но которые умные, сильные и великодушные – ой… Замечаю и тащусь. А любоваться! Сколько я могу любоваться красавцами! Не выношу культуристов с толстыми ляжками, из-за которых у них походка в раскорячку, с бычьими шеями и перекачанными руками – которых можно только в повозку впрягать и ездить на них кирпичи продавать. А которые «в меру», которые не упиваются собственным совершенством, не выставляют напоказ свою красоту и не поигрывают мышцами, ненавязчиво пытаясь привлечь к себе внимание, – у меня прямо сердце заходится от одного только созерцания их. Обожаю, когда у человека мощный переход от шеи к плечу и сильной руке – это меня наводит на мысль, что именно в этом заключено всё величие мира. Рука, она ведь и есть рука, главное продолжение мозга. Прыгает в экране телевизора весёлый Джеки Чан, даже не раздевшись, а так, в маечке – я некоторые его ракурсы по много раз перекручиваю и пересматриваю: ну до чего ж красив! Ведь он своими мышцами не специально оброс, тягая железо, а потому что они все у него участвуют в процессе – поди так кто ещё поскачи с подвыподвертом! Ой, да сколько их в кино и журналах – воплощения функциональной мужественности… И я всё смотрю, смотрю, восхищаюсь. Да иногда и в реале попадаются восхитительные – я ими тоже исподтишка любуюсь. Женщин красивых я, кстати, тоже обожаю рассматривать, но с прикладным интересом: какое у них там лицо и тело, во что одето, как накрашено, на кого из красавиц можно равняться, какую они демонстрируют тенденцию. Если сравнить по времени, кого я больше созерцаю, то женщины, кстати, выиграют – их в журналах больше, интересующие меня наряды они демонстрируют чаще. А глянцевые ребята-манекенщики мне не нравятся почти никогда, я даже на их телах взгляд не задерживаю – если лица к этим телам приставлены глупые. А так почему-то чаще всего происходит. У артистов процент подобного несочетания почти равен нулю. Следят за ними. Это хорошо… Да, лица. Какие же они у мужиков бывают прекрасные! Глаза – это самое зеркало души, взгляд – выражение характера. Опять если взять тех же артистов – могу по сто раз эпизод фильма прокручивать, когда одним только взглядом (да, только взглядом, но каким!) пресекает суетливую борзость своего нахального обидчика прекрасный русский Арап Петра Великого, которого тот собирался женить. Вот это взгляд, вот это мужчина!

В общем, вот такая я озабоченная маньячка, обожаю «квадратики» на мужских гладких торсах, захожусь в восторге от сильных плеч и рук в функциональных мышцах, достраиваю парню благородный сильный характер, если вижу его спокойно-мужественное лицо. Так и провожу время. Хочу того, чего получить не могу. Да ничего я и не хочу – просто так смотрю, и всё…

К счастью, мне не дали расстроиться и начать переживать по этому поводу – ребята, которых мы обогнали, наконец-то подошли. И прервали мои раздумья по поводу безответной любви к красивым мужчинам.

Они направлялись на дискотеку в соседнее село. И позвали нас с Глебом.

– Клёвый у тебя костюмчик! – заценил один из них, дёрнув замком новой Глебовой куртки. – Ну ты ваще, Глеб, модный!

– Девушка подарила? – поинтересовался второй.

– Твоя девушка? Познакомь, Глеб! – гаркнул третий, изрядно поддатый. Первые двое, кстати, ничего, держались. А этот что-то расквасился и не мог стоять ровно, всё выписывал ногами восьмёрки. Даже Бекеша от него презрительно шарахнулся.

Ну надо же – в темноте, а заметили вещь. Тоже мне – деревня. Получше некоторых разбираются. Мне стало очень гордо.

Стесняясь, Глеб нас познакомил. Ребята ещё более активно звали нас с собой. Но какой клуб! Это в темноте я им «девушка», а так, даже в призрачном свете дискотеки – они столько не выпьют, чтобы признать меня адекватной девушкой Глеба, и потому тут же его засмеют. Лучше сохранить дымку таинственности – Глеб крутой, Глеб с девушкой, это все видели. А то, что в темноте и особо не разглядели – это уже никого не волнует. Девушка есть. Глеб не хуже других.

В подтверждение того, что не хочу на дискотеку, я схватила Бека за повод и крикнула ребятам: «Пока!» Глеб двинулся за мной. Так мы и шли к нашей ферме. Разговаривали. Кривые Глебовы «з» и «с», деревенское комическое «х» вместо «г» продолжали меня раздражать, но уже как-то по-другому, по-домашнему. Как будто это был мой глупый родственник, давно привычный со своим коверканьем нормальной речи, а потому милый и заслуживающий того, чтобы ему со временем наняли логопеда. А пока простили этот маленький дефектик.