Джозеф входил в небольшую группу моих коллег, которых я уважал. По образованию – первому – он был прикладным математиком. Уж не знаю, что произошло, но в один прекрасный день он решил сделать первую степень по арабистике. Потом эта наука его вдохновила, и он решил учиться дальше, написал магистерскую диссертацию, а теперь думал и о докторской.

Я считал Джозефа если не гением, то человеком, который стоит на пути к гениальности. В свои неполные тридцать он знал шесть языков (в том числе, и фарси, с которым я воевал полгода, но в его изучении почти не продвинулся), обладал энциклопедическими знаниями в области истории Ближнего Востока и ислама. И еще Джозеф обладал феноменальной памятью. Точнее, способностью воспринимать колоссальное количество информации благодаря умению концентрировать внимание на конкретном предмете.

Выглядел Джозеф так, как и подобает гению. Носил очки, как и большинство моих коллег, идеально подбирал галстук и почти не бывал у парикмахера, в связи с чем его прическа являлась причиной насмешек окружающих.

Джозеф был человеком тихим. Он делал свою работу блестяще, но ему не хватало самолюбия, чтобы заявить о себе. Он любил свою должность, и она его устраивала. Вероятно, нас сблизила именно разница характеров. Я преклонялся перед его знаниями, а он восхищался моим честолюбием и упорством. В каком-то плане мы с ним друг друга нашли.

…Ночные рейсы я не любил. День отпуска, который давали перед командировкой, я проводил как самый ленивый человек на свете. Сначала я прогонял из головы все мысли о работе. Потом отправлялся на кухню, готовил что-то – обычно, самое не полезное, что только можно придумать – и смотрел хороший фильм. После этого я шел спать, предусмотрительно отключив все телефоны, и проводил в объятиях Морфея часа три, а то и больше. Вечером я доставал компьютер, выбирался из кровати только для того, чтобы забрать из холодильника остатки еды или же принести себе стакан виски, возвращался под одеяло и занимался разбором электронной корреспонденции.

Людьми, чьи электронные письма я читал с наибольшим удовольствием, были мои бывшие сокурсники. Мы жили в разных странах, но общались до сих пор. И в этих письмах было что-то родное, теплое и искреннее. Читая их, я возвращался в прошлое и заново переживал студенческие годы. Мы гуляли по клубам, готовились к экзаменам в последнюю ночь, говорили по-арабски, чтобы иметь какую-то практику. Я отгулял на трех свадьбах и даже стал крестным чудесного малыша.

Нам было, что вспомнить, и мои друзья часто писали о прошлом. Писали они и о работе, об успехах и о неудачах Писали о жизни – такой, какая она есть. Рассказы частенько сопровождались фотографиями, которые пробуждали во мне белую зависть.

После проверки почты я снова отправлялся спать, теперь уже до утра. И на следующий день отправлялся в аэропорт.

…На этот раз нам с рейсом повезло меньше. Наши с Джо билеты были заказаны на пятичасовой самолет. Причем часы эти были совсем не послеобеденными, а ночными. И, конечно же, никакого выходного мы не получили.

Я злился при мысли о том, что мне предстоит провести ночь на ногах, спать в самолете и потом страдать от смены часовых поясов. Но мой спутник не нервничал. Он спокойно сидел рядом со мной и читал книгу.

Дорога была пуста, и я прибавил скорость.

– Взлетаем? – поинтересовался Джо, не отрываясь от книги.

– Да, я бы с удовольствием взлетел прямо сейчас. Мне хочется думать, что возня с документами закончилась, и я сижу в кресле самолета. Кроме того, я хочу спать.

Ночью мне снилась авиакатастрофа. Такие сны накануне перелетов были традицией, так как самолетов я боялся панически.

– Поменяемся местами? – предложил мой пассажир.

– Если я усну, ты меня не разбудишь. Так что не будем шутить с судьбой. Что ты читаешь?

– Харриса, – ответил Джо. – После «Дневников фюрера» я неизлечимо болен этим человеком. «Энигма». Не читал? Отличный роман. Как поживает фарси?

– Еле дышит. У меня практически нет времени.

– У тебя? Не верю.

– Проблема в том, что я учу его для себя. У меня нет стимулов. Не вижу смысла этим заниматься.

Джо закрыл книгу и спрятал ее в небольшую дорожную сумку.

– Что значит – для себя? А переводы? А статьи?

– Мне надо было учить его в университете. – Я недовольно нахмурился. – Но мне надо было выпендриться, как я всегда делаю, и я стал учить иврит.

– И он очень скоро тебе пригодится. – Джо глянул в окно. – Знаешь, а с тобой должен был лететь Саймон.

Я бросил на него настороженный взгляд.

– Ну. – Джо с рассеянным видом потеребил ремешок наручных часов. – Я зашел к Агате, они беседовали, и Саймон сказал, что лучше уволится, но с тобой никуда не поедет.

– И слава Богу. Его присутствие может превратить в Ад даже командировку в Иерусалим.

Саймон занимался вопросами шиитского ислама. Я часто спрашивал себя, как человеку с такой узкой специализацией нашлось место в нашей организации. Но факт оставался фактом: у Саймона было много работы, он всегда присутствовал на важных совещаниях и участвовал в проектах в качестве консультанта. Мои статьи и научные работы проходили через его руки. Одну из таких работ он назвал «жалким подобием курсовой работы», после чего заявил, что журналист из меня паршивый, а думать о степени магистра, а, тем более, о докторской диссертации, мне не следует. Это заявление он сделал на совещании, где присутствовало как минимум человек двести. С тех пор мы с Саймоном не сказали друг другу ни одного нормального слова.

Саймон меня не любил. А я его любил еще меньше. Наши с ним мнения друг о друге как о специалистах были похожи: выскочки, которые ничего из себя не представляют, но из кожи вон лезут, чтобы доказать всем свою неподражаемость и гениальность. Агата любила повторять, что один наш спор по мелочам мог бы поджечь пороховую бочку, с которой арабисты так часто сравнивают Ближний Восток.

– Да, Брайан, – сказал мне Джо, улыбаясь. – Неудивительно, что ты заработал себе такую репутацию. У тебя на лице написано, что ты любишь делать проблемы и себе, и другим.


…Мы купили два стакана черного кофе, который по вкусу отдаленно напоминал песок. До самолета оставалось чуть меньше двух часов. Джо углубился в свою книгу. Я тоже начал читать, но меня клонило в сон, и я подумал про маленькие хитрости, которые помогают проснуться. Принять неудобное положение, пройтись. Я прогулялся до автомата, купил пачку сигарет. По дороге обратно взял два пирожных и бутылку сока. Джо с радостью принял угощение.

– С ума сойти! Свежие, – прокомментировал он. – Спасибо. Крепись, еще немного. Тебе надо было взять учебник по фарси. Целых два часа для того, чтобы заняться изучением языка!

– С таким же успехом ты мог бы спеть мне колыбельную на этом чудесном языке, – ответил я и посмотрел на свою сумку: мне показалось, что я услышал звонок своего телефона. – Ну, и кто же мне звонит в такой час?

Голос Лизы был довольно бодрым для ночи.

– Ты еще не улетел, малыш? – спросила она. – Я хотела тебя услышать.

– Почему ты не спишь?

– Не поверишь, но у меня бессонница. Странно, да?

– А Иган еще не научился это лечить?

Она замолчала.

– Иган помог мне собрать вещи. Я уезжаю на несколько дней.

– Куда?

– Я взяла отпуск. Я решила, что мне надо отдохнуть.

– Когда ты вернешься?

Лиза вздохнула и снова замолчала. Теперь пауза была длиннее.

– Я не знаю, Брийян. Я еще не решила. Просто я устала, только и всего.

Мне иногда казалось, что я выдумываю ее образ, дополняю его воображаемыми подробностями. Только имеет ли смысл домысливать то, что я никогда не смогу постичь? Стоит ли приукрашивать существующее чем-то далеким от реальности? Вот и сейчас я думал о том, что слышу что-то, чего слышать не следует.

– Но зачем… зачем ты уезжаешь? – заговорил я. – Ты можешь мне объяснить?

– Вряд ли. Просто мне нужно вздохнуть. И тебе. Может, ты скажешь то, что должен сказать. Если, конечно, не будет поздно.

И я уже хотел спросить, что именно мне следует сказать, но не спросил. Спрашивать не было смысла, потому что я знал ответ.

– Я надеюсь, что ты скоро вернешься, – сказал я. – Нам надо о многом поговорить. Я хочу многое тебе сказать. Ты ведь скоро вернешься, да?

– Я не знаю, вернусь ли я, малыш. Есть мысли, с которыми я хочу остаться наедине.

Я положил телефон в карман и присел у стены. Мне хотелось пить, а сердце мое билось так, будто намеревалось выпрыгнуть из груди. Наверное, таким бывает флешбек у наркоманов, подумал я. Хотя… почему наверное? Она и есть наркотик, самый страшный, какой только можно придумать. И даже если я попытаюсь вырвать это из себя, то не получу обратно прежнюю жизнь. Если она у меня когда-то была. Своя жизнь. А не та, в которой меня держат воспоминания и мысли о ней.

– Брайан, все в порядке?

Голос Джо вернул меня к реальности.

– Все отлично. – Я попытался улыбнуться; вероятно, это у меня не получилось, потому что в глазах Джо мелькнула недоверчивость. – Пойдем. Я умираю от жажды.

Далекий женский голос объявил посадку на рейс Нью-Йорк – Тель-Авив, и мы с Джо заторопились.

– У тебя точно все в порядке? – спросил он еще раз, придержав меня под локоть.