Он выглядел так, как будто у него был жар. Она подошла к раковине и почувствовала кислый вкус у себя во рту от того, что лежало в ней.

— У вас нет никакой свежей пищи? Может быть, молока? Вы выходили из дома, чтобы купить себе что-нибудь?

Вдруг, при словах «из дома», Саймон бросился вперед и со стуком захлопнул дверь, ведущую в коридор.

— Я не выйду из дома. Все они оттуда наблюдают, чтобы что-то узнать, все они. Задача состоит в том, чтобы не пускать их сюда. Они думают, что могут смотреть свободно и бесплатно, смотреть на то, на что они хотят и в любое время. Шпионят за мной. Но я заперся от них, не так ли, и прекратил их подглядывания. — Он подошел к маленькому окну и провел рукой по бумаге, приглаживая ее и почти нашептывая над ней. — Я сделал хорошее дело. Удалил их подсматривающие глаза. — Потом он покачнулся, и его голова упала на плечо. — Большинство из их глаз. Некоторые влезают. Я не знаю как. Даже наверх.

Он нахмурил брови и отвернулся от окна. И другим голосом, как будто незакрытое окно быстро открылось до нормального состояния, добавил:

— Я только тебе дал войти, потому что… потому что ты дочь Кэт Пикок, так?

— Да, — мягко ответила Харриет, — это верно. Я дочь Кэт Пикок. Харриет. В честь Харриет Вейн, вы помните?

— Если бы ты была мальчиком, ты бы была Питером.

Спокойно, чтобы не испугать его, она взяла Саймона за руку и повела его к стулу возле последних отблесков огня. Она взяла другой стул для себя, опустилась на него, и тишина воцарилась вокруг них в то время, когда она обдумывала, что можно сделать.

Саймон был чудаком и раньше, затворником со странными идеями даже тогда, когда встретил Кэт, но он был в здравом уме. Сейчас случилось что-то, что опрокинуло, по-видимому, довольно неустойчивое равновесие. Харриет подумала о наблюдающих глазах, которых он, кажется, так боялся. Он свалился в паранойю, в манию преследования. Харриет вспомнила цветные обложки журналов, в содержании которых, она знала это, ей все было непонятно.

— Это из-за тебя? — его глаза остановились на ней.

Харриет затаила дыхание.

— Боюсь, что, может быть, из-за меня. Можете вы мне рассказать, что случилось? И тогда я, вероятно, смогу что-нибудь сделать.

Саймон рассмеялся, и его смех встревожил ее еще больше, чем его взгляд.

— Я все сделал, — он указал на газеты на окнах. — Я закрыл их, не так ли?

— Расскажите мне, Саймон.

— Первый пришел и начал стучать в дверь, вошел сюда до того, как я смог остановить его, с вопросом: был ли я военнопленным. Что он знает? Что некоторые из них знают?

Он громко кричал, но не на Харриет, а на журналистов, которых она не могла видеть.

— Вы не любите вопросов, Он должен был знать это, — успокаивала его Харриет.

Саймон полностью повернулся к ней и с очевидной разумностью сказал:

— У него был твой листок обо мне и о моей игре. «Вы лейтенант Арчер, не так ли?» — вот что он сказал. Как шпион.

Харриет поняла, что произошло. Какой-то умный журналист взял след.

— Что он написал?

Саймон встал и неустойчиво прошаркал через комнату. Он вернулся с измятой, порванной газетой. Харриет взяла ее, отметив, что это была популярная местная бульварная газета, и, думая о том, кто из соседей мог дать ее посмотреть Саймону.

Она нашла статью и прочитала ее.

Статья была озаглавлена: «Награда за героизм».

«В ужасах Шамшуйпо проявилось замечательное мужество и появилась игра, которая является буквально игрой жизни. Сейчас та же самая игра обещает побить все рекорды продаж. А пока плывут монеты, тот храбрый офицер сидит в одиночестве в своей заброшенной комнате».

Журналист назвал город и улицу, на которой жил Саймон, его настоящее имя. Харриет отложила газету в сторону. Она теперь ясно осознала, что она сделала. Это знание ощущалось, как тяжелый груз, лежащий на сердце.

— Это просто газетная история. Отвратительная навязчивая история, но они печатают подобные вещи каждый день. Это пройдет. В это завернут чипсы и забудут. Я сожалею, Саймон. Я думала, что я сделала достаточно, чтобы защитить вас.

— Они идут один за другим. Один приходит, а за ним другие, как крысы, чтобы выискать еще что-то. Они стучат в мою дверь и заглядывают в мои окна.

Значит, после этой истории здесь были и другие журналисты. Харриет понимала, что это было отражением в грязной воде ее собственного энергичного домогательства известности.

— Я прекращу эти визиты.

Саймон начал плакать. Слезы катились по его лицу, и он даже не пытался стирать их. Харриет вспомнила заплаканное лицо женщины, на которую напали в зеленой аллее парка. Она подошла к Саймону, наклонилась над его стулом и обняла его за плечи. Даже через толстый слой одежды она почувствовала, что у него сухая и очень горячая кожа.

— Саймон, послушайте меня. Я думаю, что вы, вероятно, больны, наверное, какой-то вид лихорадки. Если я позову доктора, вы встретитесь с ним? Вы позволите дать вам хоть какое-то лекарство.

Реакция оказалась такой бурной, какой она и боялась.

— Есть ли кто-нибудь из соседей, кому вы доверяете? Кто бы мог ходить для вас за покупками?

— Я не хочу, чтобы кто-то смотрел за мной, подглядывал.

Он повторял слова механически, как будто они постоянно звучали внутри него.

Харриет встала на колени так, чтобы видеть его лицо. Было невозможно сказать, где проходит разделительная черта между ясным умом и затемнением рассудка, и как ее провести. Когда она была рядом с ним, она боялась за его физическое состояние. У него от рук остались одни кости, и она слышала хрипы при его дыхании. А за ее спиной была запущенная гниющая кухня.

Главным было — оказать помощь, однако на нее накладывало ответственность то, что придется впустить в этот ненадежный храм новых незваных людей. Нетрудно было представить себе белые халаты, проворных профессионалов и беспомощность Саймона в их руках.

«Я уже достаточно ему навредила», — подумала Харриет.

Но она должна что-то сделать.

Все еще стоя на коленях спиной к комнате, Харриет вдруг представила себе картину чистой кухни своей матери. Все заточено, вычищено и пропитано запахом очищенной и отполированной сосны. Вместе с этим образом к ней пришла мысль о своей матери, как о ее собственном храме, столь же непобедимом, как ей казалось в раннем детстве. Харриет страстно пожелала, чтобы сейчас здесь оказалась Кэт.

Вместе с Кэт она сможет противостоять разложению внутри дома Саймона. Вместе они смогут найти правильный способ помочь ему. С помощью матери, только с Кэт она сможет попытаться исправить то, что она сделала.

Харриет ухватилась за эту идею, как за плавающую доску при кораблекрушении.

Она осторожно спросила:

— Вы бы хотели увидеть Кэт? Вы бы позволили ей войти в дом?

Наступило молчание, и Харриет испугалась, что он забыл Кэт, окруженный вражескими глазами, реальными или почудившимися.

Но, в конце концов, Саймон пробормотал:

— Она хорошенькая девушка, Кэт Пикок. И хорошая девушка тоже, что бы она не думала о себе. Мне всегда хочется видеть Кэт.

Харриет сомневалась, представлял ли он себе после стольких прошедших лет девушку с мягкими чертами лица. Но она коснулась его руки и сказала:

— Я выйду и позвоню Кэт. Она тоже будет рада увидеть вас. Заодно я куплю угля и что-нибудь из продуктов. Вы меня впустите, когда я вернусь? Я только один раз стукну, очень тихо.

Саймон смотрел прямо на нее. Его слезы высохли.

— Только один раз, — повторил он. — Очень тихо.

Из телефонной будки в конце ряда магазинов в двух кварталах от дома Саймона Харриет первым делом набрала номер «Пикокс». Она не была уверена, что вернется сегодня в офис. Карен должна была оставаться на посту.

— «Пикокс», — ответил приятный голос Карен после двух гудков.

Мысли об офисе, объединяющие вместе доски «Мейзу», заказы и материалы для прессы, сильно контрастировали с тем, что Харриет только что испытала. Голос Карен звучал тревожно на том конце провода.

— Вы видели сегодняшний «Экспресс»? — спросила она.

— Прочти, — велела Харриет.

Это была та же история. Лейтенант Арчер — герой из реальной жизни. Жизнь и смерть, «Мейзу» и деньги. Было даже еще кое-что — фотография Харриет, очень симпатичный портрет, и новая коробка «Мейзу». И другое, о доме Саймона со всеми зашторенными окнами, то есть о том, что она покинула пять минут назад.

Значит здесь был фотограф, направлявший свой объектив на окна Саймона.

— Скрытый смысл всего этого в том, что мы обдираем его, Харриет, — сказала Карен. — Но ведь мы же этого не делаем?

— Единственные, кого мы сильно обдираем, — это «Лендуит Эссоушиэйтс», — резко ответила Харриет. — Но они могут постоять за себя. Если кто-нибудь будет звонить по этим делам, Карен, то я в отъезде, а у тебя нет никаких данных.

— Хорошо. Звонил Робин Лендуит, спрашивал ваш контактный телефон.

— Ладно. Я вернусь, когда смогу, Карен. — Харриет повесила трубку.

«Больше здесь ничего не сделаешь, — сказала она про себя, — лишь бы «Мейзу» выжила».

Она получила то, что хотела. Известность распространяет известность, и ее не волновало, что другие газеты могут, в свою очередь, дать свои собственные версии. Она понимала, что это не принесет вреда «Мейзу». Она могла даже слышать свой собственный голос, весело повторяющий трюизм на какой-то праздничной выпивке о том, что любая известность — это хорошая известность.

Все, что она сможет сделать сегодня — это попытаться защитить Саймона от «хорошей» известности. Но того, что уже было сделано, не изменишь.

Харриет снова взяла трубку и набрала номер своей матери.

Глава 10