Леопольд Захер-Мазох - Женщина-сирена

Это было в берлинской консерватории. Я слушал лекцию по истории музыки, которую читал профессор Куллак. Он рассказывал о знаменитых пианистах, и в их числе назвал Теодора Дэлера. Куллак очень тепло говорил о нем, как о виртуозе и композиторе, о его прелестных салонных пьесах и знаменитых двенадцати этюдах и закончил свою речь таким замечанием:

— Он исчез так же внезапно, как и появился; никто не знает, что сталось с ним.

При этих словах я чуть было не воскликнул: «Я знаю!»

Но я сдержался, и словно боясь, что в эту минуту одного взгляда на мои губы будет достаточно, чтобы прочесть мою драгоценную тайну, робко замер в своем углу.

Как узнал я о последнем периоде жизни этого удивительного человека, оригинала и фантазера, и о его романтическом конце?

Однажды я наткнулся на объявление — родовитая итальянская семья приглашала немца воспитателя. Я сносно говорил по-итальянски и всей душой стремился в тот край, где растут мирты и лавры и сквозь темно-зеленую листву сверкают золотистые апельсины. Я поспешил воспользоваться подвернувшимся случаем и вскоре очутился под синим небом Рафаэля и Россини.

Здесь на восхитительных берегах озера Камо узнал я историю немецкого музыканта, превратившуюся у местных поселян в, своего рода, миф.

Лето было на исходе, когда один путник, немец, пробирался по восхитительным долинам Тироля на юг. Он передвигался не в железнодорожном купе и не на почтовых лошадях, а пешком, по тогдашнему обычаю жрецов искусства, — с ранцем за спиной, с палкой в руке и в широкополой шляпе.

Вот и побережье. В страстном стремлении в страну Виргилия путник переправился через озеро Гарда в Дезенцано, а оттуда — по великолепной дороге, обсаженной серебристыми тополями, в Верону, к римскому амфитеатру и к могиле Ромео и Джульеты, и дальше, вдоль швейцарской границы, в дивные местности, природа которых соединяет в себе мрачный романтизм севера с волшебной роскошью мягкого, красочного юга.

На берегу озеро Камо путник остановился, очарованный, завороженный магической красотой итальянской природы. Налюбовавшись досыта восхитительным пейзажем с высоты холма, на котором он улегся под тенью высоких кипарисов, он спустился по ближайшему склону в долину и вошел в остерию. Хозяин ее, Джузеппе Скальца, принял его, правда, без тех глубоких поклонов, с которыми он обыкновенно встречал англичан, прибывающих в экипажах, на лошадях и с десятком чемоданов, но очень любезно и приветливо.

Сидя на увитой виноградом веранде, путник наслаждался терпким и обжигающим местным вином и форелями, обводя взглядом озеро и его окрестности.

У ног его пестрели пламенными гроздьями роскошные виноградники, а за ними простиралась, синим, затканным золотом ковром чуть колеблющаяся водная гладь. За цветущими зелеными берегами начиналась холмистая местность, всюду блестели крыши домов, виллы, мраморные дворцы, сверкая ослепительной белизной сквозь темную чащу кипарисовых рощ и каштановых лесов, тутовых и лавровых деревьев, — а над всей дивной картиной высился чистый, синий купол неба и, словно расплавленное золото, лились оттуда потоки горячего солнечного света.

Едва устроившись в просторной комнате, которую отвел ему хозяин гостиницы, чужеземец отправился осматривать окрестности пешком, вооружившись только своей узловатой палкой.

И каждый раз, когда он проходил мимо какой-нибудь виллы и видел мелькающие из-за темной листвы белые колонны ему вспоминалась римская элегия Гете, и он, наивный и увлекающийся, как всякий истинный художник, невольно ждал необычайного приключения.

Казалось, счастье благоприятствует ему. На четвертый день своего пребывания он забрел в незнакомую местность, где еще не разу не был, и вдруг увидел пред собой дачу, от которой на него повеяло чем-то родным.

Это здание не был ни дворцом, ни итальянской виллой, — оно было чисто немецкое, и даже окружавший его сад заставил путника мысленно перенестись на покинутую родину. Цветы, которые цвели здесь, приветствовали его, казалось, на родном языке, кругом росли фруктовые деревья его родной страны, а среди берез и елей он заметил даже великолепный дуб.

Точно завороженный, он вошел в незапертую калитку и пошел вперед, прямо к павильону с цветными стеклами. Здесь тоже не было никого, дверь оказалась открытой и, к изумлению своему, он увидел среди простой комнаты рояль.

Тогда, ни о чем больше не задумываясь, потеряв всякую власть над собой, он вошел, сел за открытый рояль и, попробовав его тон, начал фантазировать.

Весь поглощенный музыкой, ожившими под его пальцами образами и картинами, он не слышал ни шагов по ступеням павильона, ни шелеста женского платья и не видел фигуры девушки, тихо остановившейся за его спиной и прислушивавшейся. Но когда замер последний аккорд, нежный и мелодичный голос сказал:

— Прекрасно, сударь, — видно сразу, что вы артист.

Он обернулся и встал, смущенный ее неожиданным появлением. Перед ним стояла белокурая девушка лет шестнадцати, не больше, и с наивным удивлением, улыбаясь, смотрела на него.

— Простите, фрейлин, что я вошел без приглашения, — заговорил он по-немецки, — но все, что я здесь увидел, так напомнило мне родину…

Он нисколько не удивился, когда девушка ответила по-немецки:

— Не извиняйтесь, артист всегда желанный гость, и особенно, если он соотечественник. Этот дом принадлежит моему отцу, советнику В., меня зовут Цецилией. Кого я имею удовольствие видеть?

— Я Теодор Дэлер, едва ли вам знакомо мое имя.

Вместо ответа прелестная девушка взяла с рояля ноты и протянула ему. Это было одно из его сочинений.

Затем Цецилия повела его через сад к дому. В одной из беседок, увитой виноградом, они застали ее отца, советника В.

Отец тоже приветливо принял Дэлера. Заговорили об Италии, о музыке, о новом романе, сильно нашумевшем в то время, и, прежде чем пианист откланялся, он получил приглашение отобедать следующим вечером у новых знакомых.

Цецилия, проводив его до садовой калитки, добавила:

— Мы живем очень уединенно. Если наше общество может доставить вам удовольствие, в чем я сомневаюсь, приходите к нам так часто, как вам этого захочется.

— Боюсь, что в таком случае я буду приходить слишком часто, — ответил Дэлер.

Цецилия опустила хорошенькую головку и покраснела.

— Мы могли бы играть в четыре руки. Артист и жалкая дилетантка! — воскликнула она и тут же засмеялась. — Нет, это лишнее, этим я скоро отбила бы у вас охоту заходить к нам. Но мы можем кататься вместе по озеру, и я буду петь, — на это я, пожалуй, решусь.

— Весь к вашим услугам, фрейлин!

Дэлер поцеловал ее руку и поспешно удалился по тропинке, видневшейся в каштановом лесу.

Достопочтенный Джузеппе Скальца оказался поистине справочной книгой — он знал в этой местности всё и вся.

Меньше всего сведений имел он о немцах, как он называл советника и его дочь. Кое-что все-таки было ему известно. Например, что советник вдовец и что в Италии он оказался вследствие грудной болезни, и что Цецилия, его единственная дочь, заведовала хозяйством, и преданно ухаживала за одиноким отцом. Благодаря этому независимому положению, характер Цецилии рано приобрел самостоятельность, и, несмотря на молодость, держалась она почти так же свободно и уверенно, как замужняя женщина.

Хозяин остерии рассказывал новому гостю и о других семьях. О некоторых из них Дэлер уже что-то знал, о других — не имел ни малейшего представления. Наконец он сказал с шутливой улыбкой, лукаво прищурив один глаз:

— Но ведь принцессу К. вы, наверно, знаете?

— Нет.

— Но хотя бы слышали о ней?

— Тоже нет.

— Возможно ли! — Скальца взмахнул руками. — О, вам надо с ней познакомиться. Она любит артистов и все еще не против, чтобы за ней ухаживали, хотя она уже совсем немолода. У этой женщины вместо крови огонь в жилах.

Хозяин еще долго рассказывал, но романы, которые он приписывал принцессе, очень мало интересовали Дэлера.

Мысли его то и дело возвращались к милой даче, на которой жила очаровательная белокурая немецкая девушка.

Быстро увлекшись и быстро привязавшись, Дэлер в следующий вечер пошел к советнику с сердцем, переполненным смутными предчувствиями и надеждами, с головой, полной милых образов. Он пришел рано, задолго до ужина, который в Италии заменяет обед, и застал Цецилию в павильоне за роялем.

Она играла одну из его пьес, но, взглянув в окно и увидев приближающегося Дэлера, сразу прекратила играть.

Дэлер заметил этот невольный знак благоговения перед его талантом, и польщенное тщеславие добавило еще одну невидимую нить в ту волшебную паутину, которая уже успела протянуться между ним и очаровательной, милой девушкой. Она попросила его сыграть что-нибудь. Он сел за рояль и сыграл ту же пьесу, которую она сейчас играла. Когда он закончил, она вздохнула.

— О, это совсем, совсем другое… — пролепетала она. — Никогда я так не сумею, хотя и чувствую, как это должно быть.

— У вас, вероятно, просто не было настоящей школы, фрейлин.

— Да, и это тоже.

— Хотите взять меня учителем?

— Вы шутите, герр Дэлер! Вас раздражала бы неумелость невежественной бесталанной ученицы — такой, как я.

— Я предлагаю вам свои услуги не ради вас. Это было бы большим удовольствием для меня.

Цецилия молчала, глядя в пол.

— Когда же я могу приходить?

— Когда хотите, как вам удобно.

— В таком случае, я буду приходить ежедневно.

После обеда мужчины сидели на террасе, расположенной за домом, откуда открывался ослепительный вид на озеро и на уходящие за горизонт холмы. Солнце только что зашло и вокруг разлилось волшебное золотистое сияние. Старик курил свою трубку, Дэлер — сигару, а Цецилия варила черный кофе.